Еще немного о дискурсах и перспективах либерализма
Мне кажется важной мысль некоторых участников дискуссии о том, что современному либерализму остро не хватает моральной составляющей. Процесс глобализации и формирование либерального миропорядка можно рационально обосновать требованиями глобальной экономики, как совершенно справедливо полагает Илья Переседов (http://www.liberal.ru/articles/7326).
Но либерализм вызывает недоверие и страх, на мой взгляд, по двум причинам. Первая — это право силы являющееся, по мнению многих, оборотной стороной либерального миропорядка. И вторая — это кризис культурной идентичности, тесно сопряженной с национальной идеей. Убедительных ответов на эти вызовы современная история пока не дала, и обращение к евангелической основе ценностей свободы как предлагает Илья – а он, скорее всего, имеет в виду идеи протестантизма – тоже не даст легкого ответа.
Но: эрозия «либерального фронта» в 2016-2017 гг. привела к еще большему падению моральной планки мировой политики, разрушив представления о миссии Запада в отношении слабых государств, о прежнем отношении к потокам беженцев — экологии — науке — политической демократии. Вернуть утраченные позиции и влияние на мировую политику либеральная идеология может только через идеи морального лидерства.
Судьба российского либерализма — это во многом судьба отношений России и Европы. Европа и правда быстро меняется. Это делает ее уязвимой, но и наиболее социально динамичной, и уже поэтому ее опыт бесценен, и для России — в первую очередь. Потому что Россия, русские как нация, потеряли в перипетиях новейшей эпохи свою идентичность, цивилизационную состоятельность. Европа в этом смысле остается «маяком», причем совсем не только для либералов. Есть часть русских националистов, их я называю «евронационалистами», которых в Европе привлекают «камни истории», гармония между настоящим и прошлым, то есть ощущение исторической преемственности. Этого страшно не хватает в России, сколько бы ни говорили о скрепах.
Российская цивилизация утратила почву, стремительно переселив массы людей в города-мегаполисы, потеряв в этом и городскую и традиционную культуру одновременно.
То же происходит и в современной Азии, в Китае, посмотрите на современный Шанхай или Гонконг, и у вас не возникнет чувства сопричастности к древнейшей цивилизации. Ну, а либералов в Европе привлекает выработанная уже в послевоенная время толерантность, хотя и она дает все больше сбоев.
Если судить по опросам общественного мнения, сторонники европейского выбора составляют сегодня около 10%. Это очень мало, исторический минимум. Хуже, враждебнее стали относиться даже к Германии, Франции, которым всегда симпатизировали. В огромной степени — внушение телепропаганды, всячески муссирующей реальные и выдуманные проблемы Европы.
Но мы переживаем в точности те же проблемы, и еще в меньшей степени готовы к их решению. Это и мигранты, и сексуальная толерантность, и многое другое. Я полагаю, что сторонники европейского выбора в норме должны составлять 25-30% — этого достаточно, тем более, что это «креативный класс», культурная и научная элита, интеллигенция. Можно согласиться с Ходорковским, что нужно уходить от избыточной политизации темы европейского выбора, потому что политический контент тянет за собой шлейф США, НАТО — и так далее, политической несамостоятельности Европы и исходящей от нее военной угрозы.
Но мы идем параллельно — всюду идет наступление воинствующего популизма, левого и правого, кризис переживают демократические институты, такие как политические партии, большая часть активных граждан переходит к сетевому дискурсу и сетевой самоорганизации, Это усиливает противоречия между думающим меньшинством и идущим за популистами большинством, чему яркий пример — Брекзит. В то же время все эти процессы, как я склонен считать, являются не тенденциями, а контртенденциями, своего рода реакцией на слишком быстрые процессы глобализации. Время традиционных национальных государств стремительно проходит, и никакие Брекзиты и фронты Мари Ле Пен не изменят этого вектора.
Глобализм — не прихоть политиков, а реакция на глобальные проблемы и вызовы, которые невозможно решить национальным государствам. Идет процесс сосредоточения человеческого капитала, в первую очередь, в науке, во все более ограниченном числе центров. Слишком дорогой становится современная наука. Небольшие европейские страны, как Латвия или Болгария, не имеют возможности развивать современную науку, и будут вынуждены десятилетиями оставаться европейской интеллектуальной провинцией. Все меньше таких возможностей имеет и Россия. Когда наши ведущие ученые, научная молодежь уезжают работать в Америку или Европу, мы их теряем или приобретаем, давая возможность реализоваться? Конечно, если смотреть на Европу через оптические прицелы, то не только теряем, но теряем в квадрате.
Россия строит, и не очень удачно, свое национальное государство в период, когда в мире эпоха национальных государств необратимо уходит в прошлое. Национальные государства, идеология национальных государств — провинциальные идеи. За этим стоят совершенно объективные процессы — завершение индустриальной эры и всеместное распространение постиндустриальной. Никак не промышленные предприятия, а наука, культура — главные двигатели современного человечества.
Современное состояние мира — это постмодернизм, и, как следствие, постправда, постхристианство и так далее.
Инфляция гуманистических ценностей, конечно, налицо.
В сферах демократии, прав человека — все больше политических технологий, и все меньше ценностей. Все эти проблемы существуют и у нас, и в Европе, но надежда только на то, что Европа найдет путь к возвращению уходящих ценностей гуманизма. Общество в Европе устроено немного иначе, за гуманистическими ценностями стоят пусть и не идеалы, но вполне работоспособные институты. В Европе, например, совершенно иное отношение к инвалидам, вообще больным людям, что не означает, что сами по себе европейцы добрее или сердобольнее. Но эта же сердобольность с большим трудом распространяется на мигрантов. Впрочем, в России все примерно то же самое.
Состояние европейского христианства — это сегодня культурная традиция, а не поиск одной-единственной истины. Так же как и «священные книги» европейской высокой культуры, например, Данте. Это высокая поэзия, аллегорическое повествование, но не изображение реальности. Европеец идет в церковь, чтобы прикоснуться европейской или национальной традиции. У россиян эти традиции, как правило, номинальные, именно поэтому Церковь намного более политизирована. Ислам, особенно новые разветвления ислама — эта попытка искать простую истину в сложном мире. Поэтому христианство прекрасно уживается с традиционным исламом, столь же постмодернистским, и очень плохо с нетрадиционным, современным и агрессивным.
Диалог с Европой, Евросоюзом, конечно, возможен и необходим, он и не останавливается. Впрочем, настолько, насколько выходит за пределы российской политической повестки. Российская интеллигенция имеет возможность слушать лучших европейских музыкантов, читать европейские книги, посещать музеи и выставки, все это существует и после 2014 года. Собственно, приближение к Европе должно носить культурный, а не политический характер.
Но у российских либералов действительно большая вина перед страной и обществом.
В 90-е годы, даже фактически раньше, они проявили редкостное безразличие к большинству своих соотечественников, к стране и ее истории. Придя на короткое время к власти вместе с Борисом Ельциным, они показали худшие образцы нетолерантности и нетерпимости к своим оппонентам, и фактически предали идеи демократии, на волне которых и победили в 1990-1991 гг.
Они прельстились призраком скорой, незаслуженной и невыношенной победы в 1991 году, и стали закреплять эту победу административными и силовыми (в 1993 году) методами, фактически развязав в стране «холодную» гражданскую войну.
Они не искали компромисса в то время, пока этот компромисс еще был возможен.
Начав разрушать еще только складывавшиеся демократические институты, они проложили дорогу нынешнему беспределу спецслужб и бюрократии. 1993 год расколол либералов на тех, кто по крайней мере на словах был готов искать согласия в обществе и тех, кто ни к какому компромиссу готов не был.
Сейчас кое-кто из сохранившихся либералов той волны готов переописать и переосмыслить собственное прошлое, висящее тяжелым бременем за их спиной. Можно вспомнить в этой связи Андрея Илларионова, Бориса Немцова в последние годы его жизни, и не их одних. Именно готовность к компромиссу и уважение к иному мнению я бы вынес на первое место среди тех ценностей, которые должны отличать либералов уже века нынешнего. Собственно, в ряду демократических ценностей это тоже оказывается более важным, чем просто мантра «честных выборов», которые в рамках нашей политической культуры сами по себе мало чего решают. Мне уже доводилось высказываться о том, что я вижу основным направлением отечественного либерализма социал-демократию, а не посттэтчеровские и пострейгановский (или если угодно постгайдаровские) представления о рыночной экономике.
По нашим меркам кажется трудным совместить на практике идеи либерализма и социал-демократии.
Однако в США правительство Барака Обамы было одновременно и весьма левым, социал-демократическим, и либеральным, именно этот путь, если угодно, реабилитации либерализма представляется наиболее перспективным. Между тем, мы все еще хорошо помним 2011-2012 гг., когда попытка объединить в протестной активности либералов, левых, умеренной части националистов, фактически развалилась, либералы остались в рамках своего «либерального гетто» — и, как следствие, политически проиграли.
Либерал должен стать инициатором выстраивания идеологического баланса, не претендуя на то, что станет единственным бенифициаром политического процесса. В стране, где элементарное выживание становится преобладающим явлением, либерал должен выглядеть наиболее договороспособным представителем общества, выстраивающим доверие и горизонтальные связи.
Конечно, российским либералам еще только предстоит ответить на многие вопросы. Как совместить крен влево, необходимый, чтобы проторить дорогу к большинству, с неприятием популизма, как левого, так и правого. Как совместить представления о свободе и достоинстве человеческой личности с вполне реальными террористическими угрозами. Как привнести азы либерализма в образовательный процесс. Но это уже — дело практиков, их задача нащупать границы коридора возможностей. В любом случае, надо отказываться от догматизма, сформировавшегося в первой половине 90-х, от представлений о непогрешимости теоретических представлений и практического опыта неудавшегося реформирования страны.
Либералам следует преодолевать весьма свойственное им сектанство. Оно доходит до того, что на представителей других убеждений (взаимно) часто смотрят как на враждебный этнос, а для «своих» существует незримый социокультурный код, позволяющий безошибочно распознавать «кто есть кто». Вот возьмем феномен А. Навального. Нормальный, энергичный и эффективный политик, не без элементов избыточной самоуверенности. Но сколько раз обсуждалось — а все-таки свой он или нет? Если свой, почему пару раз ходил на «Русский марш»? Как нехорошо, однако! Между тем Алексей занял единственно приемлемый для претендующего на серьезный успех политика — уйти от доктринальной привязки. Время жесткой идеологической сегментации ушло, она осталась лишь за радикальными флангами. Это неплохо для образовательного процесса, чтобы студенты разобрались, что из себя представляет та или иная идеология в сепарированном виде. Но на практике нужен только идеологический «микст», с ненавязчивой пропагандой отдельных либеральных подходов. Возьмем в качестве примера русскую классическую литературу. Либералу «французу» по отроческой кличке А. Пушкину, «восславившему свободу», в середине жизненного пути оказались не чужды и идеи охранительного славянофильства («О чем шумите вы, народные витии…», «В надежде славы и добра…»), «националисту и реакционеру» Ф. Достоевскому, с его «Зимними заметками», был временами совсем не чужд и либерализм, и даже социализм. Мы практически на найдем в сонме наших классиков последовательных либералов или националистов, все они — «микст». В то же время, сказанное верно, если ставить задачу побеждать. Сегодня меньшая часть либералов ее ставит, для большей важнее задача минимум — обиходить свое пространство «для своих» с комфортными информационными условиями «для своих», — в расчете пережить годы, а может быть и десятилетия политической реакции.
Сказанное означает, что наиболее перспективными мне кажутся культурные, культуртрегерские задачи для либерального движения, потому что они объединяют, тогда как политика разъединяет и раскалывает, причем даже собственно либеральную среду. Либеральный русский интеллигент — это культурный тип, субъект, а не завсегдатай либеральных тусовок и протестных маршей. Оощущение самих себя как глубокого меньшинства сеет в современных российских либералах недоверие к демократии, демократическому волеизъявлению, потому что «масса», представляющая большинство, часто кажется страшнее любой авторитарной власти. Именно это обстоятельство, вероятно, может объяснить, почему либералы 1999-2019 гг. фактически перестают говорить о демократизации как преодолении травматического прошлого. История раскалывает либералов и нелиберальное большинство — не менее чем политика. Особенно в этом отношении характерно многолетнее «бодание» вокруг сталинского периода советской эпохи, личности самого И. Сталина. Складывается впечатление, что либералы и их оппоненты просто говорят на разных языках и живут в разных пространствах. Между тем, это не так, или не всегда так, если заглянуть немного поверх привычных стереотипов «сталинист-антисталинист». Мне как социологу понятно, что апологетика Сталина, имеющая широкое распространение в нашу эпоху, является не столько охранительным, сколько протестным феноменом, в котором «исторический Сталин» играет чисто символическую роль. Чем сильнее в обществе копится глубокая ненависть к власти, к олигархату и бюрократии, тем сильнее концентрируются поиски в фигуре Сталина – точнее, в мифе о Сталине. И бесконечные причитания либералов на тему сталинских злодеяний тут ничего не могут изменить.
Отечественные либералы не меньше чем их оппоненты заражены большевизмом, сознанием «чем хуже — тем лучше», нетерпеливым ожиданием катастрофы, которая разом сметет все фигуры с исторической шахматной доски. И они, и их оппоненты мыслят в рамках категорий якобы неизбежности «единственно верных» путей «спасения» от катастроф. Между тем, опыт ХХ века говорит о том, что все катастрофы ведут к упрощению и деградации социума, а не к его оздоровлению. Либералов, думающих о том, как выходить из нынешнего политического и социального тупика, избегнув разрушительной катастрофы, крайне мало. Ожидание очищения через катастрофу всегда толкает на радикализм, неприятие оппонентов, размежевание, а не на поиск компромиссов. Именно с этим состоянием «либерального большевизма», уже сыгравшего свою разрушительную роль в октябре 1993 года, можно связать и угасание активности либеральных конституционалистов, в свое время сгруппировавшихся вокруг либеральнейшего проекта Конституционной комиссии 1990-93 гг. (В. Шейнис и другие).
Я полагаю, что либералам следует максимально отказаться от идеи коллективного покаяния, хоть за то, хоть за другое. Идея коллективного покаяния — не либеральная по своей сути, а большевистская, это в эпоху военного коммунизма и сталинизма граждане платили жизнями и свободой за грехи своих предков и сословий.
Современным поколениям россиян есть за что каяться, слишком много зла свершилось уже при их жизни, при их равнодушии и попустительстве, чтобы каяться за грехи отцов и дедов.
Но это покаяние должно быть выстрадано и выношено в индивидуальном порядке, а не совершаться сверху по какой-то разнарядке.
Сегодняшние, «путинские» либералы, в отличие от либералов «ельцинского» призыва, являются «битыми», и поэтому частично, не для всех это характерно, стали искоренять самонадеянность начала 90-х годов, — симптом возникшей от неожиданно, незаслуженно свалившейся на них власти. Многим уже не кажется «море по колено», они внутренне готовы к длительному периоду жизни в меньшинстве — в противостоянии с «консервативным» большинством. Углубился разрыв между либералами-демократами, исповедующими скорее лево-либеральные ценности, и правыми либералами, ценностью которых является «пусть выживает сильнейший».
Но более существенного пересмотра актуальной либерально-демократической идеологии все-таки пока не произошло.
И стратегию встраивания либералов в общий контекст современного российского общества еще только предстоит создать.