В растерянности перед незнакомым миром
I
Размышления о настоящем.Число выступлений-реплик в дискуссии «Глобализация и либеральная демократия» растет, и вместе с количеством реплик ширится охват тем, обсуждаемых собеседниками. Несмотря на попытку А. Медушевского оценить уже опубликованные тексты и направить последующие в заданное им русло, каждый участник по-прежнему пишет о тех вещах, которые ему ближе и лучше известны.
Если попытаться вслед за А. Медушевским классифицировать опубликованные тексты, то, на мой взгляд, их можно разбить на четыре группы.
— Социально-экономические и социально-политические тексты, характеризующие ситуацию мировую ситуацию или преимущественно ситуацию в западных странах. Как правило, больший упор в этих текстах делается на судьбы либеральной демократии, а глобализация, как правило, выступает в роли внешнего фактора, а также вызванных ею внутренних процессов в обсуждаемых странах. К этой группе принадлежат и моя первая реплика, и мой краткий диалог с С. Митрофановым.
— Обсуждения соотношения национального и глобального, национальных государств и глобальных процессов во всем мире и прежде всего в странах ЕС. В этой группе выделяются тексты Я. Шимова и Э. Паина, сходящие во многих частных аспектах, но расходящиеся в главном – в оценке жизнеспособности и перспектив национальных государств.
— Тексты, посвященные прежде российским проблемам, как нынешней ситуации, так и дальнейшим перспективам сохранения или трансформации российских общества и государства.
— Культурологические или философски-культурологические тексты, затрагивающие разные частные и общие аспекты наблюдаемых сегодня новых культурных феноменов и их возможные трансформации в будущем.
Сложнее всего получается с попытками соединить разные вопросы в одной реплике, а также вступить в спор с другими участниками дискуссии. Смелее всех это сделал уже упоминавшийся выше А. Медушевский, однако неожиданно резкий и директивный тон его аналитического обзора (пока во всяком случае) не расположил никого к желанию вступить с ним в диалог.
Никак не претендуя на охват всего спектра обсуждаемых вопросов, в своей новой реплике я постараюсь соединить социально-экономические проблемы и национальные проблемы глобализации и либеральной демократии и непрошено вмешаться в неоформленный спор текстов Я. Шимова и Э. Паина, а также попробовать представить, что ждет в будущем западные страны.
Однако прежде всего, я попробую ответить на справедливое замечание А.Медушевского о неясности содержания, вкладываемого участниками дискуссии, и мною в том числе, в термин «популизм». О характерных признаках популизма написано множество текстов, прежде всего европейскими и американскими авторами, иногда хвалебных, но чаще ругательных, причем, как нетрудно видеть, либеральные аналитики почти поголовно выступая против популизма, очень по-разному видят своего врага. В нашей дискуссии совсем недавно прозвучали весьма неожиданное и, на мой взгляд, искусственное сравнение популизма с Реформации и сразу вслед за ним вполне понятное сопоставление нынешнего популизмом с популизмом 30-ых годов.
За основу я возьму, на мой взгляд, удачный перечень характеристик расплывчатого и ускользающего из рук популизма, составленный А. Зотовым, а также перечень Б. Макаренко и Н. Петрова из книги «Популизм как общий вызов», естественно внося в них свои уточнения и дополнения. Почему-то все авторы выделяют именно четыре основных черты популизма.
1. Первой чертой в обоих списках назван «антиэлитизм». На мой взгляд, несмотря на страстность популистских обвинений элиты, антиэлитизм популистов остается весьма неопределенным, резко антиэлистскими могут быть и действительно особо эгалитарные движения, и движения противников нынешней элиты, как считающих старую элиту насквозь прогнившей, коррумпированной и бездарной, так и просто не видящих для себя перспектив продвижения к власти в составе старых элит. Кроме того, антиэлитизм популистов не мешает ссылаться на знаменитых прежних представителей элиты (начиная, например, с Боливара), самим стремиться занять места нынешней элиты и, более того, иметь среди своих лидеров представителей прежних элит, причем не самых образцовых. Вряд ли энтиэлитист Трамп, которого принято называть популистом, действительно лучше и чище старых вашингтонских элит. Т.е. важно не то, что антиэлитисты присутствуют в политической жизни (они были и в прежние времена), а то, что их антиэлитистские выступления самых разных сортов находят широкий отклик.
2. Второй чертой популизма вслед за К. Мудде и К. Кальтвассером, А Зотов называет манихейскую идеологию, разделяющую правильный народ, поддерживающий данного популиста, и неправильный народ, поддерживающий старую коррумпированную элиту и потому народом в полном смысле слова не являющийся. Иначе говоря, это разделение уничтожает либеральные правила защиты прав и учета мнений меньшинств, которые при следующих выборах могут превратиться в большинство. Б. Макаренко и Н. Петров второй чертой называют «плебисцитарность», невнимание к существующим институтам, включающее и невнимание к мнению меньшинства, проигравшего плебисцит.
Однако не все так просто, леволиберальные защитники прав женщин, национальных, расовых и сексуальных меньшинств, также с презрением относятся к своим противникам и, оказываясь в большинстве, не менее пренебрежительно относятся к учету мнений своих оппонентов, называя их фашистами, сексистами, быдлом и т.д. В этом смысле леволиберальные борцы с популизмом мало отличаются от своих оппонентов. Хотя в политической жизни западных стран насилие до самого последнего времени играло все меньшую роль, но само выдвижение на первый план манихейских идеологий может означать начало обратной тенденции. Во всяком случае сравнение сегодняшних «Gilets jaunes» с недавними «occupy» достаточно наглядно.
3. Третьей чертой А. Зотов называет это раздвигание рамок политически возможного, приводя в качестве примера посягательство желтых жилетов на борьбу с всемирным потеплением. По мнению Б. Макаренко и Н. Петрова третья важнейшая популизма – это «проблема с ответственностью власти и контроля над нею». Но вообще-то, на мой взгляд, речь идет о большем – об отказе либеральных ограничений – свободы слова, свободы совести, равенство людей перед общим для всех законом и т.д.
Здесь обязательно надо коснуться горячей темы соотношения популизма и демократии. Согласно своим лозунгам современный популизм способствует всемерному развитию демократии в отличие от популизма предвоенных лет, когда популизм быстро переходил в диктатуру или даже с самого начала сочетался с культом вождя. По мнению Я. Шимова «популисты Европы действительно не выходят за пределы демократических правил игры», а «наиболее последовательные попытки трансформировать демократию в сторону «мягкого» авторитаризма предпринимают не аутентичные низовые популистские движения, а вовремя сориентировавшиеся и «возглавившие процесс» представители прежних элит, вроде Виктора Орбана в Венгрии», хотя Я. Шимов не отрицает возможности популистских движений «в будущем поддаться соблазну очередных вождистских экспериментов». На мой взгляд, различие между в отношении к демократии между предвоенными и современными популистскими движениями вызвано в первую очередь внешним обстоятельством – сформированной за это время и пока еще сохраняющейся нормативности демократического способа легитимации властей. Поэтому переход популистских движений от подчеркнутого демократизма к откровенной борьбе с демократическими институциями происходит не сразу, а занимает годы и даже 10-15 лет (как, например, в нынешней Венесуэле), но сам путь от «охлократии к деспотизму», поменяв множество форм, сохранил свою сущность с времен Аристотеля.
4. Четвертая и «вероятно, самая главная черта популизма» по мнению А.Зотова — это «оперирование ресентиментными настроениями избирателей», а по мнению Б. Макаренко и Н. Петрова – «особая стилистика популистов, воздействие на эмоции, а не на рациональные воззрения аудитории». Столь общая формулировка расширяет понятие популизма, позволяя включить в их состав их же противников, пользующихся теми же приемами, но теряет конкретику. К этим двум описаниям можно еще добавить невнимание популистов к мнениям экспертов за исключением избранной ими группы, как правило включающей конспирологов с непроверяемыми утверждениями.
Эти ресентиментные настроения весьма различны — от анекдотических (но все же реальных):
— когда небо синим, а трава зеленой;
— когда мужчины были мужественными, а женщины добродетельными,
до различных социальных:
— когда профсоюзы защищали работников, а богачи платили 90-процентный налог;
— когда мужчины зарабатывали, а женщины вели хозяйство и воспитывали детей;
— когда брак был возможен только между мужчинами и женщинами;
— когда геи и лесбиянки прятались по углам, а не выходили на площади,
но все же большая часть популистских ресентиментных пожеланий в той или иной мере связана с национальными отношениями (как отмечает Я. Шимов, этот национализм имеет в основном оборонительный характер и в первую очередь обращен внутрь страны, а не вовне, как классический наступательный национализм):
— когда иностранные товары не конкурировали с нашими;
— когда мигранты не отнимали у нас рабочих мест;
— когда наши налоги не шли на содержание бездельников-мигрантов;
— когда не было кварталов, куда исконному жителю страны и зайти страшно;
— когда минареты и муэдзины не нарушали облик и покой моей страны,
при этом очень многие рессентиментные настроения носят характер откровенной ксенофобии (за нарочитой политкорректностью художественных фильмов, книг, университетских курсов, деловых правил скрывается отчетливая разобщенность представителей разных рас, мигрантов и «коренного» населения, редкость межнациональных, межрелигиозных и межрасовых браков):
— когда моя страна была моей страной, а не проходным двором для массы инородцев;
— когда политкорректность не мешала назвать жидов жидами, а чурок – чурками;
— когда на улицах не было такого количество людей других рас и в другой одежде.
При этом и борьба с ксенофобией может носить ксенофобский характер. В странах Западной Европы, особенно в Англии и Франции, нарастает левый антисемитизм, все менее скрываемый за осуждением политики Израиля на оккупированных территориях, в отличие от Восточной Европы, где по старинке преобладает правый антисемитизм, тоже приобретающий все большее распространение, особенно в Венгрии и Польше.
Недовольство проявляется и со стороны мигрантов и инокультурных культур, не растворенных или даже, наоборот, отдалившихся от титульной нации. Для одних мигрантов западная реальность представляется столь безбожной и аморальной, что провоцирует экстремистские настроения и даже теракты исламистов, другие недовольны второсортностью, принадлежностью к бедной части общества, третьи считают, что положительная дискриминация недостаточна и не перекрывает негативного влияния скрытого расизма, их препятствующего их вхождению в большой мир.
Разумеется, эти и другие виды недовольства, подчас в резкой и даже кровавой форме, существовали до кризиса 2008 года. В девяностые и нулевые годы были геноцид в Руанде, долгая война в бывшей Югославии, 9/11, американское вторжение в Ирак, массовое недовольство неолиберализмом и политикой МВФ, коррупционные скандалы, рост неравенства доходов и т.д., но тем не менее, многим, если не большинству, казалось, что мир становится лучше, что трудности роста будут преодолены, что глобализация улучшает жизнь огромного количества людей и сближает человечество и т. д.
После кризиса 2008-2009 гг. и его второй волны в Европе, ускорившегося роста неравенства и подъема безработицы (зачастую скрытого от статистических отчетов) в западных странах, арабской весны, породившей большие ожидания, но переросшей в масштабные войны в мусульманском мире, нарастающего конфликта России с западным миром, конца надежд на демократизацию Китая и т.д. исторический оптимизм сменился историческим пессимизмом, либеральная демократия дала трещину сразу во множестве старых демократий. Тогда глобализация стала казаться многим не добром, а злом, мигранты – врагами, технический прогресс — угрозой дальнейшего ухудшения положения рабочего и среднего классов, и рессентиментные националистические настроения захватили миллионы людей.
И перед западным обществом стали излюбленные русские вопросы «Кто виноват?» и «Что делать?». На вопрос «что делать», как обычно бывает, внятных ответов не находится, а на вопрос, кто виноват, самый популярный ответ, поддержанный множеством избирателей (а в некоторых странах и большинством, отвергшим традиционные партии), звучит «наши коррумпированные и бездарные элиты», их обвиняют в:
— возросшей коррумпированности (в том числе в связи упростившими транснациональными транзакциями и облегчением процесса прятания концов в воду);
— возросшей зависимости депутатов и министров от партийных бюрократов, политтехнологов и спонсоров партий («глубинного государства» в терминах конспирологов);
— сосредоточенности на международных вопросах и взаимодействии с международными глобалистскими организациями при невнимании к национальным традициям и внутренним проблемам;
— сосредоточенности на проблемах различных меньшинств, мигрантов, внедрении мультикультурализма при невнимании к большинству, работающему на заводах, в офисах, на фермах, в магазинах — и получающих все меньшую часть общего пирога.
Во всех этих обвинениях есть изрядная доля правды, и Э. Паин не зря присоединился к ним, но почему-то в качестве главного негативного примера депрофессионализации политиков привел Дональда Трампа, который был поддержан именно популистами, а не аппаратом Республиканской партии.
Однако не думаю, что нарастающие проблемы нынешнего мира коренятся в том, что элиты стали настолько хуже. Шредер или Берлускони правили в самые оптимистические времена, а Меркель или Макрон (несмотря на слишком поспешный и неудачный ход реформ) явно не относятся к худшим лидерам западного мира.
Основная вина элит в том, что они не предвидели, а, увидев, не распознали тех проблем, которые несут глобализация экономики и финансовых рынков, рост неравенства, миграция промышленности в третий мир, автоматизация и роботизация, экономический подъем Китая и других стран третьего мира, реформация в мусульманском мире, нарастание миграции и т.д. А уже столкнувшись с проблемами, не находили решений и оказались бессильны перед популистами, предлагающими простые и хлесткие ответы на неразрешимые вопросы.
Более того, леволиберальные по названию (а по сути – левые, но не либеральные) политики, особенно из Демократической партии США, предприняли особые усилия по защите ранее дискриминируемых групп и различных меньшинств. Почему-то простая мысль, что самоощущения людей определяются не только и не столько дискриминацией их предшественников и даже не их собственным положением сегодня, сколько динамикой их изменения, оказалась им абсолютна чужда. В результате максимальная фрустрация, максимальное недовольство жизнью стало уделом «белых» и синих воротничков богатых стран, весьма благополучных в мировом масштабе (шея слона Милановича) и в общем не самых бедных в своих странах, но опускающихся по социальной лестнице. Причем наиболее обиженными оказались гетеросексуальные белые мужчины со средним образованием, мишень для нападок «голосов прогресса». Причем, эти, вроде бы оценочные, утверждения имеют вполне зримые подтверждения — в сер. 1970-х годов в США остановился рост доходов «синих воротничков», а с конца 90-ых не только прекратился рост продолжительности жизни белых без высшего образования, но и началось повышение их смертности. Тем не менее, американские демократы смотрят не на рост смертности и падение доходов, а обсуждают вопрос выплаты репараций афроамериканцам за мучения их пра…прадедов. Причем противников популизма не смущает и то, что они сами все дальше отходят от либеральных принципов – свободы слова, равенства всех перед законом, презумпции невиновности, причем насаждаемые леволиберальными прогрессистами ограничения нередко выступают именно в форме не западного закона, а российского указа, т.е. обращены лишь к определенной группе населения (мужчины, white people, гетеросексуалы и т.д.) и меняют свою строгость с течением времени. И. хотя, леволиберальные политики выделяют самых опекаемых граждан из числа самых несчастных, по их мнению, слоев населения, китайское правительство – из самых лояльных, исламисты – из самых правоверных и фанатичных, а популисты – из самых коренных и традиционалистских слоев, мне почему-то чудится в этом всем некая общность пренебрежения либеральным пониманием прав человека.
Роботизация еще не привлекала внимания популистов, и ресентиментные настроения типа:
— когда роботы еще не лишали людей работы;
— когда компьютерные программы еще не командовали людьми
не значатся среди основных лозунгов, хотя первые столкновения такого сорта уже есть, среди которых особенно показательна борьба за свои права водителей Убера.
Однако в будущем положение вполне может измениться, и вторая часть моего текста представляет собой гипотезу, каким может оказаться это будущее.
II
Предположения о будущем.Специалисты по искусственному интеллекту и футурологи единогласно утверждают, что в наибольшей опасности находятся массовые профессии с преобладанием рутинных операций, причем их сложность играет второстепенную роль. Искусственный интеллект справляется как с завинчиванием гаек, так и с игрой в шахматы или го. В меньшей опасности находятся редкие профессии, для которых нельзя собрать большую базу данных, и особенно профессии с нерутинными действиями – от действительно творческих занятий, требующих талантов и многолетней подготовки, до многообразных обязанностей безграмотного подмастерья на побегушках.
Кроме относительной редкости и нерутинности есть один фактор, препятствующий передаче человеческой работы роботам. Речь идет о занятости, обязательной частью которой является личный и даже интимный контакт между людьми, в том числе телесный (расширенная сфера «сare work»). И ее доля как в занятиях людей, так и в ВВП развитых стран непрерывно растет. Например, доля только медицинской помощи в экономике США с 1960 по 2017 г. выросла с 5 до 18% и продолжает расти дальше. В общем в состав подобной деятельности, плохо поддающейся автоматизации, можно включить:
— медицинскую помощь;
— уход за стариками, инвалидами и тяжелобольными;
— воспитание детей и уход за детьми;
— руководство физической подготовкой, косметология, массаж и др.;
— индивидуальные образовательные услуги;
— индивидуальное консультирование по самым различным темам, например, интерьерный дизайн и выбор одежды;
— индивидуальную и коллективную психологическую помощь, включая просто общение (компаньоны и компаньонки);
— различные услуги сексуального свойства;
— ролевые игры различного сорта.
В настоящий момент этот список объединяет очень разные профессии – от почтенных занятий профессионалов (врачей, профессоров, юристов) до презренной проституции. Однако границы почтенных и непочтенных занятий из этого списка размываются – порноактрисы (вроде Саши Грей) становятся вполне уважаемыми членами общества, а профессора провинциальных вузов превращаются в низкооплачиваемый пролетариат (или даже прекариат без гарантий длительной занятости и других мер защиты труда). Другим свидетельством наличия общности между перечисленными занятиями могут служить фильмы «The Sessions» (в русском переводе переводе «Суррогат» США, 2012 г.) или «She’s Lost Control» (в русском переводе «Теряя контроль», США, 2014 г.), деятельность героинь которых одновременно относится как к медицине, так и к проституции. Кроме того, происходит еще множество других разнонаправленных (и существенно различающихся от страны к стране) перемен мест в неформальных табелях о рангах профессий и относительных уровнях их оплаты. Для нас важно отметить, что пункты приведенного выше списка смыкаются и даже пересекаются между собой, что еще раз показывает наличие общности между перечисляемыми занятиями. При этом практически вся подобная деятельности действительно удовлетворяет потребности человека, от жизненно необходимых до весьма экзотических.
Эти утверждения и станут основой для нашего прогноза социальной структуры будущего общества. К ним добавим еще, что возможности участия в подобных занятиях у женщин заметно выше, чем у мужчин, а у экстравертов – выше, чем у интровертов, особенно стеснительных, неразговорчивых и неловких в общении. Также походя заметим, что неразговорчивые и неловкие в общении интроверты являются не только плохими производителями личных услуг, но и худшими потребителями, несмотря на реальную нужду во многих видах подобных услуг. Важно то, что разнообразие потребностей у каждого человека весьма велико, и снижение занятости по удовлетворению одних потребностей ведет к расширению сферы занятий по удовлетворению других, хотя нельзя утверждать, что потребность в новых работниках количественно совпадет с числом выбывших (печальный исторический пример – это длительная история «огораживания» в Англии). В обсуждаемом случае необычно велика доля простой передачи человеческих занятий машине и радикально меняются требования к работникам, что грозит еще более контрастным повторением истории огораживания.
Хотя на самом деле эта якобы новая сфера деятельности весьма не нова. Начиная с самых ранних традиционных обществ при представителях элиты состоял целый штат людей, которые не готовили обеды и не стирали белье, а лишь ублажали знать словесно и тактильно. Причем, чем выше был ранг вельможи, тем больше людей трудились над ублажением его души и тела. И, несмотря на длинную традицию личного услужения в бедных и отсталых странах, наибольший прирост подобной занятости я предвижу не в традиционных странах периферии, а именно в богатых странах первого мира. В силу большего богатства, более широкого круга лиц, готовых покупать личные услуги (низшие сословия традиционных обществ не умеют это делать и зачастую не нуждаются в этом), большего умения совмещать традиционные занятия по оказанию помощи другим лицам с возможностями современной техники, а также умения оставлять личные услуги в рамках контрактных отношений, не превращая их в индивидуальное рабство. В дальнейшем, разумеется, данная тенденция распространится и на третий мир и, по-видимому, станет препятствием для модернизации и демократизации переходных обществ. Более того, складывающаяся при этом социально-гендерная структура общества, по-видимому, будет способствовать дальнейшему разрушению вполне зрелых и давно сложившихся либеральных демократий.
Для конкретизации социально-гендерной структуры общества ближайшего будущего, кроме весьма распространенных и не вызывающих бурных споров прогнозов о роли автоматизации и робототехники, мне потребуются весьма дискуссионные утверждения о гендерных различиях.
Первое утверждение – это тезис о меньшей дисперсии интеллектуальных способностей (прежде всего IQ) женщин, чем мужчин при приблизительно равных значениях средних показателей, и соответственно, их меньшей доле среди самых глупых и самых умных. Впервые подобные утверждения были высказаны еще самим Дарвином. Не единственным, но самым массовым источником, на которые опирались эти утверждения, были массовые измерения IQ и школьных успехов, проведенные в Шотландии в первой половине ХХ века. Существует обширная литература, которая либо утверждает, что выявленные тогда различия дисперсии были преувеличены, являются недостоверными или не могут быть распространены на современный период из-за того, что были проведены в период явно выраженного неравенства женщин и мужчин. Действительно, современные измерения указывают, что в развитых странах с наивысшим уровнем гендерного равноправия различия дисперсии сократились, хотя все же не свелись к нулю и не потеряли значимости; при этом еще выяснилось, что существуют расовые различия – например, у негроидов и монголоидов гендерные различия дисперсии IQ меньше, чем у белой расы и т.д. Другим источником подобных утверждений является более высокая доля мужчин, как среди нарушителей общественного порядка, преступников, умственно отсталых, самоубийц и т.д., так, напротив, среди великих ученых, самых богатых людей, новаторов в культуре и политике и др. Хотя различия уровней преступности и количества самоубийств также несколько сократились с убыванием гендерного неравенства, но явно не имеют тенденции к полному исчезновению.
Второе утверждение, появившееся относительно недавно, также не являющееся полностью общепринятым, но и не вызывающее столь бурных споров – это разный уровень бисексуальности среди женщин и мужчин. Если среди мужчин геи и даже явные бисексуалы весьма заметны, но составляют относительно небольшой процент, то среди женщин наблюдается иное распределение. Согласно наиболее распространенным современным представлениям (не противоречащим повседневному опыту) значительной части вполне гетеросексуальных женщин свойственна легкая степень бисексуальности (что подтвердили массовые опросы в Великобритании). При современной большой свободе сексуальных нравов она легко превращается из дружеских объятий и поцелуев в наличие некоторого лесбийского опыта у значительной доли женщин.
Споры относительно обоих утверждений не закончены и вряд ли будут закончены в ближайшее время, однако я в своих прогнозах буду опираться на те представления, которые ему представляются наиболее адекватными, даже если на самом деле они несут в себе некоторую долю сексистских предрассудков.
В самом идеализированном виде, который никогда и нигде не будет достигнут (из-за дальнейших и более мощных трансформаций, связанных с вмешательством в саму природу человека), конфигурация социально-гендерной структуры будущего западного общества на взгляд автора сложится из трех групп-слоев. Ниже для пущего эффекта эти слои описываются почти как аскриптивные сословия феодального общества, но на самом деле даже во времена наиболее выраженного проявления подобной конфигурации общества, все три слоя не будут иметь резких границ, и зачастую друзья и близкие родственники будут сохранять тесное общение между собой, принадлежа к разным слоям.
Самый верхний слой (условно 10%) будет состоять из политиков, менеджеров высшего звена, финансистов, программистов, инженеров и ученых. Он, несмотря на усилия феминисток, останется преимущественно (условно на две трети) мужским сообществом, в котором частично сохранятся гендерные роли, свойственные современному времени и даже традиционным временам.
Второй слой, наиболее многочисленный (условно половина работоспособного населения), — это будут люди, имеющую (необязательно постоянную) нормально оплачиваемую работу, обеспечивающую безбедное существование за собственный счет и за счет непросроченных кредитов. Среди этого слоя будут преобладать две группы. Во-первых, люди, занятые в более или менее компьютеризированных системах (и находящиеся под угрозой сокращения из-за дальнейшей автоматизации процессов) и, во-вторых, те, кто заняты в обсуждавшейся выше расширенной сфере «сare work». Первая группа как целое вряд ли будет иметь какие-то гендерные особенности, скорее ее особенность будет заключаться в постоянном омоложении, в сокращении в первую очередь работников самого старшего возраста, наименее готовых к быстрым изменениям технологий и своих рабочих обязанностей. Во второй и, по-видимому, большей группе будут резко преобладать женщины, в первую очередь женщины–экстраверты. Условно примем, что в сумме обеих групп доля женщин будет составлять от 60% до двух третей. Естественно, большая часть из них не сможет найти себе мужей (или партнеров для длительных отношений) с сопоставимыми доходами и социальным статусом. Мужчины из верхнего слоя будут оккупированы либо женщинами своего же слоя, либо молодыми красотками, а мужчины из самого нижнего слоя вряд ли будут высоко цениться. Поэтому значительная часть женщин будет образовывать лесбийские и квазилесбийские союзы, не исключающие временных и даже длительных отношений с «недостойными» в социальном отношении мужчинами или краткосрочных и бесперспективных отношений с мужчинами из высшего слоя.
Самый нижний третий слой (с учетом предшествующих оценок на него должно приходиться около 40% трудоспособного населения) будет состоять в основном из мужчин, интровертов и особенно мужчин-интровертов. Отметим, что образцовый мужчина из массовых классов 19-20 вв. – молчаливый интроверт с золотыми руками, физически сильный, выносливый и трудолюбивый, верный своей семье и профессии, в странах первого мира окажется столь же и, может быть, даже более ненужным типом, чем говорливый бездельник и мот. Эти люди не будут голодать и бедствовать, получая различные индивидуальные и/или всеобщие пособия, но будут иметь низкий социальный статус и доходы, заметно меньшие медианных. На их долю выпадут непочетные занятия вроде особо грязных и неприятных профессий (типа работы в моргах или сортирования отходов для дальнейшей переработки), которые еще не сумели автоматизировать и передать роботам, нелегальных занятий проституцией и стриптизом, содержание за счет половых партнеров, а также откровенно преступная деятельность (воровство, уличное мошенничество, наркоторговля и др.). Очевидным образом, этот слой будет включать непропорционально большое количество потомков недавних иммигрантов с иным цветом кожи, зачастую другой религией (прежде всего мусульманской), более низким уровнем образования, а также представителей традиционных социальных низов и разрушающегося рабочего класса. Причем для иммигрантов и потомков дискриминируемых ранее меньшинств, это будет застреванием в своей социальной нише, а для потомков бывших пролетариев и мелких служащих титульной национальности с белым цветом кожи –движением вниз.
Таким образом, образуется значительный слой населения с преобладанием мужчин из бедных сословий, не имеющих ни внятных занятий, ни перспектив в будущем. Это создает весьма опасную ситуацию, чреватую социальными катаклизмами. Преступность, снизившаяся в последние полтора десятилетия практически во всех развитых странах, в первую очередь за счет переноса агрессии из реального мира в виртуальный, снова проявит себя в реальном мире, что еще более усилит разрушение общественного мира, свойственного социальным государствам Запада.
Сейчас понимание, что деградация социальных государств, их собственное перемещение вниз, все ближе и ближе к дну общества, связано не только с перегибами в политике мультикультурализма, чрезмерной открытости для инокультурных мигрантов, но еще в большей мере со старением населением, изменением технологий, серьезными переменами в мировом разделении труда и др., недоступно большой или даже большей части недостаточно образованных избирателей старшего возраста. Тем не менее, с течением времени, с ростом количества увольнений из-за роботизации, по-видимому, националистическая составляющая популизма будет совмещаться и даже уступать место антиэлитисткой и антитехнологической. Мы вполне можем ожидать, что в дополнение к кровавым молодежным карнавалам, терактам фанатиков и выплескам компьютерных стрелялок в реальный мир войдут еще бунты луддитов, возможно, превосходящие по масштабам все вышеперечисленные беспорядки.
Более адекватное понимание изменений, произошедших в мире за последние десятилетия доступно в основном образованной (как правило, более молодой) части избирателей, немалая доля которой имеет радикально-левые политические взгляды, реализация которых во всяком случае в ближайшее время практически невозможна. Обвинения традиционных политиков в неспособности сдержать свои предвыборные обещания соединяется со справедливыми (а подчас — и не слишком справедливыми) обвинениями в коррупции, что еще более разрушает сложившийся политический ландшафт. На сегодняшний день даже трудно представить, какие безответственные маргиналы (популисты или борцы с популистами) могут оказаться во главе стран Запада, если уже Орбан, Зееман, Трамп, Марин Ле-Пен и т.д. либо уже у власти, либо на пути к ней. Безусловно, не все из них, дорвавшись до власти, окажутся такими же отчаянными популистами, как во время избирательных кампаний (хороший пример – Ципрас), но можно не сомневаться, что властные популисты и борцы с популизмом внесут немалый вклад в изменение или даже разрушение западного мира.
Поэтому, если продолжить гипотетический рассказ о будущем гипотетическим раскладом политических сил, то можно только удивляться, насколько формирующиеся в Европе и почти сформированные в США линии политического противостояния отвечают моим футурологическим сочинениям. С одной стороны, глобальные компании, финансовый капитал, и вместе ними мигранты, национальные, расовые и сексуальные меньшинства, пережившие дискриминацию, а также отчетливое большинство женщин и молодежи. С другой стороны, работодатели традиционных отраслей, особенно неконкурентоспособные, их не слишком образованные работники, еще имеющие или уже потерявшие работу; отчетливое преобладание мужчин, в основном старшего возраста, принадлежащих к белой расе и титульной национальности.
Завершая футурологический экскурс, подчеркну, что, если новые изобретения и новые отрасли экономики не смогут оживить западный мир (или, наоборот, автоматы, роботы, 3D-принтеры не оправдают надежд и опасений), то он станет перед «дилеммой Трампа» — отгородиться таможенными и миграционными барьерами от Китая, от других стран с быстроразвивающихся стран с дешевой рабочей силой и проиграть экономическое соревнование vsсохранить ставку на глобализацию и претензию на технологическое лидерство ценой социальной деградации становящихся все более ненужными собственных работников. И при любом выборе либеральная демократия оказывается в проигрыше, теряя то ли демократию, то ли либерализм, то ли международное признание, то ли все сразу.
И хотя столь длинный текст очень хотелось бы закончить на оптимистической ноте, но я не могу заставить себя это сделать, пока не будет решена задача о волке, козе и капусте, т.е. о рессентименте становящихся все менее нужными простых жителей западных стран, о спасении от нищеты и бесправия миллиардов жителей стран третьего мира, а также о сохранении и продвижении демократических и либеральных ценностей как гарантий сохранения человечности и человечества. А иначе либеральная демократия может шумно умереть в результате государственного переворотаили тихо скончаться в новом антигуманном мире.