Экорегионализм: новый термин, новая реальность, надёжное будущее
«Экология привлекает к себе новым регионализмом»[1]
Йоахим Радкау
На протяжении вот уже нескольких десятилетий всё более накаляется жаркий спор о глобальном потеплении и его антропогенном катализаторе. И, вроде бы, в самом деле повестка дня стремительно становится всё тревожней: в австралийских пожарах заживо сгорают эндемические животные, миллионами гектаров выгорает сибирский лес, в Арктике голодают белые медведи, оставшиеся без своего охотничьего угодья – льда. Шведская школьница Грета Тунберг кричит с высоких трибун на взрослых об отнятом у современных детей будущем.
Совершенно очевидно, что климатический вектор в общественном экологическом дискурсе состоялся как главенствующий. Львиная доля мирового внимания прикована к шумным медийным «баттлам» вокруг «угрозы глобального потепления» – проблемы сугубо мифологической, поскольку не только степень антропогенного влияния на происходящие климатические изменения пока что научно не доказана (а существует лишь в виде многочисленных гипотез), и не только не выяснена степень возможности человека повлиять на эти изменения «в обратную сторону», но под сомнение ставится даже исходный тезис – многие учёные прогнозируют в обозримом будущем климатические изменения, прямо противоположные «глобально-потепленческим»:
«Наблюдавшееся в последние десятилетия потепление климата связано только с временным увеличением солнечной активности, тогда как долговременные изменения земного климата направлены на его похолодание и приближение нового ледникового периода«[2].
Как представляется, среди прочих многочисленных экологических сюжетов именно «борьба с изменением климата» так легко набрала планетарные обороты и оказалась в центре внимания мировой общественности, прежде всего, по причине своей идеальной корреляции с прогрессистско-глобалистским мифом об априорной эффективности global governance, согласно которому все проблемы человечества, включая проблемы окружающей среды, «едины для всех» и «должны решаться сообща», тем самым неизбежно продвигая человечество по пути единого и неделимого для всех прогресса.
С особой ясностью безосновательность убеждённости, близкой к религиозной вере, мирового истеблишмента в антропогенной природе климатических изменений и в способности людей «управлять климатом» видна на примере бесславной и, в общем, безнадёжной судьбы двух наиболее известных международных климатических пактов – Киотского протокола и Парижского соглашения.
Главный документ о противодействии глобальному потеплению – Киотский протокол – вступил в силу в 2005 году, спустя 13 лет после подписания рамочной конвенции ООН об изменении климата (РКИК) в 1992 году. Однако итоги столь длительных переговоров и согласований, очередным знаменательным этапом которых стало подписание в 2015 г. Парижского соглашения, оказали весьма скромными, если не сказать нулевыми, а принятые документы по сей день подвергаются всесторонней критике по многим параметрам. И дело не только в сомнительности самой исходной идеи «управления климатическими изменениями». Дело ещё и в невозможности глобальной координации действий различных государств, сводящей затеянное с помпой «благородное начинание», по сути, к циничной профанации. Но не будем голословными и разберём «протокольную» бутафорию по пунктам.
Во-первых, согласно тексту Киотского протокола, ограничения по выбросам углекислого газа в атмосферу определяются для каждой страны индивидуально и согласовываются с каждой страной-участницей договора. Само по себе уже это дает возможность подписантам согласиться или, напротив, не согласиться с конкретной предлагаемой им программой действий. При этом формулировки и оговорки, содержащиеся в тексте договора, таковы, что фактически превращают его из обязательного в благопожелательный, чисто декларативный документ:
«[Стороны, подписавшие договор, – М.С.] формулируют, когда это уместно и насколько это возможно [курсив мой, – М.С.], эффективные, с точки зрения затрат, национальные и, в соответствующих случаях, региональные программы повышения качества местных показателей выбросов, данных о деятельности и/или моделей, которые отражают социально-экономические условия каждой Стороны, в целях составления и периодического обновления национальных кадастров антропогенных выбросов из источников и абсорбции поглотителями парниковых газов <…>»[3].
В переводе с дипломатического на обычный язык это означает: каждая страна сама решает, что и как ей делать в плане углеводородного самоограничения, в зависимости, прежде всего, от своих суровых экономических реалий, а не от международных прекрасных экологических мечтаний. При этом, несмотря на всю туманность и необязательность данных формулировок, Россия всё же подвергала критике Киотский протокол в связи с тем, что его ратификация
«в условиях наличия устойчивой связи между эмиссией CO2 и экономическим ростом, базирующемся на углеродном топливе, означает существенное юридическое ограничение темпов роста российского ВВП»[4].
Во-вторых, при невыполнении добровольно взятых на себя обязательств страны отнюдь не обязаны выплачивать штрафы или каким-либо еще образом компенсировать тот вред, который они причинили общемировой экологии. Киотский протокол содержит лишь обтекаемую формулировку, в которой оговаривается некая не уточнённая «ответственность» стран за невыполнение ими своих обязательств:
«В случае, если Стороны такого соглашения не достигли своих общих суммарных сокращений уровня выбросов, каждая Сторона этого соглашения несет ответственность за свои собственные уровни выбросов, установленные в этом соглашении»[5].
В свою очередь, Парижское соглашение предоставляет странам возможность гибкой подстройки своей экономики под «зелёные» стандарты, разрешая делать исключения в программе сокращения выбросов и по сути ставя экономические интересы на первое место:
«Стороны представляют пояснения в отношении того, почему какие-либо категории антропогенных выбросов или абсорбции были исключены»[6].
Таким образом, ответственность за исполнение данных соглашений всецело возлагается на «совесть» тех или иных государств, что, как нетрудно догадаться, превращает все вышеупомянутые договоры в юридическую фикцию.
В-третьих, договоры предусматривают гибкие международно-протокольные рамки, позволяющие государствам торговать квотами на выброс углекислого газа, чем и занимается периодически Россия, сворачивая некоторые производства на своей территории и продавая квоты другим странам – например, США[7]. Подобная практика выглядит экономически выгодной как для стран, которые мало производят, так и для крупных производителей, вроде США и Китая. Но в итоге такого перераспределения квот существенного сокращения выбросов углекислого газа в атмосферу не происходит, так как в то время, когда одна страна не производит практически никаких выбросов, другая страна «старается» за двоих.
В-четвертых, любая страна имеет право выйти из участия в протоколе[8] или соглашении[9], что и сделали США в 2017 году, покинув Парижское соглашение. Как представляется, данные обстоятельства не только де-факто нивелируют совместные усилия по борьбе за остановку изменений климата (если даже признать, что она в принципе возможна), но и в очередной раз ставят под сомнение эффективность самой идеи решения экологических проблем на макроуровне – т.е. на уровне международных соглашений в духе global governance.
Итак, перед нами – не что иное, как попытка решения абстрактной, по сути надуманной проблемы – проблемы «влияния человека на изменения климата» – посредством использования абстрактных, притом заведомо фейковых методов.
В этой связи не кажется удивительным то, что прошедшая в декабре 2019 года 25-й климатическая конференция ООН в Мадриде отличилась, по заявлению Алден Майер из «Союза обеспокоенных ученых» (The Union of Concerned Scientists), посетившей все климатические конференции ООН на протяжении 25-и лет, практически полным взаимным непониманием участников[10].
Таким образом, феномен вселенского PR-успеха Греты Тунберг скорее стоит расценить как негласное публичное признание того факта, что «борьба против изменения климата» де-факто перестаёт восприниматься как хотя бы потенциально эффективная и постепенно переходит в сферу экологического шоу-бизнеса.
В то же время на заднем плане климатических ристалищ им. Льва и Единорога остаётся не менее важная и притом гораздо более предсказуемая и управляемая, а в перспективе и решаемая проблема: проблема мусора и вредных производств. Речь идёт о ситуации всё более разрастающегося и практически бесконтрольного загрязнения окружающей среды, вплоть до отравления как конкретных участков суши, так и целых сфер общечеловеческого пользования: воздуха и воды.
И в этой связи обращает внимание на себя выступление на упомянутой выше климатической конференции Джейка Шмидта – международного директора Совета по защите природных ресурсов. Говоря прежде всего о выбросах, негативно влияющих (по мнению «обеспокоенных ученых») на климатические изменения, но также и о вредных выбросах вообще, он возложил основную вину на крупнейшие государства. А именно, на «ключевые страны, загрязняющие окружающую среду, на которые приходится 80 процентов мировых выбросов вредных веществ». При этом Джейк Шмидт особо подчеркнул, что в то время как страны-гиганты «молчали», «небольшие страны объявили, что будут работать над снижением вредных выбросов в наступающем году»[11].
И здесь впору задуматься – оставив на время в стороне вопрос о том, нужна ли всемирная борьба с выбросами СО2 или нет – вот над чем: почему экологическое поведение стран регионального масштаба оказывается более дисциплинированным, более ответственным – чем поведение стран-гигантов?
Ответ представляется очевидным: прежде всего, потому, что жители «стран-регионов» лишены возможности создавать на собственной территории вредные производства без риска для жизни и здоровья большинства своих граждан. Жители малых стран не могут, оставаясь в пределах своих границ, эксплуатировать на далеком расстоянии от своих домов вредные производства и плодить там мусорные свалки. И – что также очевидно – малые страны, страны-регионы, не нуждаются в международных союзах, чтобы реализовывать эффективную «зеленую» политику на своей территории.
В то же время территориально большие государства, используя в качестве фигового листка никого и ни к чему не обязывающие международные «протоколы» и «соглашения», позволяют себе наносить экологический урон как собственным регионам, удалённым от центра принятия административно-экономических решений, так и регионам других, преимущественно развивающихся государств, куда массово вывозятся вредные и опасные производства «ключевых стран», а также «вываливается» мусор, включая высокотоксичный и радиоактивный.
При этом критически актуальная проблема накопления мусора на планете – как в воде, так и на суше – оказывается де-факто вообще вне зоны внимания международных отношений и договоров. Расстановка сил видна на примере юных медийных персонификаторов климатического и мусорного дискурсивных векторов: Греты Тунберг и Бояна Слата. В то время как первая по степени популярности уже вышла едва ли не на уровень принцессы Дианы, колесит по миру и произносит громкие резонансные «климатические» речи, лишённые какого бы то ни было конструктивного контента – другой пребывает отнюдь не на первом плане мировых медийных потоков и продолжает тихо мастерить устройство для вылова тысяч тонн мусора из океана, притом с успехом применяя это изобретение на практике и оставаясь по сути непризнанным героем нашего времени[12].
Такой очевидный PR-перекос и такая, в общем, несправедливость, как представляется, существует именно потому, что проблема мусора, даже океанического, всегда локальна и к ней не применимы «глобалистские подходы». Проблема мусора гораздо эффективнее решается не на уровне саммитов, пафосных речей с трибуны ООН и прочих протокольных международных мероприятий в русле global governance, а на уровне каждой конкретной территории её обитателями, для которых данная территория – это их дом. Стоит напомнить, что сам термин «экология» происходит от греческого οἶκος — обиталище, жилище, дом – и буквально означает: «наука о доме».
Более того. Даже проблема выбросов CO2, если лишить её спекулятивного планетарно-климатического измерения, а перевести на региональный уровень, перестанет казаться надуманной и представится вполне решаемой. Дело в том, что от выбросов CO2 страдают на самом деле не абстрактное будущее и не далёкие северные ледники, в основном незримые для большинства «обеспокоенных учёных» и потому так же для них абстрактные, а вполне конкретные люди, живущие в промышленных городах и регионах, в густонаселенных мегаполисах, жизнь которых отравлена выбросами производств и выхлопными газами.
И не надо никаких насквозь фальшивых Киотских протоколов и Парижских соглашений – достаточно просто отдать решение проблемы грязного воздуха и плохого состояния окружающей среды на откуп местному населению, гражданам конкретного региона – и они сами рано или поздно приведут свой региональный дом в порядок. Как это сделала Европа, когда к 1970-м гг. из её рек пропала рыба, а нетронутых топором естественных лесов не осталось. Здесь стоит вспомнить, что именно Европа – родина регионализма как политического феномена, основанного на принципах субсидиарности – когда регион сам решает проблемы, которые касаются его непосредственно и которые он в состоянии решить самостоятельно – и, в частности, родина регионалистского подхода к решению экологических проблем.
О решении экологических проблем на местах, будь то уничтожение местной флоры и фауны, размещение рекламы, портящей ландшафт, загрязнение парков и лесов мусором от пикников и т.д., одним из первых в мире стал размышлять ещё в 1911 году профессор Гуго Конвенц – прусский пионер охраны природы и первый глава государственной службы ухода за памятниками природы в Пруссии. Конвенц делал чёткий регионалистский акцент на экологической проблематике и относил природные памятники «к специфике определенного региона»[13]. Он рассматривал их как «объекты <…>, находящиеся на своем исторически изначальном месте, будь то части ландшафта, фрагменты рельефа или остатки растительного или животного мира»[14]. Прусский учёный считал, что «охрана природы является частью защиты родины и таким образом становится национальной, а не международной задачей»[15]. Здесь необходимо пояснить, что, говоря о «нации», Конвенц имел в виду именно Пруссию, а не Германскую империю в целом. Иными словами, он говорил о том, что сегодня обозначается понятием «регион», или, точнее, «регионация»[16].
По сути, Конвенц развивал теорию регионально-экологического суверенитета, касаясь при этом судеб не только непосредственно Пруссии. В своей книге «Практика охраны памятников природы» профессор приводит примеры того, как отдельные германские города – Дрезден, Кёльн, Ганновер, Франкфурт-на-Одере и т.д. отклоняли ходатайства о строительстве различных сооружений – от заводов до рекламных щитов – по тем причинам, что их возведение испортит природный ландшафт местности либо архитектурный вид отдельных сооружений[17]. Как нетрудно заметить, параллель очевидна: если бы те же экорегионалистские принципы были применены в такой стране, как Россия, то Новосибирск, а не Москва, решал бы, нужен ему очередной отравляющий воздух ГОК под боком или нет, Иркутский регион сам определял бы судьбу Байкала, а Архангельский – судьбу мусорного полигона в Шиесе. Разумеется, это благотворное эко-региональное саморегулирование коснулось бы не только России.
На большие государства – империи – Гуго Конвенц особых экологических надежд не возлагал. От этих международных акторов ему было нужно немногое – «содействовать распространению знаний о памятниках природы», например, выпускать открытки и марки с видами достопримечательностей и животными. А также, чтобы «Имперское телеграфное управление способствовало бы защите памятников природы, когда при протягивании и закреплении проводов на открытом воздухе никоим образом не причинялось бы вреда достойным внимания деревьям и т.д.»[18].
Коснулся прусский природозащитник и международного аспекта защиты окружающей среды. Он считал, что сообща необходимо оберегать только те территории, во владение которыми не вступила еще ни одна нация – например, призывал к совместным усилиям по сохранению северного оленя на Шпицбергене, овцебыка в Гренландии и в целом Антарктиды[19].
Регионально-экологический подход, сформулированный Гуго Конвенцем еще на заре становления природоохранной философии и политики, сегодня, спустя больше ста лет, представляется как никогда актуальным – коль скоро все попытки «действовать сообща», в духе утопии global governance, пока что сопровождаются лишь неудачами, разочарованиями и – как следствие – ухудшением прогнозов на экологически устойчивое будущее планеты.
Вольно Грете Тунберг и её адептам из стран, где исторически укоренён регионализм и где местные экологические проблемы (в том числе мусорная и токсикогенная) в основном успешно решены, вести эффектную, но ничуть не эффективную борьбу с нефтяными компаниями, которые всё равно продолжают работать, поскольку люди в мире продолжают летать на самолетах, ездить на автомобилях, пользоваться пластиком, искусственным мехом и т.д.
И вольно всем этим благополучно дышащим свежим воздухом и пьющим чистую воду «обеспокоенным бюргерам» развлекать себя новой религией под названием «борьба с глобальным потеплением» – вместо того, чтобы обратить внимание на то, что во многих государствах мира, особенно больших, особенно не демократических, люди, живущие на конкретных территориях, лишены права и возможности обеспечить себе здоровую среду обитания. Ибо регионы в современном мире лишены суверенитета[20], в том числе экологического.
От вредных выбросов и свалок, как правило, страдает конкретное население регионов, входящих в состав больших государств, в которых достаточно территории, чтобы «спрятать» подальше от столиц и крупнейших мегаполисов большие мусорные проблемы. И такими странами являются не только авторитарная Россия, но даже либерально-демократические США, где, в частности, Нью-Йорк умудряется «спихивать» свой мусор в соседний штат – Нью-Джерси, а также на свалки в Пенсильвании, Огайо и Вирджинии[21], вместо того, чтобы озаботиться сортировкой и переработкой мусора, не говоря уже о сокращении потребления и повторном использовании материалов. Думается, в данном случае недостаточно экологически ответственное поведение американских граждан оказывается производной от психологии «жителя большой страны» (отсюда же – известная тяга американцев к огромным и прожорливым авто, а также к большим и энергозатратным домам). Таким образом, сама по себе либерально-демократическая гражданско-политическая культура и даже наличие в её структуре развитого регионалистского компонента (как в случае с США) не являются достаточной гарантией экологически ответственного поведения граждан и экологического благополучия регионов, входящих в состав больших государств.
В то же время наличие в крупных странах либеральной демократии развитой регионалистской традиции позволяет жителям регионов – несмотря на отсутствие в их правовом арсенале такого института, как региональный суверенитет – вести борьбу за свои территориально-экологические интересы и порой в этой борьбе побеждать, особенно когда решающей стороной оказывается не «национальное государство» или «международная институция», а просто региональная власть более высокого уровня.
Так, в 2015 году штат Вашингтон поддержал администрацию порта Ванкувера и рекомендовал не проводить строительство нефтяного терминала по соображениям безопасности, а губернатор отказал девелоперам в соответствующих разрешениях. Таким образом, штат прислушался к аргументам портовой администрации, комиссар которой, Эрик ЛаБрант, впоследствии так прокомментировал свою позицию: «Было обескураживающим видеть, как много денег влияет на политический процесс, особенно если это нефтяные деньги, но это касалось здоровья моего ребенка и моего здоровья, и я не мог позволить себе такую роскошь, когда кто-то другой заботится о происходящем»[22]. Споры о строительстве портового терминала – крупнейшего в США – для перевозки нефти из Техаса в Азию, продолжались вплоть до 2018 года, но при поддержке администрации штата и губернатора жители Ванкувера одержали победу и остановили строительство опасного нефтяного терминала[23].
В этой связи нельзя не вспомнить недавнюю попытку петербургской региональной общественности воспрепятствовать принятому в Москве решению о транспортировке через Санкт-Петербург и Ленинградскую область радиоактивных отходов из Германии. Несмотря на активную позицию десятков тысяч горожан и поддержку их протестов со стороны немецкой общественности, проект не был даже приостановлен, и перевозка высокотоксичных грузов через территорию региона продолжилась[24].
Отрицательные последствия решений, принятых в столицах государств и на межгосударственном уровне, для жителей регионов можно увидеть также на примере конфликта вокруг строительства скоростной железной дороги Турин-Лион, длящегося уже почти 30 лет. В ноябре 2018 года Еврокомиссия жёстко потребовала от Италии соблюдать установленные сроки реализации строительства. В противном случае Брюссель угрожал урезать финансирование проекта[25]. Спустя месяц в Турине 70 тыс. человек вышли на демонстрацию протеста против строительства ж/д путей. Вице-мэр Турина Гвидо Монтанари выразил свое «решительное НЕТ скоростным поездам и НЕТ масштабному бесполезному строительству»[26], а один из демонстрантов обобщил требования протестующих так: «Прежде всего, мы хотим, чтобы наши налоги распределялись правильно, на строительство больниц, школ… целесообразные вещи, а не на бесполезную дырку в горе [имеются ввиду тоннель через Альпы, через который должна быть проложена железная дорога, – М.С.]»[27]. Однако, несмотря на многолетние усилия и требования жителей и партии «Движение пяти звезд», в августе 2019 года Сенат Италии «отклонил предложение об отмене реализации проекта по строительству участка TAV – скоростной железной дороги Турин – Лион»[28]: 181 голос против 110. На сегодня сложно сказать, чем окончится это противостояние жителей туринского региона, с одной стороны, и римско-брюссельской бюрократии с другой, но ясно, что перед нами – очередная острая социально-экологическая коллизия, вызванная отсутствием регионального суверенитета (включая его экологический аспект) как международно признанного правового института.
Разумеется, проблема загрязнения окружающей среды связана не только с размером территории государства, но также с его культурно-бытовыми традициями и общим уровнем и типом экономического развития. В этой связи стоит отметить, что большинство стран Азии и Африки, независимо от их размера, входят в число наименее экологически благополучных. Это, впрочем, во многих случаях связано с экологически безответственной политикой стран «золотого миллиарда», использующих территории развивающихся стран для размещения в них вредных и грязных производств, а также в качестве гигантских мусорных полигонов.
Следует, однако, заключить, что при прочих равных условиях в тех странах, где степень региональной автономии высока и где экологические проблемы решаются на региональном уровне, а не на «удалённом» общегосударственном, жители имеют больше шансов не страдать от тех экологических бедствий, которые актуальны для бесправных регионов, судьбы которых решаются в столице государства, находящейся за сотни и тысячи километров от проблемных зон, либо вообще в других государствах, фактически подмявших под себя экономику и политику того или иного развивающегося государства.
Таким образом, экорегионализм, то есть основанное на региональном суверенитете право граждан решать экологическую судьбу своего регионального дома, представляется максимально эффективным путём решения подавляющего числа экологических проблем, с которыми сегодня сталкиваются люди во всем мире.
[1] Радкау Й. Природа и власть. – М.: Издательский дом Высшей школы экономики, 2014. – с. 353.
[2] Девочка и миф. Геофизик Александр Городницкий — о том, что на самом деле стоит за истерикой по поводу глобального потепления // Коммерсантъ, 2 февраля 2020 (Журнал «Огонёк» №1 от 13.01.2020, стр. 31) – URL: https://www.kommersant.ru/doc/4205270 (дата обращения: 02.02.2020)
[3] Киотский протокол, Статья 10, а.
[4] Павленко В. Б. Парижское соглашение как угроза национальной безопасности России // Астраханский вестник экологического образования. — 2017. — № 4 (42). — С. 34.
[5] Киотский протокол, Статья 4, пункт 5.
[6] Парижское соглашение, пункт 31, d.
[7] Радкау Й. Природа и власть. – М.: Издательский дом Высшей школы экономики, 2014. – с. 355.
[8] Киотский протокол, Статья 27.
[9] Парижское соглашение, Статья 28.
[10] Rebecca Leber. The U.N. climate negotiations are over, and they were a disaster // Grist.org. 16 декабря 2019. URL: https://grist.org/politics/the-u-n-climate-negotiations-are-over-and-they-were-a-disaster/ (дата обращения: 02.02.2020)
[11] Там же.
[12] Горшенина Т. Мировая политика фальши: настоящие герои нашего времени – в тени фейка // Город-812. 28 ноября 2019. URL: http://gorod-812.ru/mirovaya-politika-falshi-nastoyashhie-geroi-nashego-vremeni-v-teni-feyka/ (дата обращения: 02.02.2020)
[13] Мукало А.С. История формирования термина «Памятник природы» в Германии в XIX – начале ХХ века // Известия Саратовского университета. Новая серия. Серия науки о земле. Т. 1. 2013. С. 55.
[14] Там же. С. 55.
[15] Конвенц Г. Практика охраны памятников природы. — К.: Киев. эколого-культурный центр, 2000. С. 8.
[16] Коцюбинский Д. Регионалистская альтернатива глобальному унынию (Часть вторая). Фонд «Либеральная миссия». 08.04.2019. URL: http://www.liberal.ru/articles/7346 (дата обращения: 02.02.2020)
[17] Конвенц Г. Практика охраны памятников природы. — К.: Киев. эколого-культурный центр, 2000. – С. 37; С. 51.
[18] Там же. – С. 76-77.
[19] Там же. – С. 77-78.
[20] Коцюбинский Д.А. Региональный суверенитет — эликсир мирной жизни для XXI века // Росбалт. 9 июля 2018. URL: https://www.rosbalt.ru/blogs/2018/07/09/1716058.html (дата обращения: 02.02.2020)
[21] Recycling Facts // GrowNYC. URL: https://www.grownyc.org/recycling/facts (дата обращения: 02.02.2020)
[22] Nina Lakhani. ‘My moment’: the activists fighting climate crisis and winning elections // The Guardian. 25 декабря 2019. URL: https://www.theguardian.com/environment/2019/dec/25/activists-fighting-climate-crisis-and-winning-elections (дата обращения: 02.02.2020)
[23] Molly Solomon. Port Of Vancouver Votes To End Oil Terminal Lease Immediately // OPB. 27 февраля 2018. URL: https://www.opb.org/news/article/oil-terminal-vancouver-lease-end/ (дата обращения: 02.02.2020)
[24] Экологи остановили в Германии поезд с «урановыми хвостами», которые отправлены в Россию // Фонтанка.ру. 18 ноября 2019. URL: https://www.fontanka.ru/2019/11/18/094/ (дата обращения: 02.02.2020); Активисты «Гринписа» передали чиновникам Германии 70 тысяч подписей россиян против ввоза «урановых хвостов» // Север.Реалии. 24 января 2020. URL: https://www.severreal.org/a/30394639.html (дата обращения: 02.02.2020)
[25] Тараканов А. ЕС поторопил Италию и Францию со строительством скоростной железной дороги // Парламентская газета. 14 ноября 2018. URL: https://www.pnp.ru/economics/es-potoropil-italiyu-i-franciyu-so-stroitelstvom-skorostnoy-zheleznoy-dorogi.html (дата обращения: 02.02.2020)
[26] Кепински О. Туринцы против скоростной железной дороги «Турин — Лион». Euronews. 9 декабря 2018. URL: https://ru.euronews.com/2018/12/09/ru-italy-no-tav-demo (дата обращения: 02.02.2020)
[27] Там же.
[28] Хачатрян К. Турин – Лион: дороге быть! Euronews. 7 августа 2019. URL: https://ru.euronews.com/2019/08/07/italy-lyon-turin-vote (дата обращения: 02.02.2020)