Северный Кавказ: год после Беслана
Когда меня попросили дать комментарий к годовщине событий в Беслане, я не раздумывая, отказался. Слишком свежа еще в памяти эта трагедия, и вспоминать о ней больно не только матерям, потерявшим своих детей в той злополучной первой школе города. Погибли дети, больше и говорить нечего. Однако если размышлять не о той трагедии, а об угрозах новых в северокавказском регионе, то такие мысли кажутся мне уместными даже во время траура.
Трагедия Беслана имеет глубокие корни, многие из них видны, лежат на поверхности, хотя я уверен, что ни одно из многочисленных расследований, судебных и парламентских их не вскроет. В своем коротком комментарии я смогу оценить лишь несколько элементов этой политики и ее влияния на ситуацию в северокавказском регионе, при этом, в основном, буду приводить примеры из жизни республик за пределами Чечни, учитывая специфичность и чрезвычайную сложность чеченской проблемы, требующей особого рассмотрения.
Важнейшим элементом этой политики стала замена избрания губернаторов и глав республик их назначением. Этот шаг многими аналитиками оценивалась как позитивный именно для условий Северного Кавказа, где уровень коррумпированности властей, в том числе и избранных, самый высокий в России. Между тем уже первые следствия этой реформы, опровергают такие суждения. Оказалось, что как раз в центральной России большей части населения, безразлично, каким образом появляется глава региона, в результате избрания или назначения, тогда как для коренных народов Северного Кавказа, выборы – это традиционный институт, часть их повседневной жизни. Здесь выбирают почти всех: от тамады за столом до поселкового старшины, от муфтия до главы локального религиозной общины джамаата. Здесь, во все времена, назначенный наместник российского царя представлял лишь видимую власть. Реально же управляли неформальные лидеры, выбираемые в общинах, различного рода. Чем шире образовывался разрыв между формальной и неформальной властью, тем выше и вероятность коллапса управления на некоторой территории. Так происходит сегодня. Кремль отстранил от власти строптивых, но популярных лидеров, таких как бывший президент Ингушетии Руслан Аушев, и сделал ставку на послушных, но не популярных. А этим добился лишь роста отчужденности населения от всякой власти как местной, так и центральной.
Самый яркий пример тому Ингушетия. Новый президент этой республики генерал спецслужбы Мурат Зязиков, лишь формально был избран на свой пост. Фактически же его путь в президенты был расчищен Кремлем, отстранившим от выборов всех реальных конкурентов. Он был поставлен у власти, главным образом для того, чтобы блокировать расползание чеченского терроризма в Ингушетию. При нем впервые в республику были введены федеральные войска армии и спецслужб. Начались так называемые профилактические зачистки подозрительных людей. За полгода с января по июнь 2004 года в крошечной Ингушетии с населением в 350 тысяч человек бесследно пропали свыше ста молодых мужчин (это примерно каждый сотый мужчина в республике). Фактически все родовые подразделения ингушей (тейпы) понесли утраты, в ходе необъявленных властями спецопераций. По мнению ингушской общественности, все пропавшие люди не были причастны к террористическому подполью.
Поскольку эти спецоперации непосредственно связываются в общественном сознании с новым президентом, авторитет его, и без того несопоставимый с авторитетом прежнего президента Аушева падает все ниже, что происходит на фоне падения экономического развития Ингушетии, самой бедной республики России. Здесь, например, на одно рабочее место 110 претендентов. Не приходится удивляться тому, что именно с приходом Зязикова Ингушетия стала вторым после Чечни театром постоянных боевых действий. При этом в вооруженное сопротивление российским властям втягиваются не только чеченцы, но ингуши. 21 – 22 июня 2004 года, в день памяти о депортации чеченцев и ингушей в 1944 году, вся территория Ингушетии была на несколько часов захвачена вооруженными боевиками. Такого не было даже в Чечне.
Что касается Дагестана, то здесь усиливается вакуум власти. Глава республики Магомедали Магомедов, правящий в ней еще с советских времен, долгое время умел примерять, казалось бы, непримиримые интересы разных этнических групп. Однако многолетнее правление неизбежно иссушает авторитет правителя и если бы не поддержка Москвы, то дагестанский наместник давно лишился бы власти. Первым открытый вызов ему бросил, уже в период президентства Путина, глава администрации города Хасавюрта Сайгидпаша Умаханов, в поддержку которого в августе 2004 года прокатились массовые митинги протеста по всему этому району пограничному с Чечней. Сегодня Дагестан может конкурировать с Чечней по количеству террористических и диверсионных акций. По оценкам экспертов, ежегодно их здесь около 70-90.
Обычно трудно различить политические акции, действия криминальных групп и проявления кровной мести. Так, за последние десять лет было совершено 14 покушений на жизнь мэра Махачкалы, Саида Амирова, политика, ныне лидирующему по популярности в опросах дагестанцев. При этом ни разу не были установлены ни исполнители, ни заказчики этих акций. И все же наиболее заметными формами сопротивления местным и федеральным властям являются выступления, облаченные в религиозную форму, представителей нетрадиционного ислама, которых власти и пресса называют ваххабитами, хотя правильнее их называть салафитами1. Еще в 1999 году дагестанские ваххабиты объявили священную войну России (джихад). Дагестанский «джихад» возглавляют «эмир моджахедов Дагестана» Раппани Халилов и «эмир джамаата «Шариат»» Расул Макашарипов. Всего же в сети участников дагестанского джихада до десятка различных джамаатов, их подразделения, насчитывающие около 500 человек и уже несколько лет ведут диверсионно-террористическую войну против местных и федеральных правоохранительных органов. Дагестанские боевики в той или иной мере координируют свои действия с чеченскими, они выступают против общего врага, используя одни и те же лозунги исламского фундаментализма.
В Крачаево-Черкесской республике крайне непопулярен наместник Кремля Мустафа Батдыев. Осенью 2004 года возмущенная толпа карачаевцев штурмом взяла его резиденцию и около суток требовала немедленной отставки президента. Лишь вмешательство полпреда президента России в Южном федеральном округе Дмитрия Козака спасло тогда местного лидера. В республике чрезвычайно сильно ваххабитское движение. По официальной статистике МВД, насчитывается 219 ваххабитов – так здесь называют людей, которые находятся под постоянным наблюдением властей, хотя формально им нельзя предъявить никаких обвинений. Реальное же число фундаменталистов, по оценкам информированных экспертов оценивается в 1,5–2 тысячи человек и неуклонно растет за счет молодежи, которая в условиях отсутствия иных социальных перспектив предпочитает вступать в так называемые вооруженные отряды новых джамаатов.
Еще недавно одной из самых стабильных республик региона была Кабардино- Балкарска республика. Сейчас же сообщения оттуда напоминают сводки с фронтов. То и дело в столице республики Нальчике проводятся боевые спецоперации, даже с применением танков, для того, чтобы выбить из многоэтажных жилых домов группы вооруженных ваххабитов. По официальной статистике МВД КБР, в республике насчитывается около 400 ваххабитов и их пособников. Эмиром ваххабитского джамаата Кабардино-Балкарии власти считают 39-летнего имама мечети Вольный аул в Нальчике Муссу Мукожева. Реально же в Кабардино-Балкарии сторонники «нетрадиционного ислама» есть практически в каждом районе, во многих населенных пунктах. Свободными от ваххабизма могут считаться только Прохладненский и Майский районы, населенные преимущественно этническими русскими.
Еще одним элементом административной реформы Путина стала попытка унификации регионального законодательства. Так в соответствии с федеральным законом «Об общих принципах организации местного самоуправления в Российской Федерации» все низовые органы местного самоуправления обязаны в кратчайшие сроки определить свои границы. Попытка реализации этого закона на Северном Кавказе мгновенно привела к множеству этнических конфликтов. В Карачаево-Черкесии возникли споры вокруг создания абазинского муниципального образования в ауле Кубина и ногайского в Адыге-Хабле. В Кабардино-Балкарии против регионального закона о муниципальных границах решительно протестуют балкарцы. И даже в самой спокойной до недавнего времени из республик региона Адыгее обнажились старые конфликты. Впрочем, здесь основным возмутителем спокойствия стала еще одна идея, обсуждаемая в рамках административной реформы, – укрупнение регионов за счет слияния русских территорий краев с национальными республиками. Понятно, что русское население Адыгеи, которое составляет почти 70% жителей, заинтересовано в объединении с Краснодарским краем, тогда как адыги решительно против этого. Их протесты тоже все в большей мере облекаются в форму поддержки радикальных исламских организаций. По некоторым данным, в Адыгее насчитывается до 300 их приверженцев, число которых растет по мере падения авторитета государственной власти и зависимого от нее традиционного духовенства.
Во все времена и во всех странах, за повышение лояльности национальной элиты приходилось платить расширением ее участия в делах государства. Так поступала и российская власть в 1990-х годах, добившись того, что политическая активность национальных элит спала в большинстве регионов, за исключением Чечни, где шла война. Сегодня же заметено новое оживление политической активности национальных элит и происходит это как раз на волне недовольства авторитарной политикой Кремля. Отчужденная от власти национальная элита способна использовать подобные недовольства населения, облечь их в этно-религиозную оболочку и обеспечить тем самым такой уровень сопротивления населения властям, против которого бессильны любые армии.
Так или иначе, появление в 2004 году трех фронтов вооруженного сопротивления федеральной власти – чеченского, ингушского и дагестанского, а также спорадические действия вооруженных исламских радикалов против федеральных властей в ряде других республик Северного Кавказа создают в регионе новую ситуацию, не похожую на ту, которая была до Беслана, когда единственным очагом вооруженного сопротивления федеральной власти выступала Чечня.
————————————————
1 Мне не раз приходилось отмечать, что «ваххабиты» — это не корректное определение представителей не традиционных для Дагестана форм ислама (сами себя они ваххабитами не считают), однако в данном комментарии и я буду вынужден использовать эту дефиницию, поскольку именно она значится во всех информационных материалах.