«Динамика экономического положения и социального настроения российских домохозяйств»
Евгений
Ясин:
Друзья, один из самых острых вопросов, к которому мы время от времени возвращаемся,
и довольно некомпетентно обсуждаем — это вопросы нашей жизни: благосостояние,
дифференциация, взгляд на настроения нашего народа. С моей точки зрения, один
из самых ярких специалистов в нашей стране по этим вопросам — это Лилия
Николаевна Овчарова, директор Независимого института социальной политики.
Татьяна Михайловна Малева некоторое время назад была завлечена всякими
широковещательными обещаниями и ушла с этого поста. Мы с ней дружим
по-прежнему. Она дала возможность развиться еще одному яркому таланту, который
сегодня перед нами. Я сообщаю вам об этом с большим удовольствием.
Через несколько дней в Высшей школе экономики открывается ежегодная Международная
научная конференция. Лилия Николаевна там тоже будет выступать с докладом, не
знаю с каким, возможно то, что она сегодня нам расскажет – это будет некая
проба пера. Я не буду больше отвлекать внимание, тем более, что уже Петербург
подключился. Поэтому я передам слово Лилии Николаевне. Она, кстати, не только в
независимой организации работает, но и в Вышке.
Лилия
Овчарова:
Спасибо, Евгений Григорьевич. Действительно, как многие представители
среднего класса я имею два места работы: Независимый институт социальной политики и НИУ ВШЭ. Я хотела бы
очень коротко откомментировать, может быть, нагловатое название моего
выступления «Динамика экономического положения и социального настроения
российских домашних хозяйств». Про социальные настроения я знаю очень мало. Вот
здесь я надеюсь на Марину Дмитриевну. Почему я поставила это в тему нашего сегодняшнего
семинара и в дискуссию? Потому что мы недавно дискутировали на эту тему со
Львом Дмитриевичем Гудковым, а именно,
насколько серьёзно изменились за последние годы экономическое положение
и социальные настроения. Он утверждает, что ухудшение социальных настроений
гораздо более серьёзны, чем падение показателей уровня жизни. Наша дискуссия
вдохновила меня посмотреть более предметно, что происходило с доходами в различные периоды падения уровня жизни,
потому что сейчас многие говорят, что
уровень жизни существенно упал. Это
катастрофично? Или не катастрофично? Что с этим делать? Нужно ли стремиться
прижать инфляцию, и тем самым мы понимаем, что мы прижмем денежные доходы
населения. Или наоборот, нужно повышать — использовать механизмы инфляции для
того, чтобы не снижать номинальные
доходы.
Я хотела бы начать с того, что за годы постсоветского развития
благосостояние российских домашних хозяйств существенно выросло. Это
статистически доказанный факт. Можно по-разному измерять этот показатель. Есть
разные оценки. В своё время мы с Евгением Григорьевичем приводили разные оценки
этого процесса, и мои расчеты
показывают, что минимум в 1,5 раза
реальные денежные доходы населения выросли.
На голубой кривой, которая идёт выше всех,
мы видим, что падения вниз были
у нас в стране уже неоднократно. Мы уже 5 раз сталкивались с падением реальных
денежных доходов населения за годы пост советского развития. Это происходило
всегда на разном фоне. Я хочу сейчас перейти к другой кривой, которая покажет
фон этих изменений. Но, прежде чем комментировать его, хотела бы для тех, кто
тему реальных денежных доходов населения знает глубоко, а здесь я вижу таких
экспертов, сказать о том, что РОССТАТ
постоянно производит дооценку доходов.
Вообще, меняя методики, он все время изменяет данные. Я опираюсь на последние
данные, которые есть. В частности последние изменения, которые вы видите на
этой картинке — это переоценка по новой методике реальных денежных доходов в
декабре 2013 года. Мы видим, что после переоценки доходы подскочили на 1000
рублей. Хочу обратить ваше внимание на то, что я использую
последние оценки.
И еще. Прежде чем перейти к комментариям пяти точек падения денежных
доходов, хотела бы остановиться на
индексе социальных настроений. Это не мои расчеты, это расчеты Левада-центра,
которые показывают действительно более глубокое падение социальных настроений,
нежели реальных денежных доходов населения. Я думаю, Марина Дмитриевна нас
просветит в этом вопросе более предметно.
Теперь я хотела бы обратить ваше
внимание на красные столбики — это те
периоды, когда происходило реальное
падение доходов населения. Это был 1992, 1995, 1998, 2008 и 2014 годы. Это
декабрьские данные, не среднегодовые, а декабрь к декабрю. Все в процентах от
1991 года, а индекс потребительских цен — год к году.
Вот самая драматичная точка — это, 1992 год, когда инфляция зашкаливала.
2604%. На этом фоне произошло падение реальных доходов более чем в 2 раза. Мы видим эту цифру.
Следующую точку падения, честно говоря, даже мало, кто помнит, когда
комментируют, это был 1995 год. Между прочим, тогда реальные доходы населения
упали на 13%, заработная плата упала на 17%. Мы видим, что это происходило на
фоне относительно скромной инфляции.
Тренд, кстати, у инфляции в тот момент был снижающийся. Никаких всплесков
инфляции не происходило. Почему? В этот момент мы пытались сдерживать инфляцию
методом влияния на бюджет. Меня поправит Владимир Ефимович, если я не права, но
в этот период были массовые невыплаты пенсий, заработной платы, практически
многие статьи расходов, которые должны были финансироваться, они просто не
финансировались. Это позволило сбить инфляцию, но это привело к падению
реальных денежных доходов населения. Боюсь, что ситуация, которая сейчас
развивается, она в какой-то степени будет похожа на 1995 год, но масштаб ее
будет меньше, чем тогда.
Теперь я перейду к следующей картинке,
здесь уже зелёная кривая, это тоже инфляция, но по другой шкале. Потому
что, если мы будем смотреть на старую
шкалу, то инфляцию последних двух
кризисов не сможем разглядеть – ее вроде
бы нет вообще. Пришлось увеличить масштаб шкалы, чтобы было видно, что происходило с инфляцией в период
последних двух кризисов. Получается что в 1998 году, да, действительно инфляция
была серьезной причиной падения реальных денежных доходов населения. Это был
совсем не тот масштаб, который мы наблюдали 1992 годом, но это было намного выше, чем две
последние точки падения доходов — 2008 и
2014 годы. Вот 2014 год на фоне всех этих колебаний выглядит очень-очень
скромно. С этой точки зрения никаких серьёзных изменений в реальных денежных
доходах мы не наблюдаем.
Возможно, что вы мне возразите, что мы их ожидаем. Но прогнозы — это
прогнозы, а реальная жизнь пока выглядит следующим образом. Я хотела бы сказать
еще и о том, что за годы постсоветского
развития, существенные изменения произошли
в структуре денежных доходов населения. И то, как они произошли, говорит
о механизмах политики, которую мы
реализовывали. Что нам удалось? А что не удалось? Уж точно нам удалось
задействовать бюджет на выплату социальных трансфертов. Это сиреневая часть
этого графика, и если смотреть на 2014 год, то мы видим, что социальные
трансферты в настоящее время составляют больше 18% в реальных денежных доходах
населения. Даже в советское время такого не было. В самые перераспределительные
годы советского периода доля социальных
трансфертов в доходах населения была ниже. В значительной степени, это, видимо,
реакция на высокое неравенство. Мы пытаемся сбить неравенство увеличивая социальные
расходы. Что нам точно пока еще не удалось – запустить такие драйверы
развития, как предпринимательство и доходы от собственности.
Предпринимательство — это самая крайняя серая часть данной гистограммы. Мы
видим, что несмотря на все усилия по стимулированию предпринимательства, 2014 —
это год минимума относительных доходов
от предпринимательской деятельности. Хотя, если
посмотрим на первые годы, 1992-1993-1994, то видим, что это были
периоды, когда предпринимательские доходы были максимальны. Я часто комментирую
этот график, говоря о том, что именно развитие малого бизнеса в значительной
степени способствовало весьма спокойному отношению населения к приватизации
крупных объектов. Потому что каждый занимался своим бизнесом. У кого-то он был
большой, у кого-то — малый. Но такая либерализация внешней торговли, которая
произошла в те годы, и либерализация экономики в целом открыли этот коридор
возможностей. А сегодня мы видим, что
этот коридор возможностей схлопнулся. Пока что, какие бы мы программы для
поддержки бизнеса мы не стартовали, он замер на минимальном уровне, который в
любой экономике, даже в советской,
складывался без всякой поддержки.
Второй сюжет, на котором я хотела остановить свое внимание — это то, что в
структуре использования денежных доходов
мы видим достаточно позитивный ряд изменений, которые policymakers не всегда замечают. И суть этих изменений
заключается в том, что российский сектор домашних хозяйств — это активный
участник экономических процессов, которые происходят в нашей стране. Я
вспомнила, что я не вынесла один график в презентацию, в котором показывается
отношение душевых доходов и душевого ВВП. У нас сейчас душевые доходы
составляют примерно 60% от душевого ВВП. Если сравнить, например, с
Казахстаном, то там этот показатель
порядка 39%. т. е. через сектор домашних хозяйств происходит
вливание в экономику достаточно большого объема ресурсов. Я считаю, что
это наше большое, серьезное
рыночное достижение.
Хотя это часто трактуется, как отказ от накоплений в пользу расходов на
потребление. Если посмотрим на
такие компоненты как сбережения и покупка валюты, это финансовые ресурсы
домашних хозяйств, то видим, что их доля
в благоприятные для развития годы превышала 20%. Сейчас она снизилась. Другими словами, этот коридор
возможностей для развития сужается, как
и предпринимательская активность населения. Если говорить именно о
потребительских расходах, а напомню, что они
отличаются от других расходов тем, что в них нет финансовой компоненты, то и здесь мы видим подтверждающие позитивные изменения
в структуре. Здесь мы видим длинный ряд, с 1985 года. И если мы посмотрим наши наиболее тяжёлые
годы, то видим, как изменилась доля
расходов на покупку продуктов питания, хотя в рассматриваемый показатель
включено и питание вне дома. Если
вычесть отсюда еще питание вне дома, то увидим, что тратим на продукты питания
значительно меньшую долю. Это говорит о том, что у сектора домашних хозяйств
высвобождаются ресурсы, которые я называю ресурсы для развития. Другими словами, это расходы, которые сектор домашних хозяйств
формирует в условиях широкого выбора. Наиболее наглядно это хотелось бы
показать на таблице восьмой децильной группы.
Здесь есть такой показатель — минимально необходимые расходы. Мы его
рассчитали, и видим, что этот показатель к 2013 году снизился ниже 50%:
примерно половину потребительских расходов домашние хозяйства тратят, имея
возможности для выбора. Куда сместилось потребление наших домашних хозяйств? На
культуру и отдых. Вы видите, какие серьёзные изменения в структуре произошли по
этому показателю. Конечно же, все, что связано с автомобилями и расходами на гостиницы и рестораны. Мы видим также
существенный рост расходов на жилищные услуги, но это входит в минимальный
базовый набор. Хотя то, что растут расходы домашних хозяйств на жилищные услуги
— это тоже некий маркер развития, потому что мы инвестируем в этот сектор все
больше и больше ресурсов. В других странах эта доля еще выше, но при полуторакратном реальном росте
денежных доходов доля расходов на жилищно-коммунальные услуги увеличилась
практически в два раза, это говорит о том, что сейчас в этом секторе достаточно
существенный объем денежных средств. И какие то реформы, откладываемые в связи
с дефицитом денег, здесь уже возможны.
Что удавалось, а что не удавалось нам за прошедшую четверть века постсоветского развития? Я на
всякий случай сюда вывела динамику мировых цен на нефть, и гипотеза у меня
следующая — на разных уровнях цены на нефть, наши policymakers реализуют разную политику. Все, что связано с
драйверами экономического роста не связанными с государством, востребовано,
когда цена на нефть ниже 40$. Как только она поднимается выше 40$, мы начинаем
запускать механизмы государственного регулирования развития. Какие механизмы мы
запустили? Наиболее яркий сюжет — это связано с повышением заработной платы в
бюджетном секторе и повышение заработной платы в государственном управлении. Я
вообще-то в повышении заработной платы в государственном управлении не вижу
только негативные сюжеты. Рост заработной платы государственных служащих –
это большое достижение. Инвестировав
туда серьезные ресурсы, мы вышли на то, чтобы заработная плата в данном
сегменте экономики сопоставима с заработной платой работников с аналогичной
квалификацией, но занятых в других секторах.
Попытаюсь объяснить, что имею в виду. Мы сравнили рост реальной заработной
платы отдельных категорий государственных служащих со средней по стране. Если
посмотреть за последние три года, то картинка получается по-журналистски скандальной, потому что в среднем по стране
реальная заработная плата выросла на 6%, в администрации президента на 92%, а в
целом по всем федеральным служащим она выросла на 67%. Конечно, это
существенный рост заработный платы в данных секторах экономики. Такая политика
заработной платы привела к тому, что заработная плата у государственных
служащих оказалась существенно выше средней по стране. Я, например, понимаю,
почему Минфин всем сокращает расходы, потому что лично у них в Минфине низкая заработная плата. Им нужно ее
повысить, и они будут более сговорчивыми. Это шутка, конечно.
В среднем по всех федеральным государственным служащим заработная плата в 3
раза выше, чем средняя по стране. А в отдельных секторах государственной или
гражданской службы она еще выше. Пострадала как всегда культура и почему-то
министерство транспорта.
Если на эту картинку посмотреть с другой точки зрения, сравнить заработки в
данных сегментах со средней по крупным и средним предприятиям, то картинка
становится другой. Мы видим, что нам
удалось приблизить заработную плату на государственной службе к средней
оплате труда руководящего звена средних и крупных предприятий. Мы не смогли
пока сравнить ее с руководством госкомпаний, но очевидно, она там выше. Но
сегодня мы пошли по пути снижения заработной платы на госслужбе. Не уверена,
что эта мера правильная. Проделав достаточно большую и непростую работу по
повышению заработков здесь, мы развернулись в обратную сторону.
Следующий вопрос, который мне хотелось бы прокомментировать – участие
домашних хозяйств в покупке валюты, в обвинении сектора домашних хозяйств в
поведении, спровоцировавшем обесценивание рубля в конце прошлого года. На этом
графике видно, что действительно расходы на покупку валюты в денежных доходах
населения в 2008 году и 2014 году были очень значительные. Население
существенно инвестировало ресурсы в покупку валюты. Особенно, если мы говорим
про декабрь. Но, если мы посмотрим на то, что происходило после 2014 года, то
купленная в декабре валюта, я понимаю
издержки такого сравнения, была в значительной степени продана в январе
2015, когда мы опять получили отток валюты по балансу чистого прироста. Если
говорить о поведении населения на валютном рынке, то, конечно же, не сектор
домашних хозяйств задавал темпы по обесцениванию
курса рубля, это в значительной степени было поведение компаний. И, скорее
всего, определённая позиция Центрального Банка РФ.
Завершая свое выступление я хотела бы сказать, что в настоящее время у
сектора домашних хозяйств сформировалась определенная подушка безопасности с
точки зрения уровня жизни и точки зрения финансовых активов населения. Это дает
определенные возможности для расширения коридора принятия решений в условиях
реализации политики отхода от сырьевой
модели развития экономики. Но
есть два мейнстрима. Первый — срезать этот «жирок» и использовать его для
консервации неэффективной политики. Второй — это использовать его для того,
чтобы запустить некоторые драйверы, которые оказались невостребованными в
период высоких цен на нефть. О чем я в данном случае говорю? О соплатежах
населения за услуги и об использовании ресурсов населения, как ресурсов длинных
денег или как инвестиционного ресурса. Обе модели поведения возможны в условиях
высокого доверия. Пока мы не видим признаков доверия населения, в частности, к
финансовым институтам. Поведение в отношении, например, добровольной
накопительной части пенсии тому яркий пример. Не будет население сейчас
инвестировать в накопительную систему при таком поведении государства. Как и не
будет оно инвестировать во внутренние займы, если будут предприняты попытки
ограничить валютные операции и, в частности, обесценить валютные запасы
населения. Мой месседж заключается в том, что население стало достаточно
влиятельным игроком на поле принятия серьезных экономических решений, и
игнорировать такое положение властями, принимающими решения, я не считаю
возможным. Есть шанс использовать ресурсы населения для развития.
Владимир Гимпельсон:
Я тут вспомнил загадку советских времён — что у нас в стране растёт, но не
повышается? Это благосостояние. Я думаю, что разговоры на темы об экономическом
положении семей невозможен без определённого критического отношения к тем
источникам, на которых наши выводы строятся, т. е. к статистике. Здесь
любопытная история, поверите или нет, но у Росстата фактически нет ни одного
источника данных о доходах. В стране не существует статистики заработной платы.
То, что Росстат представляет как показатели средней заработной платы, относится
у нас 70 миллионов занятых, к 33 миллионам. И получается: есть большая
организация, она говорит какой у нее фонд зарплаты, и сколько людей там
работает. Фонд зарплаты поделили на численность — получили среднюю заработную
плату. По 33 миллионам. А всего — 70. Что с остальными, никто не знает. И даже
никто не интересуется.
Другая очень любопытная вещь — это измерения неравенства Росстатом. В
основе этого измерения лежит некая модель, в которую
заложены какие-то параметры, и в результате, чтобы не происходило, неравенство
почти не меняется. Неравенство сильно подскочило в 1993 году, и мне никто не
может ответить на вопрос, почему в 1993, а не в 1992, не в 1994, не в 1998. и
таких вещей очень много. Поскольку мы взаимодействуем с Росстатом, ставим
вопросы, то есть представление, как эта кухня работает, но в тоже время есть
большие сомнения, что мы можем на основе Росстатовской статистике идти к каким-то
более-менее серьёзным глубоким выводам. Лилия Николаевна все это хорошо очень
знает и имеет другие источники. Дело в том, что какие бы у нас обследования не
были, мы не можем ими заместить какие-то базовые вещи, которые могут идти
только из статистики.
Я потом буду говорить о рынке труда, но прежде я хотел бы
сказать про заработную плату. Часто идёт спор: а вот та статистика, которую
даёт Росстат по показателям заработной платы, завышается или занижается? То,
что это смещённые оценки, в этом сомнений, мне кажется, нет. Некоторое время
назад моя гипотеза была, что занижают. Потом я поменял с точностью до наоборот
— я стал думать, что завышают. Потому что эти 70 миллионов минус 33 миллиона,
т. е. много народу, они находятся в малых предприятиях, самозанятые, работающие
у частных лиц, у них зарплата меньше. И на РЛМС мы видим, что у них зарплаты
существенно меньше где-то на 20%, чем у тех, кто работает.
Когда был принят майский указ о зарплате бюджетников,
очень скоро выяснилось, что указ классный, но денег нет, а выполнять надо. Если
мы не можем повысить заработную плату, значит надо понизить среднюю. Был целый
ряд заседаний с участием Минтруда, Росстата и Пенсионного фонда, на которых обсуждалось,
как использовать базу Пенсионного фонда для того, чтобы получить правильную
оценку средней заработной платы. Выяснилось, что база Пенсионного фонда, в
которую вбухано немеряно денег, а если бы эти деньги просто раздать людям, люди
действительно бы стали богаче, они могут сказать, что у Иванова Ивана Ивановича,
сколько за него заплатили в Пенсионный фонд. Но сказать какое распределение
людей по взносам в Пенсионный фонд, тоже не бином Ньютона, а выяснилось, что
невозможно. Пенсионный фонд напрягся, выделил сам или еще откуда-то денег,
работали-работали, выяснили, что если так статистика видит всего людей в
организациях 46 миллионов, то с помощью пенсионного фонда аж 49 миллионов из
70. Что у нас из этого получилось? Мы добрали 3 миллиона. Вроде бы самая полная
статистика. Средняя зарплата уменьшилась на 5%.
Моя гипотеза, что если довести это дело не до 70
миллионов, но куда-то туда, то мы потеряем еще 10%. Это означает, что средняя
заработная плата, которая у нас есть — 30 000 рублей, она на самом деле не 30
000, а где-то 24 000 – 25 000, медиана еще ниже, и вообще мы гораздо беднее,
чем нам временами кажется.
Но поскольку мы судим о нашем богатстве страны зачастую,
статистика в данном случае нам плохая помощница. Мы судим, оглядываясь вокруг
себя, мы совершаем типичную ошибку, которая известна людям занимающиеся
поведенческой экономикой и statisticalinferenceproblem, мы даём смещённые оценки, основанные
на тех что, в наших выборках, которые питают наши субъективные выводы, мы
находимся всегда в серединке. Вот такая история с заработной платой. Статистики
нет. То, что делается Росстатом, это правильное направление, ему помогает Международная
организация труда. Вроде бы Росстат согласен, даже сделали методологию, как
надо собирать информацию о зарплате. Но теперь новая напасть — нет денег на
обследование. Будет ли это обследование в будущем году – большой вопрос. Это
вот то, что приходит в голову на эту тему.
Теперь пару слов я скажу про рынок труда, потому что, в
конечном счете, основная часть доходов — это заработная плата, а заработная
плата — это то, что мы получаем на рынке труда. Всех сейчас интересует, что
будет с безработицей в условиях кризиса. В этот раз апокалиптических прогнозов
гораздо меньше, чем было во все предыдущие кризисы, мы помним, что прогнозы
были катастрофическими. Многие пишут, что в России сложилась определённая
модель, мне приятно это читать, что в кризисы наш рынок реагирует зарплатой, а
не численностью. Значит мы не зря 15 лет писали свои работы, чтобы в это
поверили.
Пока в статистике мы не видим реального изменения
занятости, рост безработицы есть, вот в феврале по отношению к февралю от 5,5%
до 5,8%. Вопрос, это сезонность? Это ошибка измерений, или это эффект кризиса?
Мы пока сказать не можем. Возможно всего понемногу. Но в любом случае
безработица стартует с очень низкой точки. Вопрос, почему она такая
самостоятельная? И если будут вопросы, я готов на эту тему рассуждать. Можем ли
мы сравнивать нашу безработицу 5,8%, например, с немецкой безработицей в те же
5,8%, или это разное? Это тоже вопрос любопытный.
Есть несколько обстоятельств, которые, как мне кажется,
будут влиять на то, что безработица будет оставаться относительно низкой, и
есть несколько обстоятельств, в том числе новых, которые будут ее толкать
вверх. Если готовить про то, что ее будет толкать вверх кризис, это понятно, но
зависит от того, какая будет глубина и продолжительность спада. Вверх будет
толкать замораживание вакансий, фактическое замораживание создания новых рабочих
мест. Любопытная вещь, этого не было в предыдущие кризисы, — идея высших
руководителей снижать себе зарплату, потому что это теперь может стать модой и
пойдет дальше, и тогда это поможет держать безработицу низкой. Вверх может
толкать безработицу структурный сдвиг, который произошел. Что я имею в виду?
Если в 2006 году основным работодателем отраслевым была обрабатывающая
промышленность, то сейчас — торговля. В торговле занято 20% всех занятых. В
обрабатывающей промышленности — около 15%. А если прочие услуги не 20%, а еще
больше, и этот сектор не будет реагировать ни на какие запреты. Магазин
закрывается, все на улице.
Если представить себе, что есть такой механизм, который
сдерживает сокращение занятости, как издержки увольнения, которые встроены в Трудовой
кодекс, то в торговле они эффективны гораздо ниже, хотя формально такие же,
потому что мониторинг хуже и малые предприятия, которые закрываются. И никакие
административные механизмы, запреты, нажимы работать не будут. И это может
гнать безработицу существенно вверх.
Да, еще одно обстоятельство может проявиться. Пока его
нет. И намёков нет. Это пособия. Потому что наша низкая безработица, в
значительной степени, функция низкого пособия. Если нарисовать кривую, как
менялась за все годы безработица, и если нарисовать кривую-показатель
соотношения среднего пособия по безработице к средней зарплате, можно подогнать
шкалы и масштабы таким образом, что они практически совпадут.
Играя пособием, можно гонять безработицу вверх-вниз. И
если в какой-то момент придет идея поднять пособия, то это само по себе даст
приток безработицы, но целый ряд факторов будет работать против безработицы,
прежде всего сокращение численности населения, демография трудоспособного
возраста. Другой демографический фактор — это сокращение естественной нормы
безработицы за счёт сокращения доли групп имеющих максимальный риск — это
молодёжь и люди с низким образованием, соответственно старшее уходящее
поколение. Сдерживать безработицу будет низкое пособие, как я уже сказал, если
ничего не произойдет, снижение зарплат, которое в феврале уже минус 10% в
реальном исчислении. Понятно, что номиналы
не растут, инфляция, которая все съедает, в результате минус 10%.
Вполне возможно, что особо большой безработицы мы не
увидим. Но цена этому — сокращение доходов. Как далеко оно пойдёт, я думаю, что
можно только гадать. Если доходы начнут сжиматься, вообще, вся эта история,
которую Лилия Николаевна рассказала, на ближайшие годы может сильно
модифицироваться. Мы находимся в этом смысле в точке перелома, но он, наверное,
еще не произошёл, но картина может поменяться очень сильно. И бояться нужно не
того, что станет меньше занятых, их, наверное, не станет меньше, потому что не
работать возможности у нас нет, а получать меньше, такая возможность есть.
На этой оптимистичной ноте я завершу.
Марина
Красильникова:
Совершено авторитетно заявляю, как человек, который
создал индекс социальных настроений Левада-Центра, что этот показатель и
показатель реальных доходов населения — это очень разные вселенные. Я не могу
сказать, что они никак не пересекаются, потому что точкой их пересечения
является общество в целом, это просто разные способы измерить разные ипостаси
общества. Помимо этого, здесь существует чисто измерительная проблема, которая
состоит в том, что если динамика реальных доходов — это базисный индекс,
который может измеряться от нуля до плюс бесконечности, то индекс социальных
настроений — это конструкт, область изменения которого от нуля до ста. И всё.
Чтобы сопоставлять динамику социальных настроений и динамику реальных доходов
населения, о реальных доходах надо говорить в терминах второй производной, т. е.
в терминах изменения прироста. И тогда картина становится гораздо более похожа,
чем то, что продемонстрировала Лилия Николаевна. В периоды снижения реальных
доходов населения социальные настроения тоже так или иначе ухудшаются. К
сожалению, я не предполагала никаких презентаций, но динамику этого индекса и
более подробно на его компоненты можно посмотреть на сайте Левада-Центра, я
имею в виду индекс социальных настроений.
Я хочу немного рассказать, почему это разные вселенные,
почему индекс социальных настроений далёк от реальных доходов населения. С
самого начала было желание построить некий показатель уровня оптимизма
общества, имея в виду, что вот этот самый общий настрой, который присутствует,
как общее умонастроение совокупно всех людей. Это весьма мощный субъективный
фактор, который формирует и оказывает существенное влияние на поведение людей в
самых разных своих общественных ипостасях. На поведение людей, как электората.
На поведение людей на рынке труда. Их готовность или неготовность терпеть
ущемление на рынке труда. Готовность или неготовность увольняться или терпеть
снижение заработной платы. Изначально для нас было интересно влияние общественных
настроений на экономическое поведение населения, на поведение потребителей. И
собственно сам этот индекс социальных настроений, если уж совсем вдаваться в
историю, в начале 1990 годов, тогда еще во ВЦИОМе, мы начали измерять индекс
потребительских настроений. Юрий Александрович Левада заинтересовался этим
проектом, ему очень понравились эти картинки, и он попросил меня сделать то же
самое, но только для общества. Не для экономического поведения, а для общества
в целом. С этого все началось. Был сформирован пакет из 12 вопросов, которые
теперь уже регулярно задаются респондентам Левада-Центра. И из этих 12 вопросов
был состроен уникальный один показатель, возможность такого объединения была
математически обоснована, я не буду вдаваться в подробности, но суть в том,
что вопросы, на которых строится индекс
социальный настроений, ни один из них напрямую не измеряет динамику денежных
доходов населения. Самое близкое, что там есть — это вопросы о динамике качества
жизни, как изменилась ваша жизнь в целом, и какое у вас настроение. Затем это
была группа вопросов связанная с оценками ситуации в стране в целом. Группа
вопросов связанных с как с личными ожиданиями, так и с ситуацией в стране в
целом. Страна в целом — это экономическое и политическое развитие.
И четвёртый компонент — это оценки руководства страны.
Вот четыре компонента, и ни один из них напрямую не
измеряет динамику финансовых ресурсов домохозяйства.
Тем не менее, человек един, и в том числе динамика
финансовых ресурсов — это один из важнейших компонентов, который определяет все
его различные настроения. Интригой последнего года, которая очень увлекла Льва
Дмитриевича Гудкова состоит в том, что динамика этих четырех компонентов, о
которых я говорила, вдруг стала разнонаправленной. С конца 2013 года — первой
половины 2014 года. Примерно, начиная с 2010-2011 года, субъективные оценки
социальных, потребительских настроений стагнировали с вялым отрицательным
трендом. И именно так все происходило вплоть до разворачивания украинских
событий.
И при этом стремительно снижались оценки действий
руководства страны. Просто опережающими темпами снижались после 2008 года. Это
очень хорошо было видно на этом инструменте индекса социальных настроений.
Массовое одобрение позиции российского руководства в украинском кризисе привело
к тому, что буквально за несколько месяцев 2014 года, все имиджевые потери,
которые потерпело руководство страны с 2008 года были компенсированы. И на фоне
стагнирующих оценок экономической и политической ситуации в стране в целом,
стремительный рост одобрения руководства страны привел к некоторому росту
индекса социальных настроений. Весной 2014 года даже к росту потребительских
настроений. Не было предела общественному оптимизму. Но этот предел уже сейчас
очевиден, потому что начиная с лета прошлого года как раз произошло вот это
раздвоение общественного сознания, когда продолжали расти оценки одобрения
действий властей, и начали снижаться оценки экономического и политического
развития и страны в целом, и ожидания относительно личного материального
положения. Индекс потребительского отношения рухнул в декабре на 12%, когда
обычно декабрь это месяц покупок, месяц торжества потребителя. В этом декабре
все было наоборот. В 2012 году мы тоже были свидетелями снижения индекса
социальных настроений и индекса потребительских настроений, но не такого
драматичного. Поэтому, я хочу сказать, что индекс социальных настроений тоже
снижается, его компоненты более или менее приближены к оценке материальных
условий жизни людей и семей, они снижаются очень сильно.
Что касается субъективных оценок уровня материального
достатка, до сих пор, несмотря на то, что население демонстрирует и в таких
косвенных характеристиках, типа индекса потребительских настроений, полную
уверенность в том, что мы входим в кризис, оценки уровня материального достатка
не ухудшаются особенно сильно. Это правда. Вы правильно показали, у российского
общества есть уже значительный опыт в экономических кризисах. Нынешняя
траектория вхождения в кризис, с точки зрения населения, не необычна. Вот 1998
года и 2008 год, непосредственно развитию кризисной ситуации предшествовал
такой потребительский бум и существенный рост доходов населения. В нынешнем
кризисе такого нет. Снижение потребительской активности мы наблюдали уже
последние года два, начиная примерно с 2012 года. А с 2013 года розничный
товарооборот по товарам и услугам, уж точно, перестал быть источником роста
ВВП. Я с вами совершенно согласна в том, что частный конечный потребитель в
нашей стране стал важным источником, драйвером динамики ВВП. Так вот, этот
самый важный драйвер динамики ВВП исчерпал себя ещё до начала кризиса, еще в
2013 году. В этот раз мы в кризис входили уже с низкой позиции. Это первое.
Очень показательно, мы все сидим в Москве, я хочу
рассказать про москвичей. К счастью, помимо Москвы за последние 15 лет выросли
другие экономические центры в нашей стране, и Москва перестала быть совсем уж
бельмом на глазу российского общества, сосредоточением богатства. Это было
очень заметно в кризис 2008 года. Этот кризис, согласно нашим опросам, москвичи
почти не заметили. Произошло некоторое ухудшение экономической ситуации, та же
самая торговля потеряла какое-то количество рабочих мест, но в Москве в
торговле москвичи и не работают. Кто потерял работу, те уехали, а москвичи
остались при своих. А вот нынешний кризис москвичи воспринимают гораздо острее,
чем остальная страна. Негативный настрой среди москвичей был связан с социальной
ситуацией, не только с экономической. Он был заложен в 2012 году на фоне того
недовольства недемократическими условиями выборов, которые были выражены в
демонстрациях. С тех пор социальные и потребительские настроения москвичей
существенно ниже, чем в остальной стране. И даже по финансовым настроениям москвичи
сейчас демонстрируют наименьший оптимизм.
Евгений
Ясин:
Так правильно ли сказать, что в Москве уровень жизни
выше, а настроения ниже?
Марина
Красильникова:
Не ниже, чем везде, но заметно ниже, чем могли бы быть.
Ольга
Кузина:
Я так понимаю, что у нас сегодня семинар в виде
дополнений, нежели оппонирования основному докладчику. Я хочу тоже в этом ключе
выступить и рассказать о том, что нам повезло немного больше, чем Владимиру
Ефимовичу, у него денег на опрос нет, а у нас, вроде, оказались. Причём,
профинансировало этот опрос Министерство финансов. Более того, оно сейчас
весной финансирует вторую волну этого исследования потребительских финансов.
Если кто-то в курсе, это такой американский опыт, когда речь идёт о том, чтобы
выяснить, сколько у людей на руках денег, кредитов. Не просто есть они или нет,
а в каком объёме. Нам повезло в каком то смысле, потому что мы как раз делали
анкету, потом анализировали эти данные. Мы бьемся с министерством, чтобы оно
дало эту базу в общественное пользование, в академическое, как минимум. Надеюсь
рано или поздно, мы победим в этой борьбе.
Я вам покажу некоторые картинки из этих данных, которые
говорят каков накопленный «жирок» у населения России в отношении этих финансовых/не
финансовых активов. Понятное дело, что здесь нет супербогатых, потому что
американский опыт такого исследования предполагает наличие дополнительного
флюса на более богатых граждан страны. Но у нас, к сожалению, нет возможности,
потому что у американцев это происходит за счет статистики из налоговых
органов, и тогда там формируется специфическая выборка, которая репрезентирует
этих богатых. У нас таких данных нет. Поскольку мы опасались, сможем ли мы
вообще сделать адекватно это хотя бы для всех небогатых, за исключением
супербогатых россиян, поэтому мы сконцентрировались на основной выборке и без
суперфлюса на богатых.
Что мы получили по активам? Эта методика адекватна тем
методикам, которые есть в США и в Еврозоне. Мы получили первый вывод очень
интересный — россияне в отношении собственного жилья обгоняют как американцев,
так и европейцев. Доля домохозяйств, которые имеют в собственности жилье,
намного выше, чем в других странах. Финансовые активы ниже. Это пока охват.
Если говорить о стоимости этих активов, то финансовые активы не так велики. Вы
видите здесь медианные значения и средне арифметические. По финансовым активам
медиана — 15000 рублей. По не финансовым активам медиана выше — 1700000 рублей,
в основном за счет основного жилья, которое находится в собственности. Если
говорить о финансовых активах, то в целом есть у 74% населения. Но это самый
широкий показатель. Понятное дело, что большинство имеет текущие счета в
банках. В следующем слайде я покажу вам, какие деньги на этих счетах, поэтому в
принципе, когда мы говорим о сбережениях, то такими ресурсами владеет меньше
50% населения, около 45%. Мы говорим о срочных вкладах, металлических счетах,
ценных бумагах или сбережениях в наличных деньгах. Тут мы посчитали уровень
банкизации, сколько людей имеют только наличные деньги и больше ничего. Их
оказалось не так много, всего 10% россиян, кто держит деньги под подушкой и
никакими финансовыми инструментами не пользуется.
И вот теперь про стоимость этих финансовых активов. На
медиану мы смотрим, на выбросы не нужно особо обращать внимание. Если взять все
финансовые активы, то медиана 15000. это не так много. Текущие счета в банках —
7500. сбережения в наличных деньгах — 8000. займы частным лицам, это когда дали
в долг своим знакомым, родственникам, семьям — 3000, срочные вклады – 100000
рублей, но сколько их? Из 9-10% населения.
К чему я это говорю, когда мы смотрим на макро статистику
и видим в потоках увеличение доли доходов идущих на сбережения, как мы видим,
не получается накопить такие уж значительные вещи. Если учитывать, что жилье
находится в собственности, в принципе ситуация выглядит не так плачевно. Но
трудно говорить, что собственное жилье — актив, который использован для
развития драйверов роста.
У меня еще есть про кредиты, основная идея—
перекредитованность. Мы пытались найти индикаторы перекредитованности,
посмотреть какие-то пороговые значения. Их нет. Разные экономики в разных
ситуациях могут находиться. Для одних стран один уровень нормален, для других —
другой. Поэтому тут идет речь только о некотором межстрановом сравнении этих
показателей. Например, первый показатель — охват кредитами населения. В России,
если мы возьмем все кредиты, то получаем 36,1% населения, которые в текущий
момент имеют такой займ. Текущий — это осень 2013 года. Если убрать ломбарды и
займы у частных лиц, то это около 32%. Если сравнивать с США – так 74%. Страны
Еврозоны — 44%. Охват кредитами в России, конечно, меньше. По стоимости, по
всем кредитам и займам, по отношению к тем, кто имеет такие вещи, это 214 000
рублей. В основном, самые большие займы — это покупка недвижимости. Если
говорить о перекредитованности, то здесь возникает проблема. По
макростатистике, есть такие показатели — отнесение объемов кредитов к ВВП или к
денежным доходам населения годовым, там у нас очень благоприятные картинки,
потому что мы позади планеты всей. Но когда мы смотрим на микро статистику, и
сравниваем объемы всей текущей задолженности к объему всех финансовых активов и
не финансовых, у нас получается очень небольшая цифра 5,6% по отношению к США,
где 16,4%. из моей предыдущей части презентации помним, что нефинансовые активы
— это жилье. А у американцев картинка другая, там финансовые активы создают
большую долю, поэтому опять этот показатель не такой уж низкий.
Если мы посмотрим на отношение объемов всей текущей
задолженности к объему годовых доходов, то мы видим, что мы даже больше, чем у
американцев 14,5% по сравнению с 11,7%.
С чем это связано? На западе основная часть кредитов это
недвижимость, кредит и ипотека. Они долгие и по ним маленькие выплаты. Низкий
процент и на долгий срок, поэтому на текущие доходы нагрузка не очень большая.
У нас — короткие кредиты с высокими процентами, поэтому нагрузка выше, поэтому
закредитованность у нас несколько выше, чем у США.
Но такие общие цифры не характеризуют в целом, они уже на
пороговых значениях, условно по сравнению с другими странами. Но мы можем
видеть, что есть определенные группы населения, которые более закредитованы,
чем все остальные. Этими группами являются наиболее низкодоходные люди,
проживающие в мелких населенных пунктах, в городах от 500 до 100000 человек.
Там показатели, например, отношения суммы среднемесячных платежей по кредитам к
совокупному месячному доходу выше, чем в среднем по выборке в среднем по населенным
пунктам и по доходам.
Еще мы подсчитали критерии перекредитованности. Мы взяли
из итальянского Центробанка, информацию о просрочке нескольких кредитов. Тут в
среднем показатели не очень большие. Опять же по каждому кредиту мы смотрим
группу населения, опять видим более высокие значения в группах с наименьшими
доходами и в малых населенных пунктах.
В принципе можно сказать, что в целом ситуация
благоприятная, но она не очень хороша, потому что у нас нет длинных кредитов, а
есть короткие потребительские – дорогие. Из-за этого нагрузка на бюджет выше. И
особенно сложная ситуация именно в мелких населенных пунктах и в низкодоходных
группах населения. В результате мы оценили три признака. Если взять все эти
критерии перекредитованности, то если использовать жёсткий критерий, то где-то
1% домохозяйств имеют все три признака перекредитованности. В принципе не такая
уж большая проблема.
Михаил
Дмитриев:
У меня есть вполне конкретный вопрос, который не был
отражён ни в выступлении, ни в комментариях. Мы сфокусировались на динамике
реальных доходов. А изменения реальных доходов не столь уж драматичны.
Колебания 5-6% — это прямо скажем не катастрофа. А вот колебания реально
эффективного курса рубля все-таки 30% удешевления — это уровень 2005 года. По
сути, это начало потребительского бума в России, который основывался на росте
потребления дешёвых импортных товаров. Как эти серьёзные структурные сдвиги,
связанные с удорожанием импорта во всех его ипостасях, импорта товаров и импорта
услуг, импорта капитальных благ, потенциально может повлиять на модели
поведения потребительского и на такие параметры, как структура и уровень
бедности в стране?
Лилия
Овчарова:
Спасибо за вопрос, Михаил Эгонович. Я хотела бы сказать о том, что я
действительно обошла в своём выступлении вопрос «а что ожидается в ближайшем
будущем?» и акцентировалась на том, что пока нет никаких драматических
изменений. Действительно, ситуация с высокой долей импорта в потреблении и не
только домашних хозяйств, но и населения живущего за пределами домашних
хозяйств, или отдельных категорий населения. Например, вот сейчас под ударом
стоит программа реабилитации инвалидов, потому что выяснилось, что на 90% все
средства реабилитации — это импортные средства. А мы сокращаем на 10% бюджет по
всем статьям, хотя цены на средства реабилитации выросли минимум на 30%.
Мы решили примерно одинаково сокращать все расходы, не дифференцированно,
и выясняется что если сектор домашних хозяйств имеет возможности для манёвра,
то зависимость в потреблении общественных благ создаёт порой более драматичные
сюжеты. Да, мы здесь ожидаем изменения структуры, и мы ожидаем, что оно пойдёт
по классической схеме, в частности первое, на что отреагирует сектор домашних
хозяйств, это потребление туристических услуг, второе, мы ожидаем снижение
потребления услуг в сфере культуры, и следующее, мы ожидаем снижение
потребления, я их называю, гаджеты. И что в данном случае мы подразумеваем под
снижением потребления, надо уточнить. Сроки обновления ряда потребительских
товаров, включая автомобили, у нас оказались очень короткие. В плане обновления
автомобилей мы обгоняем даже европейские страны и уже даже, наверное, обогнали
американцев по разным показателям измерения. Поэтому будет запущена стратегия
продления сроков, в том числе мобильных телефонов, смартфонов, и других средств
мобильной связи. Не отказ от них, а продление сроков. Есть такое ощущение, что
до отказа от потребления очередь не дойдёт.
Экономика развернётся раньше в сторону роста, нежели наступит история с
отказом от потребления. Что мы ещё ожидаем? Мы ожидаем что люди, принимающие
управленческие решения задействуют потенциал домашних хозяйств, для того, чтобы
запустить новые драйверы развития. Этот кризис будет более долгим, чем все
предыдущие. Хотела воспользоваться случаем и ответить на вопрос. В предыдущие разы
история заканчивалась падением в течение года, сейчас мы обсуждаем, что это
падение будет как минимум 2014, 2015, 2016 годы.
Вопрос:
Насколько потребительское поведение российских домашних хозяйств
определяется фундаментальными факторами, такими как доход, а насколько
настроениями, о которых сегодня много говорили? Вот Владимир Ефимович нам рассказывал,
что есть специфическая модель рынка труда. А есть ли специфическая модель
потребления в России?
Лилия
Овчарова:
Думаю, что такого аргументированного ответа на ваш вопрос у меня нет,
потому что такого рода исследований мы не проводили. Но то, что есть некоторое
перепотребление по ряду позиций, является ли это особенностью российского рынка
труда? Кажется, что является, потому что стремительный запуск драйвера роста в
качестве потребительского поведения населения по ряду позиций сформулировал
перепотребление. И это отличительная особенность, которая начала ярко
проявляться с 2005 года.
Марина
Красильникова:
У меня есть совершенно конкретный ответ на ваш вопрос. В рамках измерения
динамики потребительских настроений и индекса потребительских настроений
идеологии бихевиористской экономики, я время от времени оценивала для
российской экономики модели динамики розничного товарооборота товаров и услуг в
зависимости от денежных доходов и потребительских настроений. И должна вам
сказать, что такую модель удаётся построить и оценить. И первые оценки,
сделанные в начали нынешнего века, показывали устойчивое, отличное от нуля, но
довольно скромное влияние настроений, а оценки сделанные за период после
кризиса 2008 года показывают, что настроение влияет так же сильно, как влияет
доход. Вы знаете, что когда строят подобного рода потребительские модели, берут
связь в текущий период и оценивают влияние доходов в предыдущий период.
Оказалось что влияние настроений такое же сильно, как и у дохода в предыдущий
период. 1% улучшение индекса потребительских настроений обеспечивает 0,2%
прироста товарооборота при неизменных доходах. Это по данным за период с 2008
по начало 2014 год.
Ольга
Кузина:
На этот вопрос есть индекс потребительских настроений, он придуман Джорджем
Катоной, который свою модель придумал по поводу сбережения и сберегательного
поведения. Идея такая, что есть неоклассическая модель, она исходит из того что
люди сглаживают потребление. Когда доходы выше перманентных – они откладывают,
когда ниже – кредитуются или тратят сбережения. Катона ввел интересную модель,
что ожидания влияют на этот выбор таким образом, что если прошлый период был
негативный и люди имеют плохие ожидания на будущее, вместо того чтобы делать
сбережения и их тратить они начинают делать обратное. Когда доходы растут, они
переходят на новый уровень потребления, вместо сбережений берут кредиты. Я хочу
подтвердить слова Марины Красильниковой, что после 2008 года, с точки зрения
экономистов неоклассического типа, мы наблюдали интересный факт, финансовый
кризис, а люди понесли деньги в банки и откладывают там свои сбережения. Это
как раз этот эффект, были долгосрочные негативные ожидания, лучше сберечь
сейчас, потому что могут наступить плохие времена, и плюс банки молодцы они
дали хороший процент, выше инфляции, за долгие годы реальный процент в банках
стал положительный. Это легко объясняется моделью Катоны, чем неоклассическими
моделями.
Вопрос:
Мы последний год были свидетелями беспрецедентной волны ненависти, которая
захлестнула страну. Невероятное влияние телевизора. Мне уже приходилось
слышать, влияние этого фактора на здоровье населения, на сердечно-сосудистые
заболевания. Жить месяцами, годами в ненависти… Остальные настроения? Именно
этот фактор смотрения телевизора?
Ольга
Кузина:
Я такими исследованиями точно не занималась. Не могу вам сказать.
Владимир
Гимпельсон:
Конечно, те люди, которые много смотрят телевизор, какие-то проблемы с
психическим здоровьем могут испытывать. Очень вероятно. Я вспомнил в связи с
этим одно интересное исследование. В Канаде последствие кризиса изучалось с
помощью антидепрессантов. И люди, которые оказывались под давлением, они
значимо увеличивали потребление антидепрессантов. Поэтому то, что вы говорите,
могло бы быть предметом для интереснейшего исследования, но я боюсь, что его
провести не удастся. Но ваша гипотеза имеет право на существование.
Лилия
Овчарова:
Есть исследования, которые говорят, что в эти январские праздники выпили
больше, чем в предыдущий год. Если алкоголь тоже антидепрессант, то тогда уже
есть одно наблюдение.
Евгений
Ясин:
Я хорошо понимаю что в России нужно производить серьёзные изменения, потому
что начиная с 2002-2003 годов произошли трансформации в экономических,
политических институтах и после этого то, что есть, почти не менялось. А сейчас
такая нужда возникает. Но если она возникает, предположим какие-то
институциональные изменения в правовой системе, политической системе, в
экономике, например, то что связано с местным самоуправлением, и так далее. Что
одновременно произошли крупные изменения общественных настроений? Вы же еще не
изучали инициативу президента по поводу присоединения Крыма? Если изучали,
тогда скажите, мне просто интересно, что никакие перемены, которых мы ждали
после выборов 2011 года, начала 2012 года, ничего этого быть не может. Народ
весь отдался этим процессам. И что?
Марина
Красильникова:
Настроения сильно не поменялись. Я бы сказала так: если бы украинского
кризиса не было, надо было бы что-то придумать подобное для того чтобы
восстановить стремительно сужающуюся и ухудшающуюся легитимность идей, и
способность власти влиять на общество. Потому что этот процесс после 2008 года
шел весьма стремительно вниз, нужно было что-то делать. Стратегия полностью
себя оправдала и принесла божественные результаты для ныне действующей власти и
укрепила ее, это никто сейчас не ставит под вопрос. Ни низкодоходные, ни
высокодоходные, ни житель провинций, ни москвичи. Мы говорим о том, что в
Москве самые низкие социальные настроения, но это все равно означает, что 70%
москвичей одобряют действия президента, больше половины Москвичей считают, что
страна идет в правильном направлении и так далее. Еще два года назад мы такого
не видели, еще и рядом такого не было. Инструментарий индекса социальных
настроений оказался очень хорош для структурного анализа. Он позволил выдвинуть
и подтвердить гипотезу, которая состоит в том, что в периоды структурных и
экономических кризисов, на дне кризиса мы видим всплеск патернализма в
обществе. Это хорошо видно на тех картинках, которые можно сделать из
компоненты индекса социальной активности. Мы сейчас на дне или идем на дно
экономического кризиса, поэтому сейчас есть дополнительный фактор стимулирующий
патернализм.
Выступление:
Мне кажется, что взаимосвязь между экономическим положением и социальными
настроениями существует, но она не такая прямолинейная. В нулевые годы мы вошли
очень бедной страной, а вышли очень не бедной страной, в нулевые годы реальные
доходы росли на протяжении целого ряда лет, двузначно ежегодно, заработные
платы росли двузначно. Это совершенно немыслимая вещь. Мы к этому привыкли. А
кризис 2009 года, который немножко растряс, он был относительно быстро
преодолен. И пусть мы от этих двузначных чисел роста доходов ушли, но мы
фактически не почувствовали больших потерь, а теперь мы входим в новый этап. Этап,
когда каждый день мы будем беднее, каждый день, за счет инфляции, за счет
сокращений занятости, за счет сокращения реальной заработной платы, за счет
роста цен на жизненно необходимые вещи, про лекарства я уж и не говорю. Мы
будем беднее. Это означает новый длинный тренд. Сколько он будет продолжаться,
мы не знаем. Как это будет влиять на социальные настроения можно предполагать.
Я не думаю, что люди будут в восторге, как только в голове начнут складываться
разные вещи, и перед глазами будут появляться ценники наших побед, то
социальные настроения начнут меняться. Как это будет происходить и когда, я не
знаю. Но мне кажется, и тут у меня своя дискуссия с Левада-Центром и с
Гудковым, есть определенное смещение, оно усиливается. Что у людей, которые
могут иметь другую точку зрения от доминирующей, сокращаются шансы попадания в
выборку и, таким образом, исследования будут смещаться в сторону более
консервативных групп населения.
Ольга
Кузина:
Мне кажется, быстро люди увидят ценник в магазине и поймут что это ценник
нашей победы. Человек оценивает свое положение, чувство счастья или чувство удовлетворенности
не в связи с абсолютными величинами, а в связи с тем как могло бы быть. И до
тех пор пока ощущение будет что могло быть так как на востоке Украины, до тех
пор эффект эйфории будет силен. До тех пор пока телевизор будет показывать
другую картинку, где будет видно, что цены, конечно, выросли, а уровень жизни
упал, но это не так ужасно как вот там, это будет поддерживать оптимизм.
Особенно когда люди ждут поддержки государства.
Вопрос:
Меня интересует, в связи с чем возник, возможно он и прежде был, а сейчас
активизировался, интерес министерства финансов к тому сколько в кубышке у
населения, в том или ином виде? И использование населения, или его
экономических активов в виде драйвера развития. Обычный гражданин России должен
ощущать тревогу от того что к нему и к его активам такой интерес возник.
Ольга
Кузина:
Здесь у вас уместилось две презентации из разных исследований. То о чем я
сейчас рассказывала, появилось в результате большого интереса государства к
повышению финансовой грамотности населения. Было проведено два опроса, один на
измерение уровня финансовой грамотности, а другой на измерение поведения,
посмотреть как люди поступают со своими деньгами. Это шло вне подготовки к
мобилизационным стратегиям. С другой стороны, когда ты знаешь, сколько есть
денег, можно воспользоваться этим знанием. Мы не от чего не застрахованы, но
там не так много.
Марина
Красильникова:
Этот тот редкий случай когда населению не надо боятся что его используют.
Населению как раз надо гордиться что оно становится все более существенным фактором,
влияющим на экономическое развитие страны в целом. Слова может быть не очень
вам подошли, профессиональный жаргон экономический, но по сути это глубоко
позитивное явление.
Евгений
Ясин:
Тут полным полно квалифицированных людей, никто из вас не хочет выступить?
Нет? А кто неквалифицированный?
Виктор
Дашевский:
Из того, что нам тут рассказали, а потом стали говорить и о том как же
социально-политические проблемы влияют в свете тех экономических проблем,
которые возникают, то как мне показалось, при ответах все сводилось к тому, что
взлёт шовинизма перекрывает финансово-экономические трудности. Из того
фактического материала, который мы тут узнали, видно было, что были еще, так
называемые, «лихие девяностые». Это я применю такой термин специально. И видно,
что тогда было гораздо хуже, чем сейчас, а ведь старшее и среднее поколение,
которое более политизировано, более чем нынешняя молодежь, как мне кажется, не
забыло эти «лихие девяностые». Мало того что взлет шовинизма, реально все было
хуже, хуже чем в 1991 году, хуже чем при Советской власти, а тут вот временные
трудности. А тут еще сказали, что проценты в банках по вкладам впервые стали
положительные за все время, если я не ослышался. Так это хорошо, такого давно
не было. Если взять этот взлет шовинизма, плюс память о том, что было не так
давно и хуже, что особенно хорошо помнит поколение моего возраста, мне уже под
семьдесят лет, а так уже и помоложе люди помнят. А тут уже процент
положительный. Ну, знаете!
Вопрос:
Я, если позволите, обращу внимание на интересный момент в самом докладе. То,
что вы видите в статистике, что в декабре была якобы покупка валюты, а в январе
продажа, есть ли у вас оценка, какая доля населения продала? Действительно были
люди, которые такой краткосрочной спекулятивной стратегии придерживались –
заработать на курсе. Интересно, все-таки осталась часть людей, которые переживают,
что им делать дальше. Есть у вас оценка, сколько людей еще сохранило?
Марина
Красильникова:
Я хочу сказать, что вообще среди населения весьма невелика доля тех, кто
занимается валютными спекуляциями. В лучшем случае один из десяти.
Лилия
Овчарова:
Вы знаете, я хотела воспользоваться правом заключительного слова, чтобы
ответить на вопрос про особенности потребительского поведения домашних
хозяйств. Я об одном забыла сказать. Это склонность нашего населения к запасам.
Вот это, пожалуй, отличительная особенность, которая проявилась и в 1998 году,
и в 2008 году, и она проявилась сейчас. Она во всех доходных группах. У каждого
был свой любимый товар. Когда наши зарубежные коллеги смотрят реакцию населения
на кризисные ситуации, то возрастающая доля расходов на товары их немного смущает. Потому что
западные потребители начинают экономить в этой ситуации, понимая, что завтра не
на что будет жить, а наши покупают товары. В некоторой степени эта склонность
связана с тем, что всегда ожидается дальнейшее повышение цен. Это эффект
высокой зависимости от импортных товаров.
В качестве заключения, я хотела бы сказать, что действительно есть какой-то
запущенный PR-проект, цель которого говорить, что происходят ужасные перемены. Например,
пособия должны были проиндексировать на 12%, а проиндексировали на 5,5%, бюджет
урезали на 10% и так далее. Создается портрет грандиозных негативных изменений.
А потом когда это прикладывается к реальным показателям, то все не так страшно.
Я не психолог, но, мне кажется, что существует модератор этого процесса, и он таким
образом пытается завуалировать нежелание решать ряд серьезных экономических
проблем.
Второй пункт моего заключения. Этот кризис открывает коридор возможностей
для структурных изменений. И что, вместо обсуждения экономического
сообщества по поводу того на сколько
процентов сократили бюджет, хотелось бы смещения в строну того, что можно было
бы сделать сейчас чего нельзя было сделать на волне высоких цен на нефть, когда
денег было много. Есть некие сюжеты, которые можно было бы сделать. На мой
взгляд, это связано со структурными реформами в тех секторах, где в основном
оказываются услуги, в частности, в образовании и здравоохранении, в культуре и
в социальном обслуживании. Там можно было бы сформировать такой тренд, когда
усиливается та компонента социальной сферы, которая является драйвером
развития. Я боюсь, что сейчас здесь произойдет срыв, по многим начатым реформам
и это будет неправильное решение, потому что инвестировано много ресурсов в то,
чтобы качество услуг в социальной сфере выросло за счет роста инвестиций, и в
том числе инвестиций населения. Но боюсь, что патерналистские настроения
развернут эту часть вспять. Единственные кто могут выступить и артикулировать
эти сюжеты, это профессиональные экономисты. Поэтому мне бы хотелось, чтобы мы
подумали о новых драйверах развития, которые формируются в условиях кризиса,
когда цены на нефть падают. Спасибо.
Евгений
Ясин:
Ну что, мои дорогие, тогда, с вашего позволения, я подведу черту.
Я хочу, во-первых, выразить большую благодарность нашим участникам, прежде
всего. Лилии Николаевне. Все было очень интересно. И очень интересные были
выступления других наших коллег. Спасибо и до новых встреч!