Глобализация или прогресс? Трудности с лексиконом
Дискуссия о либерализме и глобализации, идущая на сайте Фонда «Либеральная миссия» уже давно интересна тем, что не плоска, пройдя уже через ряд обострений. В каждом заострении предмет спора начинал выглядеть глубже и интересней. Последнее из них вызвано спором профессора Эдуарда Надточия с рядом участников дискуссии (упомянут им был и я). Этот полезный опыт, возможно, спас нас от убаюкивающего словаря, обычного в данной теме: глобализация, мир, прогресс, человечество и т.п. Однако профессор Надточий и сам привнес ряд слов-заглушек, которые, на мой взгляд, хоть и знакомы для уха, мешают что-либо понимать. Я не стану спорить с общей концепцией упомянутого автора, но позволю себе усомниться в ряде терминов, которые он использует.
Мой собственной взгляд на тему дискуссии уже был здесь частично выражен. Спровоцированный спором, я с тех пор написал еще несколько текстов на эту тему — о парадоксальной глобализации наших дней (в частности, «Россия в мультиглобальности. Норы и люди»).
Этим текстом я не рассчитываю, не дай бог, подытожить столь интересный спор. Я хочу только обозначить важность его контекста.
***
Архаика и модерн? Архаика и модерн в финале Homo historicus сравнялись: архаика обслуживается модерном. Переоснащенная им, она раздвигает свои границы. Модерн — законная добыча архаики, которая применяет его чрезвычайно умело. Несмешанных форм не осталось вовсе — кроме люксовых отелей в Эмиратах.
Не имеет значения, какая из колоний и почему не закончила деколонизацию. Неважно, какая империя не распалась, а самообновилась — например, российская Система. Все размещены в общем нетерриториальном мировом моменте. Они синхронны и открыты смешению, гибридизации и редизайну.
Архаическое и модерное, нормальное и аномальное — в равной степени законная добыча обитателей мировых ландшафтов, использующих их как сцену действия, арсенал и ресурс. Вопрос только в умении вторгнуться, не атакуя, с большей или меньшей выгодой, с большим или меньшим риском. Вторжение беженцев в чужие ландшафты, конечно, рискованно, и будет рискованно все более. Но у захваченного нет особенных прав противиться — есть только возможности. Или их нет.
Суверенитет? В медийном лубке постмодернистский Евросоюз стирает границы, а убогие архаисты бьются за «суверенитет», «силовой баланс» и «национальные интересы». Фактическая сторона дела обратна: суверенна брюссельская аппаратура защиты европейских комфортных зон. Единая Европа — это охранная коалиция комфортабельных резерваций. Она нехотя отступает перед лезущими из нор общинами-хулиганами и народами-нахалами. То, что именуют «хаосом», лишь неуклюжесть вчерашних гегемонов, не находящих себе вход в норы мультиверса — м.б. оттого, что слишком большие.
Народ как суверен реален только внутри того или иного проекта. Проектов у одной страны может быть множество, и возникает множество суверенов и суверенитетов. «Государством» здесь называют разновидность проектных стратегий.
Детерриториализация? Спор ведут именем территорий и с их использованием, но не о самих территориях. Разница между территорией, населенной единоплеменниками и всякой другой, важна, лишь пока составляет основу проекта.
Проекты никого не «колонизируют», поскольку не намерены существовать вечно. Из этого не следует, что им известно отведенное им время.
Европейский Союз, разумеется, также проект. Коммунистический проект отличался от европейского единства только средствами, и то не всем и не всегда. Коммунизм последних десятилетий перед 1991-м мыслил «национальными путями» и «невмешательством во внутренние дела». Он рухнул, поскольку стал неактуален, а его финансирование прекратилось.
Деколонизация? С иными терминами не спорят, а отдают честь. Ученик советской средней школы твердо знал, что деколонизация как ценность не подлежит сомнению. (А «тюрьма народов» и вовсе священный термин — кто хочет быть тюрьмой народов?) Тем самым «проблема деколонизации» превращается в вопрос о сакральности термина: надо ли, 50 лет спустя, все еще отдавать ей честь?
Пока мы жили в советско-ленинском дискурсе, никаких возражений против деколонизации быть не могло. Если же дискурс не советский, то деколонизация — не первая из проблем. Эпоха освобождения колоний позади, и актуальней вопрос, куда скрыться от освобожденных.
Освобожденные досуха выдоили колонизаторов, слишком поздно ускользнувших от колониальной миссии. «Порабощенные» неплохо заработали на колонизации. Эта тема любопытна, но факультативна для России.
Весь лексикон «порабощения», «деколонизации», «малых народов» и «колонов» бесполезен в политике, и прежде всего — для политики освобождения — либеральной политики.
Доминирование или масштабирование? Термин доминирование популярен и связан с понятием империя (устар.). Но игры гегемонии и доминирования — локальные проектные игры, ускоряющие глобализацию через эскалации. Целью таких операций является не стабильность гегемона (та возможна только внутри проекта и на срок его финансирования), а масштабирование роли. Т.е. резкое, до монструозности, преувеличение масштабов себя как проблемы для других. Твою проблему будут решать другие, и расходы по урегулированию также несут они.
Превосходство как идентичность? Никто в мультимире не застрахован от хакинга и обращения себя в чужой ресурс. Никто не обязан склоняться перед «велением времени» и «требованием прогресса». Центр сопротивления любой наглости — искренне переживаемое превосходство, доводимое до институционализации и переоснащения. Фронта нет — есть фланги без фронта. Неуязвимых флангов тем более нет, защитить их — дорого и громоздко. Фланговая стратегия — это стратегия неатакующего проникновения в чужие сектора мультимира.
Опереться на «универсальные нормы» негде: выигрыш времени даст только превосходящая аномальность решений. Конкурировать означает срезать углы. Только срезая угол, открываешь свой вход в нору.
Превосходство как суверенность?В этой интерференции проектов и игр формируется знание о превосходстве, неотличимое от суверенности. Это знание деятельно противопоставляется встречным амбициям и недружественным проектам. Но только искренняя и рефлектированная вера в превосходство успеет и сможет обзавестись необходимыми для этого ресурсами. Ресентимент ведет к обратному состоянию, превращая себя в ресурс чужого проекта и растворяясь в нем.
Персоны растворимы. Растворяясь, личности превращаются в персонажей, а персонажи — в добычу манипуляторов.
Личность превосходна. Превосходство и есть синоним личности. Превосходство обретается в умении проникать сквозь изолирующие барьеры.
Оккупация — ложная цель. Она отяжеляет проект повседневными заботами оккупированных, снижающими превосходство.
Русские это кто? Русские — народ мира, неуместный народ. Привязка к территории — оскорбление им. Они принадлежат не месту, откуда происходят и/или проживают, а глобальным сетям просачивания в иное, родное и чуждое. Нет большой разницы между актуальными художниками Марата Гельмана, рабочими военно-промышленного комплекса, производящими бесполезные для страны девайсы в подарок ЮАР, — горожанами мегаполисов, консумирующими чужие стили досуга — и коррумпированными спецслужбами, провальными спецоперациями отвлекающими внимание от остальных.
Базовая русская операция — превращение технологического инопередовика в своего донора. Стесывая углы и вульгаризируя эталон, мы обращаем в экзот, легко воспроизводимый в иных темных землях. Строя норы в чужие вселенные, русские люди поддерживают свободный обмен ресурсами, властью и внутренними секрециями, размывая различения между собой и другими обитателями мультимира.
Русские виноваты всегда? Это наш национально-опознавательный признак. Вина чаще реальная, чем вымышленная, однако навязывается уничтожающе и без снисхождения. Русский ум тратит массу времени на переживание виновности, и его не остается на нормальный прогресс. Эталоны прогресса всегда разобраны чемпионами, и нам остается аномально опережать — обращая чемпионов в невольных доноров. В XXI веке по случайности (случайность — само возникновение Российской Федерации) такая форма выживания совпала с трендом мультиглобализации — открытием мультиверсальной вселенной. Упустив шанс нормальности поначалу, когда еще можно было рискнуть, русские используют аномальные практики, чтобы сохраниться, преуспеть и преумножить.
Мир не монолитен. Более того, мир предрасположен дивергировать мирами в каждой локальности, в любой территориальной сборке. Локальные проектные платформы — рубежи выживания, вырванные у мультиверса призы. Глобальный транзит покидает их одну за другой в движении к будущим мирам-призам. Это не распад империй, а экспансия сложности.
На этом опасном пути больше вредных соблазнов, чем на «нормализованных», и Россия поддается практически всем им. Она материализует все мыслимые угрозы (и немыслимые также). Но делать нечего — путь домой лежит сквозь черные дыры и нестойкие ландшафты мультимира.
Хаос или аутопоэзис? Мы обитаем, по-видимому, в самой либеральной из известных вселенных, где любые предложенные обстоятельства поддаются реконструированию, просачиванию сквозь них через «норы». Разновидность последнего — смещение беженца в чужие ландшафты для переработки их в собственные, родные. Обитатели чужих ландшафтов, разумеется, возражают — пока у них есть на это силы, средства и время. Но реальный ответ на вызов беженца должен быть совершенно другим — встречное образование нор и цепочек проникновения с превращением самих проникающих в активы. Управление лавиной глобализации с использованием ее материала для корректировки ее русла.
P.S. Что такое нора?
В отличие от астрофизики, wormholes, «норы» здесь — метафора, фокусирующая внимание на расхождении понятий глобализации и прогресса. В этом расколе Россия — ни на чьей стороне в отдельности, и не откажется ни от того, ни от другого. Нет способа соединить разбегающиеся мировые пространства в едином миропорядке. Наглядный в наших землях пример — русско-украинская катастрофа 2014 года. Старые норы в Киев, в Крым и Донбасс втянули московскую политику в неведомую ей страну, где РФ блуждает по сей день и которой ей нечего предложить. Этот симбионит Украины с Россией — «Украссия» сама уже не просто нора, а значимый ландшафт мультимира.
Ответом на действия России стали западные антироссийские санкции. А те step by step породили еще один ландшафт реальности — мир, враждебный России. Это не «весь мир», даже не «весь цивилизованный мир» — но какой именно? Вот еще один глобальный сектор, еще один важный мировой домен. Он стал для Москвы сценой масштабирования и полем действий. Но остановилась ли она на этом поле?
Мы слишком далеко зайдем, обращаясь к метафорам — например, из теории струн, которая прежде всего физическая теория. Вдоль струн размещены ландшафты, физики именуют их браны. Не соприкасаясь одна с другой, они остаются вселенными, замкнутыми друг для друга. Каждый из расширяющихся доменов нашей глобальности творит параллельную вселенную, не включаемую ни в какое единство и не поддающуюся упорядочиванию.
Является это недостатком или конструктивным свойством нашего мира? Спросите у самой мощной из современных «бран», той, что строится вдоль проекта Евросоюза, и чем дальше, тем ясней расщепляется с великой брюссельской бюрократической империей.
А есть Китай, после долгой подготовки перешедший к обустройству своего мирового домена. По случайности у домена есть даже свой бренд — «Один пояс, один путь». Бренд Великого шелкового пути оживлен Пекином неспроста, его вновь питают вожделения, надежды и страхи, и это нечто большее, чем только нора. Но и этот гигантский ландшафт по-своему целостен и внутренне затворен.