Регионалистская альтернатива глобальному унынию(Часть первая)

Инициированная Фондом «Либеральная миссия» дискуссия «Глобализация и либеральная демократия» интересна не только тем, что оказалось предложенным к обсуждению её участниками, но и – едва ли не в большей степени – тем, что по большей части осталось за рамками их специального рассмотрения.

 

Почему интеллектуальный кризис не стоит путать с политическим?

 

Андрей Медушевский, подвергший содержание протяжённого полилога подробному промежуточному анализу, указал на некоторые из высветившихся «белых пятен».

В частности, подробно описывая сложности, с которыми столкнулась либеральная демократия в эпоху глобализации, авторы опубликованных статей, как полагает Медушевский, не уделили достаточно внимания анализу причин возникших проблем, не предложили конструктивные рекомендации по их разрешению и не попытались составить аргументированный прогноз на будущее:

«Центральная тема, затронутая практически всеми участниками дискуссии, – проблема эрозии глобальной демократической легитимности. Участники, однако, не смогли прийти к общему выводу о причинах данного явления <…>»;

«Все признают, что в результате изменений под вопросом оказался принцип легализма, связанных с ним процедур социального контроля и подотчетности власти, являющихся основой либеральной демократии. К сожалению, констатировав этот тренд, участники дискуссии не обсудили [исчерпывающим образом] его причин, механизмов и способов преодоления»;

«<…> При общем согласии в отношении деструктивных тенденций, не достигнуто единство взглядов о масштабах их проявления – означает ли текущая трансформация представлений о либерализме утрату его позиций или становление его новой модели,<…> и каковы могут быть рациональные основания, положенные в ее формирование?»;

«Большинство участников ограничились описанием текущих (или ретроспективных) процессов, но не предложили анализа перспективных тенденций или прогностических рекомендаций…».

И хотя некоторыми авторами были предприняты попытки предложить концептуальный конструктив, однако, все они (что будет подробнее показано ниже) в той или иной мере явили собой механические отсылки к прошлому, лишённые прямой корреляции с вызовами современности. Говоря о «преодолении эрозии демократической легитимности», отметил в этой связи Медушевский, авторы «предлагают обратиться к истокам европейской демократической традиции, восстановив аутентичный философский смысл ключевых понятий (утраченный с течением времени или искаженный популистами); считают целесообразным разграничить содержательные и процедурные аспекты демократии, вернувшись к пересмотру «общественного договора», который перестал устраивать стороны…».

Причиной указанного аналитического дефицита, по мнению критика, явилась концептуальная ограниченность дискутантов, обусловленная их идеологической гомогенностью: «<…> все участники придерживаются сходных идеологических установок и обсуждают проблемы глобализации в перспективе угроз демократии и либерализму», при этом «никто не выдвинул альтернативного идеологического подхода…»[1]

После того, как была опубликована критическая статья Медушевского, некоторые участники обсуждения попытались предложить нечто концептуально целостное и конструктивное. Однако, эти предложения по большей части вновь свелись к призывам «вторично войти в ту же реку» и, таким образом, вновь не выдержали «тест Гераклита».

Так, Эмиль Паин выдвинул идею преодоления кризисных явлений эпохи глобализации при помощи возврата к концепции «гражданского национализма»:«<…> разрыв гражданских связей и ослабление национального единства выступают в качестве предпосылки эрозии существующих демократических систем, а в нашем случае является основным фактором нынешнего кризиса либеральной демократии», по каковой причине «актуальна задача возрождения ответственных граждан, а следовательно, и преодоления раскола гражданских наций»[2].

Как нетрудно заметить, де-факто Паин предложил вернуться к «двояко-прошедшей» идейно-политической парадигме, процесс концептуального становления которой можно условно определить вехами: «от отцов-основателей США – до Эрнста Ренана».

В свою очередь, Леонид Люкс и Илья Переседов призвали спасти либерализм посредством креативного богоискательства: «Гибель христианских культур не предначертана судьбой. <…> Вера – это чудо благодати и свободы. И <…> мы обязаны искать такую веру, которая нам будет помогать найти выход из кризиса»[3]; «<…> остается одно решение — обратиться к более понятной, убедительной и, прошу прощения, если кого-то это заденет, естественной для европейского мира вере — христианству»[4]. Ясно, что эти конструктивные предложения в ещё меньшей мере могут претендовать на статус концептуальной инновации, чем даже идея «возрождения гражданского национализма».

Многие авторы, вступившие в дискуссию вслед за тем, уклонились от конструктивно-прогностической определённости, вновь переместившись в пространство надежд и упований.

Леонтий Бызов, убеждённый, что современному либерализму, особенно российскому, «остро не хватает моральной составляющей», отмечает, что «стратегию встраивания либералов в общий контекст современного российского общества еще только предстоит создать», и выражает надежду на то, что России в деле либерального ренессанса сумеет помочь Европа, впрочем, ныне также пребывающая в состоянии морального кризиса:«В сферах демократии, прав человека — все больше политических технологий, и все меньше ценностей. Все эти проблемы существуют и у нас, и в Европе, но надежда только на то, что Европа найдет путь к возвращению уходящих ценностей гуманизма»[5].

Сергей Цирель, посвятивший «предположениям о будущем» вторую половину своего текста, завершает его фигурой глобальной прогностической неопределённости: «…хотя столь длинный текст очень хотелось бы закончить на оптимистической ноте, но я не могу заставить себя это сделать, пока не будет решена задача о волке, козе и капусте, т.е. о ресентименте становящихся все менее нужными простых жителей западных стран, о спасении от нищеты и бесправия миллиардов жителей стран третьего мира, а также о сохранении и продвижении демократических и либеральных ценностей как гарантий сохранения человечности и человечества»[6].

Ольга Гулина, увидевшая корень всех современных проблем либерально-демократического мира в отрыве «управляющих» от «управляемых» (на это неоднократно обращали внимание и другие участники дискуссии), оканчивает своё рассуждение скорее публицистическим, нежели научным, императивным благопожеланием, конструируемым по принципу «надо, чтобы»: «<…> нужно работать над сокращением когнитивного разрыва между управляемыми и управляющими, чтобы противостоять угрозам демократического правления»[7]. Как именно «нужно работать», посредством каких именно действий (политических, информационных, культурных etc.) устранять разрыв между «управляющими» и «управляемыми» – в статье не говорится.

Сходным – «заклинательно-благопожелательным» – образом поступает и Борис Макаренко, полагающий, что в основе проблем, с которыми сталкивается современная либеральная демократия, лежит неравномерность и диспропорциональность процессов, вызванных к жизни эпохой глобализации: «Очевидно, что взаимосвязь этих процессов тем больше будет работать на продвижение либеральной демократии, чем больше внимания будет уделяться купированию последствий их неравномерности, чтобы в глобализации было больше “победителей” и меньше “проигравших”»[8]. Как именно следует «купировать» негативные последствия глобализации, автор, однако, не уточняет.

Иван Бабицкий, как и некоторые дискутанты до него (в частности, Эмиль Паин), предлагает перестать воспринимать «консервативную реакцию» части западного и российского общества на порождённые глобализацией проблемы как априори разрушительную стихию, которую следует непременно обуздать: «Консервативная реакция – это сила, не считаться с которой постепенно становится невозможным: вот главный вывод, который можно сделать из событий 2016 года, независимо от их идеологической оценки».

Правда Бабицкий всё же признаёт наличие «кризиса, связанного с глобализацией», и видит его причины в оторванности «глобальных элит»от «народа», для которого характерна приверженность национально-государственной идентичности и у которого «весь привычный с детства уклад жизни ассоциируется с чисто национальными институтами».

Далее автор подчёркивает, что «нынешний кризис либеральной демократии неразрешим без ее существенной трансформации» и предлагает два возможных пути последней. Первый путь: «<…> фактический отказ от концепции народовластия и переход к прогрессистской технократии <…>». Второй путь – компромиссный: «<…> означает в конечном счёте для прогрессистских элит поступиться в значительной мере леволиберальной утопией и принять идеологически нейтральное “светское государство”», то есть принять «консервативный взгляд на демократию» и «обеспечить гражданам возможность самим через своих представителей формировать свою жизненную среду <…> в соответствии со своими представлениями».

Как можно заметить, автор отдаёт и политическое, и прогностическое предпочтение второму, компромиссному пути. Так же очевидно и то, что Бабицкий по сути предлагает перенести центр политической тяжести с наднациональных и «национально-глобалистских» – на представительные институты национально-государственного уровня. Иными словами, де-факто постулируется возврат к идеалам «национального государства, управляемого демократически в соответствии с волей народа»[9], то есть к концепции «гражданского национализма», о которой ранее уже писал Паин[10] и которая, как уже отмечалось выше, не характеризуется идейной новизной.

Возникает вопрос – какой именно идеологии «не хватает» участникам обсуждения для того, чтобы успешно закрасить очерченные Медушевским «белые пятна»? А именно, увидеть первопричину описываемых проблем, наметить оригинальные (адекватные новизне возникших вызовов) пути их решения, а также попытаться простроить – на базе этих новых идейных подходов – более или менее определённые контуры общемирового (и, в частности, российского) будущего?

Как представляется, сам Медушевский вплотную подошёл к ответу на этот вопрос, подчеркнув пребывание участников обсуждения в пределах традиционной прогрессистской парадигмы, имплицитно выстраивающей существующие в мире сообщества в некую ступенчатую эволюционно-модернизационную пирамиду. Согласно этой идейной парадигме, на вершине «прогрессистского зиккурата» находится успешно модернизировавшийся либерально-демократический «Запад», по ступеням же «пирамиды прогресса» обречены с большим или меньшим успехом карабкаться все прочие культуры и цивилизации. При этом, как полагают ныне многие представители данного идейного направления, в условиях всеобщего хаотичного «карабканья», резко активизировавшегося в условиях глобализации, некоторые из «не западных» сообществ и их представителей стали наносить вред (неважно – сознательный или стихийный) вышеописанной пирамидально-прогрессивной конструкции, поставив под угрозу её стройность и устойчивость. В частности, это проявилось в резко возросшем потоке миграции с «Юга» на «Север», а равно в бурном росте экономик развивающихся стран. То и другое в совокупности спровоцировало рост «национал-популистских» настроений в странах «золотого миллиарда», что, в свою очередь, и поставило на повестку дня вопрос о «кризисе либеральной демократии в условиях глобализации». Всё это, однако, не отменяет имплицитно признаваемую сторонниками такого подхода (в том числе почти всеми участниками обсуждения) непреложность догмата Френсиса Фукуямы о «конце истории», выдвинутого на рубеже 1980-х – 1990-х гг. Иными словами, не ставит под концептуальное сомнение ни сам факт исторического превосходства «Запада» над «не Западом», ни перспективу эволюцию мира в целом в сторону «либеральной демократии» (сомнения в успешности этой эволюции, в свою очередь, хотя и высказываются порой, но при этом либо рассматриваются в сугубо негативном, тревожно-депрессивном ключе, либо, как, в частности, в диалоге Дмитрия Дубровского и Константина Гаазе[11], остаются в «подвешенном состоянии»).

Начавшийся спор, таким образом, де-факто свёлся к двум основным вопросам.

Во-первых, к вопросу о путях самосохранения Запада (в его наличном национально-государственном формате) в условиях тех ситуативных трудностей, с которыми он столкнулся по причине, с одной стороны, слишком быстрых социально-экономических изменений, вызванных глобализацией, – а с другой стороны, произошедшего отрыва глобализировавшихся элит «от народа» (вариант: «от национально-государственных корней»).

И, во-вторых, к вопросу об оптимальных путях успешной вестернизации (модернизации, либеральной демократизации) человечества в целом, включая Россию.

Данный линейно-прогрессистский подход не кажется, однако, Медушевскому перспективным: «В одной из статей, дилемма глобализации формулируется предельно схематично: удастся ли Западу “переварить” инокультурную интервенцию, т.е. абсорбировать традиционалистский вызов современной модели либерализма? Представления о демократии тех регионов мира, которые сформировались в условиях другой (незападной) политической культуры предстают в этой перспективе как несущественные, находящиеся на уровне этнографической экзотики»; «Сведение <…> проблемы глобализации к дилемме выбора политиков между демократией и авторитаризмом представляется неоправданной схематизацией современных процессов, иногда граничащей с карикатурой. <…> Этот взгляд вполне соответствует парадигме транзитологии, сформировавшейся в 1990-е гг. <…>. Данная парадигма, однако, имела телеологический характер <…>. Эта парадигма, как стало ясно, плохо согласуется с политической реальностью, демонстрирующей воспроизводство традиционных отношений в новых формах, – “бархатные революции” сменились “бархатными контрреволюциями”, причем именно в тех странах, которые демонстрировали наиболее успешный транзит…»

В связи с этим Медушевский задает, как представляется, вполне резонный риторический вопрос: «Какое доверие может существовать, если разработчики нового международного “общественного договора” изначально признаются неравными и одни рассматривают других в лучшем случае как учеников?»

И делает не менее резонный вывод о том, что в основе дискуссии о «кризисе либеральной демократии в эпоху глобализации» лежит не столько реальная кризисность происходящих в мире процессов, сколько кризис традиционной линейно-прогрессистской парадигмы, происходящий сегодня в «коллективном мозгу» интеллектуалов, на ней воспитанных: «Общее настроение большинства участников дискуссии – определяется комбинацией таких чувств, как дезориентация, разочарование и надежда. Уместны разные гипотезы о том, насколько данный пессимистический нарратив порожден доказательными выводами, а насколько отражает проблемы самого экспертного сообщества – трудности преодоления той “интеллектуальной колеи”, в который эта группа сформировалась и функционировала в предшествующий период»[12]. От себя рискну добавить, что существенным элементом данной идейной парадигмы, присущей многим отечественным интеллектуалам, является также традиционное российское «априорное государственничество». А точнее, убеждённость в незыблемости, своего рода суверенно-неприкосновенной «богоданности» всех ныне существующих государств, которые по умолчанию рассматриваются в этой связи как вневременные константы, несмотря на то, что история последних десятилетий неоднократно подтверждала (и продолжает подтверждать) по меньшей мере спорность данного постулата.

 

 

II

В поисках региональных цивилизаций, или Вперёд, к Броделю!

Убедительно проанализировав «узкие места» развернувшегося обсуждения, Андрей Медушевский, однако, оставил по сути без ответа вопрос о том, какие идеологические подходы могли бы сдвинуть дискуссию с мертвой точки, ограничившись в финале статьи лишь несколькими частными тематическими пожеланиями[13].

В то же время, как представляется, суть вышеупомянутых критических наблюдений может быть резюмирована как сделанное «по умолчанию» указание на недостаток в рассуждениях участников дискуссии т.н. цивилизационного подхода, предполагающего не «иерархизацию» культур по принципу их соответствия «канонам прогресса», но, в первую очередь, описание и учёт их базовой специфики (того, что сегодня часто именуется «культурным кодом», «культурной матрицей» etc.).

Конечно, единого «цивилизационного подхода» в социальных науках не существует, и у каждого из его теоретиков (начиная от немецких романтиков и русских славянофилов, продолжая Рюккертом, Данилевским, Шпенглером, Тойнби, идеологами «евразийства» и т.д.) он – свой. Полагаю, что не слишком ошибусь, если предположу, что в целом наиболее адекватной современному уровню понимания исторических процессов, происходивших в прошлом и продолжающих развиваться в настоящем, может быть признана версия цивилизационного подхода, опирающаяся на «школу анналов». В развернутом виде этот подход представлен в работах Фернана Броделя, уделившего особое внимание проблеме межцивилизационного взаимодействия и взаимовлияния.

Напомню, что Бродель рассматривает проблему межцивилизационных контактов в контексте двух противоборствующих и до известной степени ограничивающих друг друга тенденций: перманентного культурного обмена, происходящего между различными цивилизациями, с одной стороны, и сохранения при этом каждой из них своих фундаментальных основ, с другой. Бродель категорически отрицает универсалистское (линейно-прогрессистское) понятие «цивилизации», признающее право на данный «титул» лишь за цивилизацией Запада, противопоставляемой таким образом всему остальному «нецивилизованному» миру: «Что я принимаю с трудом и даже вовсе не принимаю, так это сравнения, которые настойчиво высвечивают лишь сходства и упорно сводят разнообразие цивилизаций к единой модели, короче говоря, к [универсальной, — Д.К.] цивилизации, по крайней мере, к структуре, необходимой для того, чтобы все человеческие усилия могли воплотиться в одну цивилизацию как таковую»[14].

Заявляя о качественных отличиях, существующих между цивилизациями, приверженными различным системам ценностей, Бродель признаёт имманентно присущую им предрасположенность к взаимным конфликтам. Однако, в отличие от Сэмюэла Хантингтона[15], Бродель не делает на этом главного акцента. В центре внимания Броделя – поиск путей гуманитарно ориентированного сотрудничества различных цивилизаций: «Между цивилизацией [западной, тяготеющей к универсальному прогрессу, – Д. К.] и цивилизациями [всеми остальными – Д.К.] идет жестокая, слепая борьба под разными именами и по разным фронтам. Необходимо ее обуздать, канализировать, придать ей новый гуманистический характер»[16].

Особо следует подчеркнуть, что в основе развиваемой Броделем концепции конструктивного взаимодействия различных цивилизацией лежит не только общий инклюзивно-оптимистический настрой французского историка-гуманиста (отличный от мрачноватой меланхолии консервативного американского политолога), но и предложенная им модель определения и учёта специфики каждой из них.

Согласно этой модели, при поиске оптимальных путей межцивилизационной интеграции необходимо, прежде всего, определить «культурный ареал» данной конкретной цивилизации, а также выявить присущий ей репертуар предельно допустимых «заимствований» и неизбежных «отказов» (табу на те или иные заимствования): «…в определении [цивилизации], которое мы получаем, утверждается тройной набор: культурный ареал с его границами; заимствование; отказ»[17]. Динамический баланс этих трёх базовых элементов любой цивилизации лежит в основе того, что мир одновременно «с силой тянет к единству» и «в то же время он остается фундаментально разнообразным»[18].

Бродель специально подчёркивает тот факт, что рассчитывать на «превращение» или «перетекание» одной цивилизации в другую – оснований нет, ибо цивилизация (как исторический лонгитюд) сохраняет свои основные параметры даже в ситуации крушения  конкретных обществ и иных среднесрочных исторических образований: «<…> в первую очередь следует думать о гетерогенности, разнообразии мировых цивилизаций, о постоянстве, выживаемости их персонажей, что выдвигает на передний план актуальность изучения приобретенных реакций, негибких установок, устойчивых привычек, глубинных предпочтений, которые объясняют стабильные, древние, слабо осознаваемые черты истории (те ее предшествующие характеристики, которые психоанализ помещает в наиболее глубинные разделы личности взрослого человека)»; «Короче говоря, если происходит эффективное чрезмерное распространение [западной] цивилизации, то было бы несерьезно считать, что за своими пределами она вытесняет различные цивилизации, эти истинные персонажи, всегда существующие и наделенные долгой жизнью; «<…> цивилизации выживают в контексте политических, социальных, экономических, а также идеологических волнений, которые скрыто, но иногда мощно управляют ими. Французская революция не оборвала полностью существование французской цивилизации, а Революция 1917 года — русской цивилизации, которую некоторые расширительно называют цивилизацией восточной ортодоксии»; «Я <…> не считаю, что разрывы или социальные катастрофы бесповоротны для продолжения цивилизаций»[19].

Глядя на современную карту мира, Бродель прогнозирует продолжительное сосуществование различных цивилизаций, сохраняющих свои базовые характеристики: «В течение пятидесяти, ста лет, даже двух-трех веков эти цивилизации, по всей вероятности, остаются примерно на том же самом месте карты мира, где более или менее благополучно они оказались в силу исторической случайности»[20].

Релевантность предложенного Броделем цивилизационного подхода реалиям и вызовам современности не исчерпывается его указанием на необходимость при взаимодействии с той или иной цивилизацией учёта трёх её «культурных китов» («культурный ареал – заимствование – отказ»).

Не менее важным и перспективным, особенно в условиях резко возросшей в эпоху глобализации активности локальных сообществ, является рассмотрение цивилизаций как многослойных структур, в рамках которых более локальные цивилизации существуют внутри более обширных (причём в диапазоне от полного консенсуса – до непримиримого конфликта с ними). Иными словами, «мир Броделя» (а точнее, «мир школы исторического синтеза и школы анналов»), в отличие от «мира Хантингтона» и большинства других классиков цивилизационного подхода, состоит не из нескольких «великих цивилизаций», граничащих друг с другом сугубо «по горизонтали», но из множества больших и малых цивилизаций, соприкасающихся как «по горизонтали», так и «по вертикали» и во многих случаях «встроенных друг в друга» по типу матрёшки. В этой связи Бродель приводит «мудрое замечание Анри Берра (HenriBerr): “У каждого народа своя цивилизация: всегда есть множество различных цивилизаций”»[21].

В рамках такого подхода (уходящего корнями в труды предшествующих поколений историков[22]), наряду с «европейской цивилизацией», различимы также цивилизации отдельных наций: «Было бы очень интересно узнать, — пишет Бродель, — до какого элемента можно спуститься вниз по шкале. Во всяком случае, я думаю, что сегодня на самом нижнем этаже находятся государства, народы, нации, которые отличаются собственными цивилизациями или, по крайней мере, технической однородностью. Если есть желание наклеить этикетку, то можно говорить о французской, немецкой, итальянской, английской цивилизации, каждая сосвоими красками и внутренними противоречиями <…>»[23].

Более того, данный подход предусматривает возможность рассмотрения цивилизационной специфики и на более локальном, чем общенациональный, региональном уровне: «Идея Марка Блока, — отмечает в этой связи Бродель, — <…> состояла в том, чтобы, с одной стороны, разместить французскую цивилизацию в европейских рамках; с другой — разобрать эту Францию на отдельные Франции, ибо наша страна, как любая другая, представляет собой констелляцию из слабых проблесков живых цивилизаций. <…> было бы важно проанализировать связь между этими элементами — от самых малых до самых крупных, понять, как они наслаиваются друг на друга, сообщаются друг с другом, регулируются, как они терпят ущерб, совместно или по отдельности, как они развиваются или нет…»[24].

Регионалистская оптика при применении цивилизационного подхода тем более актуальна, что, как известно, эпоха глобализации, наряду с резкой активизацией миграционных процессов, привела к не менее заметному росту тяги людей к обретению и подчёркиванию своей региональной идентичности. Об этом, в частности, упоминает в своей статье Эмиль Паин: «Глобализация повсеместно усиливает стремление к локализации и к демонстративной самобытности»[25]. При этом «стремление к самобытности» отнюдь не следует интерпретировать в узком, сугубо культурно-бытовом плане. Стремление к самобытности – это стремление «региональных цивилизаций» (гражданско-городских, этно-конфессиональных etc.) к культурно-политической эмансипации, конечной целью которой (впрочем, далеко не всегда декларируемой или даже осознаваемой) является политическая независимость или, как минимум, максимальная местная свобода. Иными словами, это стремление того или иного регионального сообщества к обретению эффективного контроля над собственным «региональным домом».

Если мы теперь попробуем взглянуть на основные вызовы и проблемы, с которыми сталкивается сегодня мир в целом и либеральная демократия, в частности (включая те, о которых многократно упоминали дискутанты), сквозь «регионалистскую призму», то увидим картину, существенно отличающуюся от той, которую создали коллективными усилиями участники настоящего обсуждения.

Проще всего убедиться в этом на примере наиболее часто упоминаемого в ходе дискуссии проблемного узла, связанного, с одной стороны, с резко возросшим потоком беженцев из неблагополучных стран – в страны «золотого миллиарда», а с другой стороны – с ростом «охранительного» («ксенофобского») «национал-популизма» на Западе, прежде всего, в Европе.

У обеих упомянутых проблем при ближайшем рассмотрении выявляются вполне регионалистские, а отнюдь не глобальные и даже на национально-государственные (как показалось многим авторам) корни.

 

 

III

Что такое регионации, и чем они отличаются от вымирающих «наций-монстров»?

Проблему роста национал-популизма на Западе, прежде всего – в странах ЕС, подробно затронули многие участники обсуждения. Однако, никто, к сожалению, не обратил внимание на тот факт, что эта проблема имеет, в первую очередь, регионалистское измерение.

Правда, в некоторых статьях был отмечен тот факт, что современный европейский «национал-популизм» связан преимущественно со стремлением многих европейцев остановить приток иммигрантов и носит в этой связи не экспансивно-завоевательный (каким был европейский национализм столетие назад), а «оборонительный» характер:

«Противостояние между национал-популизмом и той частью элиты, которая считает антинациональное прогрессивным и пытается “рвать знамена нации”, проявляется в разных сферах, но прежде всего, в отношении к миграционной политике и политике мультикультурализма»[26];

«<…> стремление фашистов, а особенно национал-социалистов к неограниченной экспансии и к созданию совершенно нового европейского порядка, имеет мало общего с политической программой сегодняшних европейских популистов, мечтающих не о “новом”, а о “старом” европейском порядке <…>. <…> они стремятся не к безграничной экспансии как национал-социалисты, а к изоляции “старого” континента, который они хотят превратить в крепость, непреодолимую для потоков мигрантов, стремящихся в Европу»[27];

«Нация и национальное государство для этой части европейского общества – не сильно идеологизированный, революционный по сути проект, а инструмент защиты своих социальных интересов от того, что воспринимается как угроза со стороны глобализированных элит»; «Нынешний <…> «национализм» – по большей части сугубо оборонительный»[28].

Более того, рассуждая об особенностях актуального европейского «национализма» (который он берет в кавычки, поскольку то, «что называют национализмом сегодня, – явление по большей части либо подражательное, либо остаточное. В его основе лежат совсем иные процессы и другая социальная динамика, нежели те, что вывели его некогда на историческую сцену») и популизма (без кавычек), Ярослав Шимов несколько раз подчёркивает их «локальный» и «местный» характер, направленный на первоочередную защиту конкретно-территориального «образа жизни»:

«На полноценную “волну национализма” это никак не тянет – даже в тех случаях, когда, как на востоке Европы, обществу вроде бы приходится доделывать работу по построению современной нации, прерванную в минувшем столетии. Лидируют же популистские силы <…>, чья программа – тот самый охранительный национализм образа жизни, сдобренный щедрыми обещаниями в области социальной политики. Это партии защиты местного против глобального…»;

«Нынешние восточноевропейские национализмы парадоксальны тем, что они – подчеркнуто локальные, местные, “тутэйшыя”.Они лишены стремления занять заметное место в ряду европейских культур, что было характерно для националистических движений XIX – начала ХХ вв. Напротив, этой своей локальностью они им противоположны: в определенном смысле можно говорить о недонационализмах востока Европы»[29].

По сути, вплотную подойдя к тому, чтобы признать регионально-цивилизационную (связанную с защитой сугубо локальных «образов жизни») суть данного политического течения, автор, однако, этого не делает, продолжая, вслед за Эмилем Паиным, видеть в нём общенациональный феномен.

Между тем, российскими исследователи уже давно был подмечен регионалистский акцент современных антиглобалистских и антииммигрантских европейских политических течений. Как отмечает, в частности. И.Н. Барыгин, «часть политических партий европейских стран, которые сами себя называют правыми радикалами, часто используют регионалистские лозунги в популистских целях, не считая для себя обязательным добиваться их реализации»[30]. Данная тенденция хорошо видна на примере ведущих держав ЕС – Италии, ФРГ и Франции.

Учитывая отмеченную тенденцию, представляется возможным, в частности, по-новому взглянуть и понять феномен крупнейшей сепаратистской партии Италии «Лига Севера», изначально поставившей целью отделение Северных областей Италии – Падании – от Рима и Юга страны, но довольно быстро вошедшей в эффективный союз с «евроскептическими» партиями и движениями общенационального толка («Вперёд, Италия!» Сильвио Берлускони, «Движение пяти звёзд»).

Это оказалось возможным не столько по причине «популистской безответственности» паданских сепаратистов, сколько по причине готовности евроскептиков-националистов учитывать региональную повестку дня и откликаться на конкретные «голоса снизу». В этой связи нельзя не упомянуть решение об аннулировании планов строительства скоростной железнодорожной ветки Турин-Лион (TAV), вызывавших яростные протесты со стороны многих жителей региона Пьемонт. Предыдущее правительство оставляло эти протесты без внимания, считая, что решение о строительстве, одобренное на уровне ЕС, значит больше, чем воля жителей одного из регионов. Однако, коалиционный кабинет «Движения пяти звёзд» и «Лиги Севера» приостановил строительство и устами «независимого» премьер-министра Джузеппе Конте заявил о том, что «будет «полностью пересматривать» этот инфраструктурный объект» и о намерении «вести переговоры с Францией и ЕС в свете последней оценки целесообразности проекта». И хотя далее последовала фраза: «Разумеется, мы не хотим потерять европейские фонды, уже выделенные на его реализацию», а также уточнение, что речь пока что идёт лишь об отсрочке строительства на полгода, но это можно рассматривать скорее не как «популистский обман избирателей», а как отражение противоречий по данному вопросу, существующих внутри кабинета («Лига Севера», лидер которой и член кабинета МаттеоСальвини происходит из столицы Ломабардии – Милана, готова поддержать проект TAV, в то время как лидер «Движение пяти звёзд» ЛуиджидиМайо, также входящий в правительство Италии, стремится отражать настроения жителей Пьемонта). По подсчетам министерства транспорта, Италия теряет на отказе от строительства ветки около €1 млрд. Несмотря на это, в правительственной программе, на основе которой работает коалиционное правительство, указано, что проект должен быть пересмотрен[31].

Проанализировав программные документы «Лиги Севера», О.Н. Барабанов и М.О. Шибкова проследили две тенденции. С одной стороны, в этих программах подчеркивается принадлежность северных областей (Падании) к европейской идентичности и их активное участие в глобальной экономике, с другой стороны, партия настаивает на необходимости защиты собственной, то есть региональной, идентичности и противостояния вмешательству институтов и механизмов извне[32].

Со своей стороны, В.А. Гоголева отмечала, в целом верно предвосхищая развитие событий, что «после подъема 2014–2015 гг. наступил некоторый спад их [паданских сепаратистов] активности. Но можно предположить, что это лишь небольшое затишье перед новыми волнами сепаратизма, способными захлестнуть всю страну. Возможным катализатором движений может стать проблема наплыва беженцев из стран Ближнего Востока. Огромный наплыв мигрантов приведет к ухудшению социально-экономической обстановки в стране, вследствие чего увеличится число сторонников различных сепаратистских движений»[33].

Далее Гоголева предложила прогноз на среднесрочную перспективу, из которого в очередной раз вытекало, что евроскептическое движение в странах ЕС, воспринимаемое некоторыми наблюдателями (включая участников настоящей дискуссии) как «всплеск национал-популизма», в действительности имеет четко ориентированную регионалистскую и даже сепаратистскую направленность: «В какой-то момент центральная власть может не удержать ситуацию под контролем, и трудно быть уверенными, что Италия долго сможет просуществовать как единое государство»[34].

Таким образом, курс паданских сепаратистов на альянс с общенациональными евроскептическими партиями и движениями Италии следует рассматривать не как признак политической двуличности сепаратистов Севера, но как их стремление использовать итальянское государство в качестве «подручного» инструмента защиты региональных интересов от угрозы «издержек глобализации», который в дальнейшем, при утрате необходимости в нём, можно будет с лёгкостью отбросить.

В свою очередь, А.А. Антонов и Л.Н. Корнева в статье, посвящённой анализу право-популистских региональных движений ФРГ, отмечают во многом аналогичную тенденцию: «…даже если партии и движения не могут в настоящее время пройти в Бундестаг, они в то же время смогли найти свою нишу в политической сфере. Партии и движения наиболее активны на региональном уровне. <…> Вдобавок некоторые правые организации изначально стремятся распространить свою деятельность только на местный, региональный уровень, не захватывая Бундестаг. К ним относятся региональные правые партии и движения, среди которых наибольшую популярность и актуальность имеют так называемые гражданские движения, созданные в городе Кёльн: «Гражданское вижение за Кёльн» <…>, «Гражданское движение за Нордрейн-Вестфален» <…>. Город Кёльн был выбран не случайно, так как именно здесь традиционно сильны праворадикальные антиисламские группы»[35].

По сравнению с ФРГ и даже Италией, Франция (если не брать в расчёт вошедшие в её состав экс-колонии) является значительно более централизованным государством, в котором общенациональное сознание в целом, за немногими исключениями (Корсика, Бретань, Атлантические Пиренеи, отчасти Нормандия) доминирует над региональным. Евроскептические движения во Франции до известной степени носят националистический (общефранцузский) окрас как по риторике, так и по идеологии. В частности, крупнейшая правая партия страны – Национальный фронт (с середины 2018 г. – Национальное объединение), – изначально выступала за сохранение Европы как «цивилизации» и конфедерации «Европы родин», выступая против «динозавроподобной конструкции Европейского союза» и подчёркивала необходимость сохранения Франции в качестве «хозяйки собственной судьбы». При этом в идеологии НФ так же сразу присутствовал и агрессивно выраженный региональный компонент, наполненный, по словам И.Н. Барыгина, «радикальным и экстремистским евроскептицизмом»[36].

В то же время на протяжении XXI в. во Франции, как и в остальной Европе, активно происходил процесс размывания национального чувства, ослабления национальной идентичности и усиления межтерриториальных «разломов». (Об этом, к слову, упоминает, ссылаясь на работу К. Гийюи 2016 года[37], свидетельствующую о произошедшем «глубоком расколе современного французского общества как в социальной, так и в территориальной его проекции», Эмиль Паин[38], не делающий, однако, из данного наблюдения соответствующих «регионалистских» выводов).

По словам Алена Дьекоффа, «сегодня национализм [в Европе, включая Францию] уже не тот, каким он был семьдесят лет назад, в период между двумя мировыми войнами. Тогда это был массовый феномен с сильным мобилизационным потенциалом. Сегодня же многие признаки свидетельствуют о размывании, обесценивании национального чувства, особенно среди молодежи. Национальная гордость, доверие к армии и готовность защитить свою страну в случае войны существенно снизились. В то же время, доверие к соседним народам (например, между немцами и французами) и чувство принадлежности к европейскому сообществу заметно выросли. Одним словом, сегодня в Европе общей тенденцией, бесспорно, является ослабление национального чувства. Однако это происходит не за счет появления наднационального, европейского самосознания, а скорее за счет широкого распространения индивидуалистических ценностей, подрывающих саму основу преимущественно коллективистского этоса национализма»[39]. Учитывая содержание цитированного фрагмента, трудно согласиться с Эмилем Паиным, согласно которому, в данной статье французский политолог заявил о том, что «у обычных европейцев не возникает большой заинтересованности в европейской повестке, выходящей за рамки повестки национальной»[40]. Как представляется, в действительности Дьекофф сформулировал нечто иное, а именно, что на место национализма у европейцев приходят вненациональный индивидуализм, а также индивидуалистически окрашенный паневропеизм.

Данное утверждение Дьекоффа, впрочем, также не выглядит бесспорным, если вспомнить о ярких примерах резко возросшего именно в начале XXI в. национального самосознания «наций регионального типа» – таких, как Шотландия, Каталония, Фландрия, Падания, Венеция, Уэльс, Корнуолл, Южный Тироль и др. Как представляется, тезис Дьекоффа о размывании национального чувства в большей степени отражает ситуацию, сложившуюся в начале XXI в. в крупнейших европейских державах в целом – таких, как Германия, Франция, Британия, Италия, Испания, но не на уровне отдельных региональных наций, сформировавшихся в пределах культурного ареала той или иной «региональной цивилизации».

В этой связи представляется целесообразным ввести особое понятие «регионации», позволяющее отличать региональные нации – от «гражданских наций второго уровня», или «супернаций», пытающихся охватить несколько наций (цивилизаций) регионального уровня.

Данная терминологическая корректива представляется особенно необходимой, если учесть, что смешение наций различного цивилизационного уровня порой толкает авторов к не вполне корректным, как представляется, наблюдениям. Так, например, обосновывая тезис о повсеместном возрождении гражданского национализма в Европе, Эмиль Паин в качестве доказательства приводит, в частности, пример Каталонии, чей региональный национализм, как нетрудно понять, является не чем иным, как ярчайшим признаком кризиса «большого национализма» Испании. Паин, однако, не отмечает этого важнейшего нюанса и заключает: «<…> слухи о делигитимации европейских национальных государств слишком преувеличены. Каталонцы добиваются национальной независимости, несмотря ни на угрозы Испании заблокировать ей в этом случае путь в ЕС, ни на судебные преследования лидеров сепаратизма»[41].

Таким образом, следует заключить, что т.н. национал-популизм в странах ЕС является в реальности формой существования различных регионалистских («регионациональных») тенденций и движений: как «встроенных» в супернациональную «охранительную» риторику (что характерно для «национал-популизма» в ряде ведущих держав ЕС), так и нацеленных на борьбу за независимость региона от государства-хозяина (что присуще национализму гражданских наций «регионального типа»). Характерно, что в некоторых случаях – как, например, в Италии – эти тенденции тесно переплетаются. Также следует отметить, что там, где ослабление «большого» национального (супернационального) чувства не сопровождается заметным ростом регионализма – как, например, во Франции, – евроскептические движения оказываются в наибольшей степени лишёнными прочных территориально-политических опор и подвержены, в силу этого, расколам, кризисам и прочим процессам, отражающим общий кризис «большой» национальной риторики. Это, в частности, можно заметить на примере как французского Национального фронта, вынужденного, в силу резкого падения численности, произвести ребрендинг, так и – в ещё большей степени – на примере движения «жёлтых жилетов», так и не сумевших до сих пор превратиться в устойчиво развивающуюся политическую силу.

 

 

IV

Легализация сецессии как «эликсир жизни» для современного мира

Столь же выраженные регионалистские контуры различимы и не «оборотной стороне» «кризиса либеральной демократии в условиях глобализации», – общем состоянии дел в т.н. развивающихся странах, откуда на благословенный Север ежегодно устремляются сотни тысяч политических и экономических беженцев.

Как известно, значительную часть беженцев из стран Ближнего Востока и Магриба (приток которых в Европу в период после событий «Арабской весны» стал особенно интенсивным) составляют представители этно-конфессиональных сообществ (как правило, меньшинств), подвергшихся в тех или иных странах притеснениям или прямым гонениям.

При этом хорошо известно, что в основе большинства конфликтов такого рода лежит исходная – произвольная и игнорирующая этно-конфессиональные реалии – постколониальная «нарезка» государственных границ[42]. Эта «нарезка» является причиной недобровольного по факту сосуществования – в рамках «суверенных» и «территориально целостных» национальных (а на деле полиэтничных) государств – сообществ с различной гражданско-политической культурой, образующих, если рассуждать в духе «школы анналов», различные локальные цивилизации. Будучи замкнутыми в пределах одного государства и зачастую жестко конфликтуя между собой, различные цивилизации регионального типа сосуществуют либо внешне стабильно (в условиях жёсткого авторитарного правления), либо порождают феномен непрерывной «войны всех против всех» (в ситуации существенного ослабления авторитарной власти), в перспективе чреватой фактическим распадом государства либо же реставрацией авторитарного режима. Конфликты локальных цивилизаций, обречённых бороться между собой в пределах «суверенных национальных государств», изначально сконструированных колонизаторами, на протяжении десятилетий раздирали, а в новейшее время во многих случаях с ещё большей силой, чем раньше, раздирают Афганистан, Сирию, Ирак, Ливию, Йемен, Косово и другие страны, откуда в последнее время массово исходят в страны ЕС сотни тысяч беженцев[43], годовое число которых порой переваливает за миллионную отметку[44].

Вообще, вряд ли будет преувеличением утверждать, что основная проблема, порождающая конфликты (как тлеющие, так и полыхающие) в современном мире и выплескивающая на поверхность международной жизни всё новые волны беженцев, связана не с противостоянием различных государств между собой, а с борьбой между теми или иными сообществами — этническими, конфессиональными, территориальными, — существующими в границах одного государства. Как правило, эти конфликты имеют формы войны «государства» («законного правительства») против «сепаратистов» («террористов», «экстремистов» и т.п.). Причем государство в этом случае обычно представляет не всю «нацию», от имени которой формально выступает, а лишь какое-то одно конкретное сообщество. Чаще государство опирается на этнокультурное большинство (в Турции это турки, в Ираке — шииты, в Китае — ханьцы, в Алжире — арабы etc.), но в некоторых случаях — на меньшинство (алавиты в Сирии, сунниты в Бахрейне и в Ираке времён Хусейна etc.) В любом случае государство, которое де-факто представляет лишь одно сообщество, стремится более или менее радикально подавить другие сообщества («сепаратистов» и «террористов») и доминировать над ними. Именно эти конфликты, на одном конце которых находятся «суверенные государства», а на другом – «сепаратисты», образуют львиную долю «горячих точек» на карте мира[45].

В основе всех этих неразрешимых сепаратистских конфликтов, являющихся главным детонатором международной нестабильности и в большинстве случаев не поддающихся мирному (не силовому) урегулированию, лежит отсутствие в международном законодательстве императивного права на одностороннюю сецессию.

На сегодня существует лишь один пример сравнительно успешной односторонней сецессии – одностороннее провозглашение независимости (UDI) Республики Косово, произошедшее 17 февраля 2008 года и практически сразу же получившее признание со стороны США[46]и ведущих стран ЕС, к которым в дальнейшем присоединились ещё более 100 государств.

При этом с самого начала случай Косово был объявлен признавшими его легитимность странами исключительным[47], или, как уточнил глава МИД Италии Массимо Д’Алема, «случаем в своём роде» («un caso sui generis»)[48]. Тем самым он породил в международно-правовой сфере больше политических вопросов, чем внёс правовой ясности.

Дело в том, что ремедиальные (компенсаторные) аргументы, которыми обосновывали свою позицию сторонники права Республики Косово на UDI, с неменьшей убедительностью могли быть использованы для обоснования легитимности случаев UDI, произошедших впоследствии. Чтобы не касаться перегруженных дискурсивно-публицистической оценочностью сепаратистских кейсов Южной Осетии, Абхазии и Крыма, приведу по-своему «химически чистый» пример Иракского Курдистана, на протяжении долгих десятилетий подвергавшегося силовому давлению со стороны Ирака (вплоть до химических атак и геноцида) и, таким образом, накопившего огромный объём ремедиальных аргументов в пользу UDI.

25 сентября 2017 года в Иракском Курдистане прошёл всенародный референдум, в ходе которого за независимость от Ирака высказались, при 72-проценнтной явке, более 90% принявших участие в голосовании жителей региона[49]. Однако ни одно государство мира не признало итоги этого референдума[50], а США устами главы Госдепартамента Рекса Тиллерсона специально пояснили, что «не признают проведенный региональным правительством Курдистана в одностороннем порядке референдум», что очень встревожены негативными последствиями «этого одностороннего шага» и что продолжают поддерживать «единый федеральный демократический и процветающий Ирак»[51].

Но почему то, что в случае Косово явилось аргументом в пользу признания UDI со стороны ведущих стран Запада, в других случаях как аргумент не рассматривается?

Бруно Коппитерс, исследовавший «стратегическую культуру ЕС в отношении сецессии», пришёл к выводам, позволяющим, как представляется, в общих чертах обрисовать контуры общемировой практики в данной сфере.

Прежде всего, Коппитерс указал на сильную степень зависимости европейских стран от позиции США по данному спектру вопросов: «Существует, в первую очередь, глубокое влияние американской революции и гражданской войны США на европейские дискуссии о праве на отделение <…>»[52]; «Второй путь, через который Соединенные Штаты влияют на европейские сепаратистские конфликты, связан с мощной ролью США после Второй мировой войны в международных делах»[53].

Кроме того, Коппитерс отметил глубокий конформизм (отсутствие жёстких принципов) и имманентный европоцентризм, которые проявляют страны ЕС при подходе к вопросу о тех или иных сепаратистских конфликтах: «Сецессионистские конфликты могут иметь место как внутри ЕС, так и на его периферии, и это <…> будет влиять на форму, которую принимает участие ЕС»[54].

Коппитерс также обратил внимание на дипломатическую изворотливость европейских политиков, порой граничащую с демагогией (автор тактично именует её совокупностью «риторических стратегий»): «Если государства-члены ЕС предпринимают односторонние шаги в сепаратистском конфликте или поддерживают действия, предпринятые одной из сторон (как они это сделали, когда Косово заявило об одностороннем провозглашении независимости в 2008 году), они просто отрицают, что такой шаг следует рассматривать как односторонний, поскольку он получил сильную поддержку от западных стран. Например,дипломаты стран, которые признали Косово, назвали провозглашение независимости “скоординированным провозглашением независимости”, а не односторонним провозглашением независимости»; «Другие риторические стратегии, используемые для отрицания противоречий с их [европейских стран, – Д.К.] стандартной политикой в ​​отношении сецессии, включают её оправдание как “уникальной” и, следовательно, не влекущей за собой каких-либо правовых последствий и не представляющей ценности в качестве прецедента для любого другого сепаратистского конфликта»[55].

Коппитерс подчёркнул и то, что по вопросам об односторонней сецессии между разными странами ЕС нет полного единодушия и, в конечном счёте, позиция каждого конкретного государства зависит от его собственных расчётов и установок: «Каждое европейское государство имеет свою историю отделения, и многие сегодня сталкиваются с угрозами отделения. Государства самостоятельно определяют политические критерии, которые они хотят применять при признании других государств»[56].

Несмотря на то, что итоговый вывод статьи выглядит умеренно-оптимистическим («Стратегическая европейская культура, связанная с отделением, несомненно, поможет ЕС выработать общую политику во всех этих [связанных с сепаратистскими конфликтами, – Д.К.] случаях»[57]), Коппитерс вынужден признать, что ЕС серьезно ослаблен в своей внешней политике и политике безопасности из-за разногласий в отношении отделения и признания новых государств[58].

Что касается политики старшего заокеанского партнера европейцев, то она, как отмечает Коппитерс, также не имеет жесткой принципиальной канвы и всецело подчинена текущим политическим раскладам и расчётам.

Когда появляется необходимость осудить UDI, лидеры США извлекают из истории своей страны пример подавления сепаратистов Юга в ходе Гражданской войны 1861-65 гг.: «Президент Клинтон предложил провести параллель между войной Бориса Ельцина против Чечни и готовностью Авраама Линкольна защитить территориальную целостность его страны: «Я хотел бы напомнить вам, что у нас тоже была когда-то гражданская война в нашей стране… за то, за что Авраам Линкольн отдал свою жизнь, за то, чтобы ни у одного штата не было права выхода из нашего Союза»»[59].

Когда же – как в случае с подготовкой UDI Косово – возникает обратная потребность, американские дипломаты апеллируют к сецессионистскому опыту США, в 1776 г. односторонне отделившихся от Великобритании: «4 июля 2003 года в своей речи Рено Л. Харниш, американский глава миссии в Приштине, нарисовал ряд параллелей между трудностями, с которыми сталкиваются политические элиты Приштины в формировании согласованного руководства, –  и проблемами, с которыми сталкивались лидеры движения американской независимости <…>. Он утверждал, что косовская политическая элита должна последовать примеру американских отцов-основателей, пытаясь идти на компромисс по трудным вопросам <…>. Харниш не делал прямых отсылок к праву на сецессию – выступление состоялось в 2003 году, то есть за пять лет до того, как Соединенные Штаты официально признали независимость Косово, но в указании на историческую связь между этими двумя индепендентистскими  движениями  уже тогда ясно проявилась политическая позиция США»[60].

Таким образом, следует заключить, что для прочного урегулирования противоречий, порождающих большинство конфликтов (особенно затяжных), связанных с внутриполитическими гражданско-национальными и этно-конфессиональными противостояниями и войнами, этническими чистками и даже геноцидами, которые, в свою очередь, оказываются чреватыми сотнями тысяч и даже миллионами беженцев, в современном мире не существует чётких (императивных) правовых основ. Как «изящно» отметил в этой связи The Cambridge Journal of International and Comparative Law, стремясь обосновать, с одной стороны, легальность UDI Республики Косово в 2008 г., а с другой стороны, нелегальность референдума о независимости Крыма в 2014 г., «в современном международном праве одностороннее отделение “субгосударств” одинаково не запрещено и не разрешено»[61].

При этом даже те конфликты и противоречия, которые, на первый взгляд, имеют сугубо «государственное измерение», при внимательном рассмотрении оказываются связаны с отсутствием в международном праве императивно узаконенной односторонней сецессии. Именно такими являются практически все напомнившие о себе линии и точки международной напряжённости.

Так, в основе вновь обострившегося в последнее время противостояния двух ядерных держав – Индии и Пакистана – лежит невозможность для мусульманского большинства штата Джамму и Кашмир (вопреки благопожелательным инициативам Совбеза ООН, включая Резолюцию 96, предусмотревшую проведение под эгидой ООН свободного плебисцита о самоопределении[62]) самоопределиться и решить вопрос об отделении от Индии посредством мирного волеизъявления.

Становящиеся в последнее время всё более отчётливыми угрозы, раздающиеся в адрес Тайваня со стороны ещё одной ядерной державы (к слову, также вовлечённой в кашмирское противостояние с Индией) – Китая – основаны на отсутствии возможности у «самопровозглашённой» островной Китайской республики добиться права на возвращение ей статуса члена ООН (которого она лишилась в 1971 году в угоду требованиям Пекина), получив таким образом полноценное международное признание и оградив себя от опасности внешней агрессии хотя бы апелляцией к базовым международным документам, подтверждающим суверенитет и территориальную целостность государств – членов ООН.

Породившая в последнее время наибольшее количество (более 650 тыс.) беженцев катастрофа народа рохинджа (мусульманского меньшинства, компактно проживающего – точнее, до недавних пор проживавшего – в штате Аракан Мьянмы)[63], недавняя массовая резня представителей народности фулани в Мали[64], а также едва ли не каждый день происходящие вооружённые столкновения в Сирии, Ираке, Йемене, Афганистане, Ливии и других государствах, имеют в своей основе ту же причину: принудительную «загнанность» различных регионаций в пределы нарезанных колонизаторами «неприкосновенных государственных границ». Причем, как это хорошо видно хотя бы на примере ситуации с рохинджа, ООН де-факто оказывается неспособной в течение нескольких лет ни предотвратить этнические чистки и прочие нарушения прав представителей этно-конфессионального меньшинства, компактно проживающего в регионе, ни эффективно решить возникшую проблему беженцев[65].

Из 10 наиболее взрывоопасных конфликтов 2018 года, перечисленных журналистами телеканала «Настоящее время» (совместный медиапроект Радио «Свобода» и «Голоса Америки»), более половины имели регионалистскую природу (либо отчетливо выраженную компоненту) и были связаны с силовым противостоянием этно-конфессиональных сообществ, в своё время либо принудительно «помещённых» правительствами империй и метрополий в пределы единых и неделимых административно-государственных границ, либо, наоборот, принудительно разделённых: Мьянма и Бангладеш, Йемен, Афганистан, Сирия, Сахель, Конго, Украина[66].

(Окончание  следует)

 

---

[1]Медушевский А.Н. «Глобализация и либеральная демократия». К промежуточным итогам дискуссии. – http://liberal.ru/articles/7317

[2]Паин Эмиль. Кризис либеральной демократии на Западе – расплата за элитизм и «рваные знамена» гражданской нации. — http://liberal.ru/articles/7318

[3] Люкс Леонид. Возвращается ли Европа в 1930-е годы? Краткие заметки по поводу одного спора. — http://liberal.ru/articles/7325

[4]Переседов Илья. Глобализация и либеральная демократия, на мой взгляд, встречаются в личности Иисуса Христа. — http://liberal.ru/articles/7326

[5]Бызов Леонтий. Еще немного о дискурсах и перспективах либерализма. — http://liberal.ru/articles/7327

[6]Цирель Сергей. В растерянности перед незнакомым миром. — http://liberal.ru/articles/7328

[7]Гулина Ольга. «Обезличенные идеи» современной политики. — http://liberal.ru/articles/7331

[8] Макаренко Борис. Глобализация и либеральная демократия: вверх по спирали. — http://liberal.ru/articles/7332

[9]Бабицкий Иван. «Популисты» и «глобалисты»: спор о демократии. – http://liberal.ru/articles/7333

[10]Паин Эмиль. Кризис либеральной демократии на Западе – расплата за элитизм и «рваные знамена» гражданской нации. – http://liberal.ru/articles/7318

[11]Гаазе Константин, Дубровский Дмитрий. Разметка боем? О либерализме будущего дня. – http://www.liberal.ru/articles/7337?fbclid=IwAR1KTRtXtCiz0KOUZW50jwQbCOOdgQmS-PQfxWsPKZx3k_ic_jFBHWQZLXQ

[12]Медушевский А.Н. «Глобализация и либеральная демократия». К промежуточным итогам дискуссии. – http://liberal.ru/articles/7317

[13] Там же.

[14]Бродель Ф. Очерки истории / Пер. с фр. Э. Орловой. — М.: Академический проект; Альма Матер, 2015. — С. 200.

[15]Samuel P. Huntington. The Clash of Civilizations and the Remaking of World Order. – New York, London, Toronto, and Sydney: Simon & Schuster, 1996. 359 Р.

[16]Бродель Ф. Очерки истории / Пер. с фр. Э. Орловой. — М.: Академический проект; Альма Матер, 2015. — С. 220.

[17] Там же, С. 206.

[18] Там же, с. 216.

[19] Там же, с. 213-216.

[20] Там же, с. 214

[21]Тамже, с. 195.

[22] Henry Thomas Buckle.History of Civilization in England, v. 1-3, London: Longmans Green. 1864-1868; Rafael Altamira y Crevea. Historia de España y de la civilizacionespañola, v. 1‒4, Madrid, 1900‒1911; etc.

[23]Бродель Ф. Очерки истории / Пер. с фр. Э. Орловой. — М.: Академический проект; Альма Матер, 2015. — С. 204-205

[24] Там же, с. 205.

[25]Паин Эмиль. Кризис либеральной демократии на Западе – расплата за элитизм и «рваные знамена» гражданской нации. — http://liberal.ru/articles/7318

[26]Паин Эмиль. Кризис либеральной демократии на Западе – расплата за элитизм и «рваные знамена» гражданской нации. – http://liberal.ru/articles/7318

[27] Люкс Леонид. Возвращается ли Европа в 1930-е годы? Краткие заметки по поводу одного спора. — http://liberal.ru/articles/7325

[28] Ярослав Шимов. Рваные знамена наций. – http://liberal.ru/articles/7309

[29] Ярослав Шимов. Рваные знамена наций. – http://liberal.ru/articles/7309

[30]Барыгин И.Н. Региональная политика в концепциях и политической практике современных европейских крайне правых // Вестник МГИМО Университета. 2011. № 5. С. 151.

[31] Рим приостановил строительство скоростной ветки Турин – Лион. – ТАСС. 09.03.2019. –https://tass.ru/ekonomika/6201850

[32] Барабанов О.Н., Шибкова М.О. Евроскептицизм в Италии: Эволюция политической программы «Лиги Севера» // Вестник МГИМО. 2015. № 5 (44). С. 100.

[33] Гоголева В.А. Сепаратизм в Италии: карнавал движений за независимость. – Алтайская школа политических исследований. АПШИ. – 2016. – 19 июня. — http://ashpi.asu.ru/ic/?p=3880

[34] Гоголева В.А. Сепаратизм в Италии: карнавал движений за независимость. – Алтайская школа политических исследований. АПШИ. – 2016. – 19 июня. –  http://ashpi.asu.ru/ic/?p=3880

[35] Антонов А.А., Корнева Л.Н. Право-популистские региональные движения. Право-популистские региональные движения в ФРГ. // Вестник Кемеровского государственного университета. 2017. № 4. С. 6.

[36]Барыгин И.Н. Региональная политика в концепциях и политической практике современных европейских крайне правых // Вестник МГИМО Университета. 2011. № 5. С. 155-156.

[37]Guilluy Ch. Le crépuscule de la France d’en haut. – Paris: Flammarion, 2016.

[38]Паин Эмиль. Кризис либеральной демократии на Западе – расплата за элитизм и «рваные знамена» гражданской нации. – http://liberal.ru/articles/7318

[39]Дьекофф А., Филиппова Е.И, Переосмысление нации в “постнациональную” эпоху. Интервью зам. главного редактора журнала “Этнографическое обозрение” Е.И. Филипповой с директором Центра международных исследований Института политических наук SciencesPo // Этнографическое обозрение. — 2014. — № 1. — с. 197.

[40]Паин Эмиль. Кризис либеральной демократии на Западе – расплата за элитизм и «рваные знамена» гражданской нации. – http://liberal.ru/articles/7318

[41]Паин Эмиль. Кризис либеральной демократии на Западе – расплата за элитизм и «рваные знамена» гражданской нации. – http://liberal.ru/articles/7318

[42] Коцюбинский, Д.А. Глобальный сепаратизм — главный сюжет XXI века / Даниил Коцюбинский. — М.: Фонд «Либеральная Миссия», 2013. — С. 38-43

[43] Миграционный кризис в Европе в цифрах и графиках. – BBC. 19.02.2016. –https://www.bbc.com/russian/international/2016/02/160219_migrant_crisis_charts

[44] Миграционный кризис в Европе: осторожно, двери закрываются. – DW. 26.06.2018. – https://www.dw.com/ru/миграционный-кризис-в-европе/a-44427250

[45] Коцюбинский Даниил. Региональный суверенитет — эликсир мирной жизни для XXI века. – Росбалт. 09.07.2018. – http://www.rosbalt.ru/blogs/2018/07/09/1716058

[46] Джордж Буш объявил из Танзании о признании Америкой независимости Косово. – 18.02.2008. – https://www.newsru.com/world/18feb2008/usa_kosovo.html

[47] Kosovo case unique, says Miliband. – ВВС. 19.02.2008. – http://news.bbc.co.uk/2/hi/uk_news/politics/7252212.stm

[48]Аlberto D’Аrgenio. Kosovo, Ue: «DecidonogliStati» D’Alema: «L’Italia lo riconoscerà». – la Repubblica.it. 18.02.2008. – http://www.repubblica.it/2008/02/sezioni/esteri/kosovo-indipendenza/kosovo-diplomazia/kosovo-diplomazia.html

[49]Bethan McKernan. Kurdistan referendum results: 93% of Iraqi Kurds vote for independence, say reports. – Independent. 27.06.2017

[50]Thierry Oberlé. Le Kurdistan seul au monde après son référendum. – Le Figaro. 27.09.2017

[51] США отказались признавать независимость Иракского Курдистана. – Росбалт. 29.09.2017. – http://www.rosbalt.ru/world/2017/09/29/1649782.html

[52] Bruno Coppieters. Secessionist Conflicts in Europe / Secession as an International Phenomenon: From America’s Civil War to Contemporary Separatist Movements. Edited by Don H. Doyle. – Athens: University of Georgia Press, 2010. – P. 237

[53] Ibid., P. 238

[54] Ibid., P. 256

[55] Ibid., P. 255

[56] Ibid., P. 254

[57] Ibid., P. 256

[58] Ibid., P. 255

[59] Ibid., P. 240

[60] Ibid., P. 240

[61] The Cambridge Journal of International and Comparative Law.International law and legality of secession in Crimea. 20.04.2014. – http://cjicl.org.uk/2014/04/20/international-law-legality-secession-crimea/

[62] United Nations Security Council Resolution 96. – https://undocs.org/S/RES/96(1951)

[63] Казахстан выделит $500 тысяч для гуманитарной помощи рохинджа. – Новая эпоха. 28.12.2017. – https://yenicag.ru/kazakhstan-vydelit-500-tysyach-dlya-gumanit/embed

[64]В Мали убили более сотни землепашцев. 24.03.2019. –https://news.mail.ru/politics/36723966/?frommail=1&fbclid=IwAR1zBFFrDugznOuzm17GqtV4DCGkY2eYTh4OXsXzORDzdBQuNypBALr4jNI

[65] В ООН заявили, что кризис рохинджа в Мьянме далек от завершения. – РИА Новости. –https://ria.ru/20171023/1507374887.html; В Мьянме продолжается «этническая чистка». – Новости ООН. 06.03.2018. –https://news.un.org/ru/story/2018/03/1325162; Представитель ООН в Бангладеш: кризис рохинджа необходимо решить немедленно. – Регнум. 01.03.2019. – https://regnum.ru/news/2583121.html

[66] Где рванет в 2018 году? 10 конфликтов, которые могут стать крайне опасными. – Настоящее время. 04.01.2018. – https://www.currenttime.tv/a/28954045.html

 

 

 

Поделиться ссылкой: