Александр Феликсович ГАВРИЛОВ
Директор института книги

Александр Гаврилов:
Организаторы школы долго терзали меня, как будет называться мой доклад. В результате, оставили название от прошлой школы. А я придумал новое, гораздо более забавное. Сегодня мы будем говорить про веселую эпоху книги, при которой мы с вами присутствуем.
Понятно, когда мы говорим «книга», у каждого в голове есть какой-то образ, что такое книга. Чаще всего мы представляем себе, выражаясь профессиональным языком, кодекс. То есть, некое количество листочков, переплетенных вместе и завернутых в твердых переплет. В деревянный, картонный, пластиковый или другой. В этом смысле, думаю, с книгой может мало чего случиться. С другой стороны, если и случится, то невелика беда.
На самом деле, когда мы говорим о книге, имеет смысл говорить не о кодексе, не о физическом экземпляре, а о том, что было придумано примерно в XV-XVI веках в Европе, и что стало совершенно революционной информационной технологией. Именно к этому времени относится массовое распространение книжного чтения. А что происходит в XIV веке? Никто книг не читает? Читают. Единственное, что они читают их в специально отведенных местах. Они читают их в монастырях, если говорить о Европе. За границами монастырей, за стенами хорошо охраняемых монастырей, все удовлетворяются устной коммуникацией. А в монастырях переписывают книжки, хранят книжки, которые не понимают. Потому что, скажем, распространение греческого языка чрезвычайно невелико, а хранение греческих рукописных книг распространено в Европе. Они перекладывают их с полки на полку и вешают на них бирки, не понимая, что написано.
От средневековой латыни осталась поговорка: «Греко сунд» — «это греческое», то есть, относящееся к любой белиберде, то, что понять невозможно.
И вот в XV веке книга выходит за границы монастырей. В каком виде? Это романы, детективы Дарьи Донцовой? Не совсем. В первую очередь, это бытовые записи. Мне посчастливилось посмотреть на такую настоящую книгу случайно. Я был в городе Архангельске, интересном городе в истории России, совершенно не обыкновенном. Нас повели в очень хороший этнографический музей. Понятно, что там показывают бороны, вышивки, слюдяные окошки. О них принято говорить с презрением, мол, стекла не могли изобрести. Но если сравнивать их со стеклянными окнами того же времени, то слюдяные более прозрачные и, безусловно, красивее. В общем, это настоящая роскошь. Не случайно, добыча и производство слюды в России были монополизированы государством.
И вот вреди всего этого великолепия я вдруг нахожу какие-то бумажки. Пытаюсь их читать. Бумажки очень смешные. Они написаны старинным полууставом. Шрифт разборчивый, но немножко надо поломать и глаза, и голову, чтобы понять, что там написано. При этом, текст очень странный: «А за Лисьим Носом повороти налево и иди по ветру». Что это? Мне отвечают, что это лоции. Это домашние лоции поморов.. То есть, в каждом уважающем себя доме людей, который жили при Белом море, кормились с того, что могли доставить грузы из точки в точку, наловить рыбы, хранились, – поначалу под большим секретом, – домашние лоции. В них безо всяких карт, которых еще не существовало, на чистых словах описывались маршруты. Эти лоции передавались в поколениях. И так поморы могли путешествовать в Белом море и прилегающих реках.
Вот такого же типа книги  в XV веке начинают становиться основанием с начала эпохи великих географических открытий, а потом индустриальной революции. Накопление знаний в письменной форме и распространение их на максимально широкую аудиторию, это то, что обусловило весь тот мир, который мы видим за окном. Причем, мы можем проследить, как появление технологии размножения книжек изменяет в пределах 20-30 лет темп развития той страны, в которой это происходит.
К португальцам бегут в огромном количестве переписчики из объятой войной Испании. В Португалии страшно растет качество морского сообщения и, наконец Васко де Гама доплывает до Индии. В Англии паровую машину приспосабливают к печатному станку и строят первые фабрики по производству книг и памфлетов, и немедленно индустриальная революция происходит в течение 20-30 лет, и она дает бешеный рывок.
У русского поэта есть строки, немножко помпезно звучащие: «И как нашел я друга в поколенье, читателя найду в потомстве я». Что это значит в переводе на человеческий язык? Поэтом понимает, что с тех пор, как его стихи стали печататься на бумаге, ему не обязательно адресоваться к современникам, к тем людям, которые его окружают. Он может передавать свою информацию или впечатления сквозь века. Вот что такое изобретение книгопечатания и массовое распространение книги. Это революционная информационная технология.
Сейчас мы видим довольно активное развитие информационных технологий. Интернет – прорыв, чего говорить. То, что была книга для Европы, вполне сопоставимо с тем, чем сегодня является для мира, гораздо более объединенного, глобализованного, Интернет. Заметим, там, где книжное распространение было открытыми и всеобщим, общество скачкообразно развивалось. Там, где не было всеобщей грамотности, где не было всеобщего доступа к книге, там общества либо стагнировали, либо никуда не развивались.
Спрашивают: почему Европа очень развита, а Африка раздроблена и мало развита? Один из ответов, разумеется, не единственный, — это, безусловно, книга. Эта самая книга и умирает на наших глазах. И относиться к этому я просил бы чрезвычайно серьезно.
Вот забавная табличка, которая показывает время, которое тратит в среднем человек на книжное чтение. Трудно, конечно, отличить книжное чтение от журнального и газетного. Но этот замер был еще при Советском Союзе, в поздних 1970-х. Тогда средний советский гражданин тратил больше 20 минут. А средний британец тратил 5 минут в неделю на то, чтобы познакомиться с печатными источниками.
Правда, тут надо признаться, что британцы впали в панику по этому поводу и стали бешено развивать пропаганду чтения. Все 30 лет, которые прошли с того момента, целиком посвящены пропаганде чтения. А в Советском Союзе это огромное время чтения в некоторой мере обеспечивалось очень плохим телевидением, очень плохим кинопрокатом, очень плохой структурой досуга. То есть, совсем нечего делать: можно либо кошке к хвосту банку привязать или книжку читать. Больше, по сути, вариантов не остается.
В том же замере обнаружилось, что одной из самых читающих стран мира является Финляндия. Это вполне коррелирует с тем, о чем я говорил прежде, что большое чтение ведет к большому промышленному развитию. Больше финнов читали только шведы. Это очень интересная страна. К концу 1970-х годов у них был самый высокий уровень книжного чтения и самый высокий процент самоубийств. Видимо, им печально жилось, мне кажется.
А это новые данные. Я понимаю, что немножко подвираю, когда объединяю их на общем графике, потому что это 1970-е годы, а это 1990-е годы. Но, в общем, мы знаем сегодня, что читаем немножко меньше, чем британцы в 1970-х. Мы вообще не читаем. 4 минуты в неделю. Это, что называется в среднем по палате. У одного жар, ругой умер, а в среднем температура нормальная. В эти данные входит и студенческое, и школьное чтение, и все остальное. В общем, примерно не читает никто. Картина катастрофическая. Она  везде плохая, а у нас особенно.
Более того, книжное чтение как таковое было связано с еще одной важной способностью. Читатель книг был способен накапливать большой объем информации, говоря компьютерным языком, в оперативной памяти. Он читает, читает книжку, и все время, пока ее читает, помнит, что было в начале. Небольшая книга – это примерно 400 тысяч знаков, говоря полиграфическим языком, 10 печатных листов. Сегодняшнее изменяющееся чтение, это чтение, связанное с гораздо меньшими объемами. Нормальная журнальная статья, это примерно 30 тысяч знаков. Более чем в 10 раз меньше. Причем, мы говорим о маленькой книжке и большой статье. Понятно, что если мы будем говорить об обычной статье и серьезной книжке, то там расхождение будет в сотни раз. И, наконец, обращение в Интернете. Понятно, что тут трудно что-то нормировать. Но большой текст в Интернете – примерно 6 тысяч знаков.
Я долгое время возглавлял газету «Книжное обозрение», теперь возглавляю общественную некоммерческую организацию «Институт книги». Попутно много работаю с издательствами, с медиа. Поэтому ко мне время от времени обращаются как к доктору, со словами: «Вот я роман написал. Посмотрите, пожалуйста». Хочется сразу ответить: да-да, проходите, раздевайтесь до пояса, дышите, не дышите. Так вот, если в поздних 1980-х человек, говоривший «я написал роман», как правило, все-таки приходил с 800-900 тысячами знаков, то сегодня приходит с 12 тысячами знаков. То есть, чуть меньше большой журнальной статьи.
С чем это связано? Мы начали воспринимать текст другими массивами. Как выглядит много текста, много букв, в старом измерении? Вот так. Небольшой объект небольшого размера. Соответственно, он примерно равен экрану моего ноутбука. Но на экране ноутбука умещается совсем другое количество букв.
Я привел несколько примеров для того, чтобы показать, почему на предыдущем слайде было написано не просто «много букв», а «много букв плюс дизайн». Потому что развитие сначала полиграфического дизайна, а потом интернетовское, оно было связано с другой подачей букв.
Вот посмотрите. Это очень хороший журнальный разворот. Я честно признаюсь, что взял его из блога лучшего полиграфического дизайнера Российской Федерации, Михаила Сметаны, директора Московского издательского дома «Афиша». Это какой-то модный журнал, а статья посвящена модным узлам в прическах у девушек. Вы видите, какое количество букв располагается на этом развороте, и как стоит слово «узлы». Развитие дизайна, начиная с 1970-х годов по нынешний момент позволило людям ощутить, на мой взгляд, совершенно ошибочно, почувствовать как будто бы общение без слов. На этом развороте слов нет. Но мощный эмоциональный, информационный, стилевой посыл, конечно, есть.
А вот эту работу я считаю просто блистательной. На языке современных полиграфических дизайнеров это называется «инфографика». То есть, картинки про информацию. На эту часть я прошу обратить ваше внимание. На этой картинке рассказывается, как в разных частях Америки люди добираются на работу. Верхняя, светло-красная часть, это те, кто сами едут на машине. Темно-красная – нанимают машину, объединяются, чтобы ехать на одной машине. Светло-синее – едут общественным транспортом. Темно-синее – идут пешком. Рыжее – работают дома либо едут на велосипеде. Соответственно, вот так это распределение выглядит в Чикаго. Вот так в Атланте. Вот так в Нью-Йорке, в Хьюстоне, в Сиэтле, в Лос-Анджелесе, в Сан-Франциско, в Вашингтоне.
Смотрите, информации довольно много. С ней можно работать, ее можно сопоставлять, осмыслять. Она побуждает нас самих думать о том, как устроена наша жизнь, почему мы не ходим на работу пешком. Но вся эта информация в картинках, а не в буквах.
Чем это нам грозит? Почему мы относимся к этому так серьезно? Потому что у каждого процесса коммуникации, в том числе и чтения, есть три части. Есть тот, кто производит сообщение. Есть тот, кто принимает сообщение. Есть тот, при помощи чего они сообщаются. В этом смысле схематически книга ничем не отличается от разговора по телефону. Мама звонит дочке, чтобы проверить, вернулась ли она из школы, разогрела ли суп. У нас есть мама, дочка и телефон. В этом смысле Федор Михайлович Достоевский, написавший роман «Преступление и наказание», или экономист Карл Маркс, написавший огромный труд «Капитал», и сегодняшних их читатель мало чем структурно отличаются.
В этом смысле инфографика ничем не отличается от «Капитала». Здесь так же есть тот, кто имеет эту информацию и сообщает ее, есть способ сообщения, есть читатель. Но этот читатель еженедельного журнала другой, чем читатель книжки Карла Маркса «Капитал». Во-первых, он не только не приучен держать в голове большие объемы информации, но, напротив, склонен к тому, чтобы всю информацию получать в едином взгляде. Он глянул на картинку и примерно все понял. Можно, конечно, разбираться, а можно не разбираться. Это совсем другая технология ума. И если, скажем, ученый 30-летней давности держал в голове огромные массивы информации и свободно ими оперировал в любой момент.
Помните историю про то, как периодическая система элементов приснилась Дмитрию Ивановичу Менделееву во сне? Это, в частности, означает, что вся информация обо всех особенностях всех химических элементов, известных в химик тому моменту, была в этот момент у него в голове. Не в Интернете, а в голове. Сегодняшний исследователь, ученый, мыслитель, обыватель очень надеется на то, что информация имеет несколько стадий глубины, и ему достаточно знать, на какой полке, в какой библиотеке или на каком сайте располагается информация, для того чтобы обратиться к ней.
Это рассеянное внимание, постоянно перебиваемое новыми сигналами, было впервые зафиксировано социологами в конце 1970-х годов. Про это был снят фильм, который был результатом социологического исследования. Он назывался «Переключая каналы». Это рассказ о человеке, который идет по своей жизни не как отдельное обособленное существо, а как полностью расслабленное, не способное сосредоточиться, облако, которое хватает отдельные куски информации, а дальше они также и рассеиваются в его сознании. Новые способы передачи информации формируют новый способ думать. И этот способ думать связан с полной неспособностью сосредоточиться, полной неспособностью накопить большое количество информации, и полной неспособностью сопоставлять эту информацию внутри себя.
Итак, что же у нас за потребитель? Он очень эмоциональный. Он живет сердцем. Он совсем не склонен сосредотачиваться и сопоставлять информацию, которая попала в его голову. Это очень управляемый потребитель информации. Он по-настоящему не принадлежит сам себе.
Мы знаем, что люди на многотысячных митингах очень легко вливаются в толпу. И когда вождь многотысячного митинга кричит: «Мы молодцы! Они негодяи! Пойдемте, побьем их!», то, в общем, никто особо не задумывается, почему мы молодцы, почему они негодяи, стоит ли их бить. Некоторым образом эти массовые движения полностью соответствуют тому, что мы знаем о рыцарских временах в Европе. Там они тоже главным образом хватали что-нибудь тяжелое и бежали бить негодяев. А почему они негодяи, а мы молодцы, особо не задумывались.
Получается, что изменение информационной картины, изменение способа ее обработки, делает каждого из нас, кто соглашается уйти от книжки и перейти к новой реальности, делает гораздо более управляемым, менее обособленным, менее самостоятельным. Меня это пугает. Я привык к тому, что как только человек отдает свою самостоятельность, волю, право обустраивать собственную жизнь кому-то, так с ним немедленно начинают делать какие-то гадости.
Возвращаясь в Россию. После рассказов об ужасах я покажу вам один позитивный слайд. Это количество названий книжек, выпущенных в Российской Федерации. То есть, отдельных книг: «Тимур и его команда», «Лолита» и другие. В 2000 году все российские издательства выпустили менее 30 тысяч наименований. К 2008 году было примерно 120 тысяч наименований. В 2009 году – 127 тысяч наименований. То есть, в общем это ползет вверх. Российские издательства выбрасывают на рынок все больше и больше книг. Какие эти книги? Хороши ли они? Об их качестве мы на этом слайде не говорим. Мы говорим только о том, сколько их.
Если бедному советскому читателю было доступно порядка 80 тысяч наименований в год, и большая часть этих книг была скомпрометирована коммунистической идеологией, то сегодня мы видим, как количество названий растет и растет. Позитив закончился.
А это я наложил на этот же график. На самом деле, он совсем другой, потому что нынешний тираж не 30 тысяч, а 3 тысячи экземпляров. На самом деле, он в 10 раз ниже. Но чтобы вы их видели вместе, я его приподнял.
Что такое средний тираж? Это количество всех книг, поделенное на количество наименований. Каким тиражом в среднем выпускается книжка? Сегодня это 3 тысячи экземпляров. И эта линия неуклонно падает.
Давайте посмотрим на этот странный график. Количество наименований растет. Количество среднего тиража падает. Что является той величиной, которую мы улавливаем внутри этого странного перекрестья? Чем обусловлено это скрещение? Ведь если бы количество читателей, например, росло, то и средний тираж бы рос. Потому что книжек все больше и больше, читатель хапает их все больше и больше, читает их и ничем другим не занимается. Увы. Это катастрофическое расхождение графиков показывает нам: в этом просвете мы видим сокращение количества читателей. Можно говорить о том, осталось ли их столько же или стало их меньше. Если мы посмотрим на возрастное распределение, мы увидим еще один едва заметный проблеск оптимизма. Мы увидим, что самыми большими читателями являются те, кому за 60. 10 лет говорили: те, кому за 50. через 20 лет некому будет разговаривать. И те, кому между 20 и 30. Есть небольшой «горб» на этом графике. Вроде бы, они тоже читают. Что и как, это добрая воля каждого.
Получается, что процесс, о котором я говорил, процесс добровольного отказа от базовой информационной технологии, которая сформировала, который мы видим, он идет у нас семимильными шагами.
Впрочем, надо сказать, что в этом мы хоть немножко и опережаем развитые страны, но не сильно. У них тоже люди отказываются от чтения. Но книжная отрасль не сдается. Ближайшие ее мечты и возможности развития, как ей кажется, лежат в области создания электронной книги, с которой многие из вас сталкивались. Это тексты на экранах электронных устройств. Причем, электронные устройства могут быть разными. Существуют специализированные электронные устройства. Они довольно большие, у них низкое энергопотребление, их можно читать часами на одной  батарейке. А можно читать с такого размера экрана и нормально себя чувствовать. И каждый вечер подзаряжать батарейку телефона.
При этом, книжники во всем мире, тут Россия мало участвует, говорят о том, что человек при помощи электронного устройства окажется подключен напрямую к глобальному информационному облаку. Уже сегодня существует крупнейший в мире магазин англоязычной литературы «Амазон.ком». У него специализированное устройство для чтения «Киндл», а также программы, которые позволяют пользоваться  обычным компьютером, как читалкой. Нажатием одной кнопки ты можешь заказать себе любую книгу, и она в тот же миг окажется у тебя. Правда, потом надо найти время ее прочитать. Это, к сожалению, пока никто не отменил. Мечту фантастов о гипнопедии, типа – уснул, проснулся, все знаешь, — еще пока никто не осуществил.
В то же время, развитие устройств для чтения мигрирует от лидеров, которые были революционными 3-4 года назад. Вроде «киндлов». У них белый экран и черные буквы. Больше ничего. В сторону цветных мультимедийных настоящих компьютерных носителей. К этому я вернусь потом.
Понятно, что мир движется от букв, которые были революционными в XV веке, через дизайн, который полностью изменил наше впечатление о чтении в последние 100 лет. И, наконец, он вплотную приблизился к видео. Теперь давайте смотреть кино.
Не так давно Стив Джонс, руководитель и владелец компании «Эппл», которая производит «Макинтоши», показал айпед. Это новый продукт, который очень похож на айфон, только надутый велосипедным насосом до невообразимой величины. Книжники очень возбудились по этому поводу. Одно из величайших на сегодняшний день книжных издательств «Пингвин», которое выпускает прелестные маленькие книжечки в оранжевом овале, показало, каким образом эти книжки будут представлены на айпеде.
Так выглядит детская книжка на айпеде. Ребенок может следить за геометрическими фигурами, перекрашивать их, осваивать таким образом пространство цвета. Он может взаимодействовать с этим миром. Это единственный момент, где стоило включить звук. Они мяукают, гавкают, трубят и так далее. Объекты на экране книги движутся и так далее. Классические образы совершенно меняются. Это классическая английская детская книга, которая выходила в форме раскрасок и чего угодно другого. Настоящую раскраску покрасил и выкинул, а тут крась сколько хочешь. Можно разбросать вещи на игрушечной странице. Это замечательно. У «Пингвина» есть подразделение для детей, которой выпустило в свое время атлас человеческого тела. Очень популярный в средней школе, потому что он аккуратно, обстоятельно рассказывает. В этом атласе можно увеличить картинку, разглядеть что к чему. Образ книжки еще не ушел, но при этом ты обязательно должен чатиться с другими, кто читает эту книжку, обсуждать.
Вот первый пример книги для взрослых. Это знаменитый путеводитель по Парижу. С путеводителем все понятно. Любой исторический объект может быть представлен просто как картинка, как подробное описание и так далее. Поскольку в айпеде есть встроенная навигация, то можно смотреть, где я нахожусь, иду.
И, наконец, знаменитый киндеровский звездный атлас, который подробно рассказывает о том, как устроена Вселенная. И последняя фишка. Человек смотрит на настоящее небо, наводит на него айпед. И поскольку у айпеда есть камера и распознавалка, то он показывает, какие созвездия он сейчас не видит у себя над головой ли видит.
Вообще, мировой книжный рынок, как видите, такой беспокойный. Это не совсем его капитализация, это темпы его роста. Он вырос быстрее, вырос медленнее. Что такое – вот эти две вершины? Это выход первой книжки о «Гарри Потере» в Америке и выход третьей книжке о нем. У нее был глобальный запуск одновременно. Смешно. Если одна книга может иметь такое воздействие на книжный рынок, мы понимаем, что, вообще, он довольно чахлый на сегодня. Его легко стронуть с места, легко уронить обратно.
Так вот, издатели, книгораспространители, остальные очень надеются, что новый вид книги, новая представленность книги, они совершенно изменят книжный рынок. Но мне кажется, что вместе с книжным рынком они изменят и наше сознание. И, развивая книжный рынок, они превратят его в рынок, скорее, не книжный.
Мы присутствуем при веселых похоронах книги, какой мы ее знаем. Поскольку книга является одним из оснований того мира, который мы знаем, той цивилизации, в которой мы живем, мы присутствуем некоторым образом при очередном конце. Понятно, что концов этих довольно много. Они происходят постоянно. Однако, этот конец или новое начало мне представляется довольно глубинным и важным.
Я сказал все, что хотел. Задавайте вопросы.

Вопрос: Чебоксары.
У меня такое ощущение, что этой проблемы нет вообще, мы ее придумываем. Якобы, боремся с ней. Книга была, будет в той или иной степени, по мере необходимости ее как таковой. Я не вижу, что это можно обсуждать. Я понимаю, что это можно подать ярко, красочно. Но проблемы как таковой я не вижу. Нужна она или не нужна, она все равно будет. Это факт. А то, что информация подается по-разному, это тоже не искоренить. В чем проблема?

Александр Гаврилов:
Вы совершенно правы. Представим себе, скажем, молодого человека, решившего употреблять героин ежедневно. Понятно, что никакой трагедии, в общем, не происходит. Этот человек сделал сознательный выбор и сознательно приводит себя к физическому, интеллектуальному и эмоциональному разрушению. Не то чтобы это было глобальной проблемой. Не то чтобы нас это касалось до тех пор, покуда мы к нему не присоединились. Это его частное дело. Он решил самоубиться. С европейской цивилизацией происходит примерно то же самое. Ее способом развития было быстрое коллективное накопление знаний и обобщение этих знаний.
Мой знакомец, который в Америке заменяет министра культуры, глава национального фонда поддержки искусств, Дэйн Джоуи, сказал замечательную фразу, которая легла мне на ум и сердце. У нас есть лет двадцать для того, чтобы поддержать книгу. Если у нас не получится, мы вернемся в XIV век. Я думаю, что мы, скорее, вернемся в XIV век, чем не вернемся.
Что такое XIV век? Это вся интеллектуальная работа происходит в закрытых интеллектуальных центрах. Они отгорожены от всего остального мира высокой, непроходимой каменной стеной. Никаких социальных лифтов между этими общностями не существует. Приращение знания идет медленно.
Параллельно с этим существует ряд местностей на Земном шаре, где сейчас, например, растет количество чтения. По сути, это две страны на Земле. Китай и Индия. Европейское человечество решило отказаться от технологии, которая сделала его европейским человечеством. Это примерно как выбор героина в качестве основного способа времяпрепровождения. Самоубийственно, но не фатально. Я с вами полностью согласен. Ну, будем мы завтра все говорить на китайском, а  некоторые на хинди. Значит, такая наша горькая судьбина.

Вопрос: Саратов.
Процесс с упрощением получения информации, создание айподов, айпедов, яркие картинки, яркая подача информации в газетах и журналах. Что первично? Потребность читателя? Это спрос читателя, общества на это? Или это журналисты и создатели различных устройств поддерживают этот спрос, стимулируют его?
Второй вопрос. Понятны негативные моменты, о которых мы говорим. Но есть, наверное, и позитив в том, что многие люди, которые раньше не читали толстые книжки, стали вовлекаться в чтение через эти устройства и журналы.

Александр Гаврилов:
Сразу отвечу на второй вопрос, потому что он простой. Да, вы правы. Во-первых, конечно, у огромного количества людей появилась возможность доступа к тексту. Нам в России это особенно заметно. Для того, чтобы доставить отпечатанный экземпляр из Москвы или Подмосковья, где в основном сосредоточены полиграфические мощности и издательства. Сейчас это упростилось. Но в 1994 году 90% книг выпускалось в Москве, 7% выпускалось в Санкт-Петербурге, а остальное во всей остальной России. 3% книг – это университетские издания.
Для того, чтобы доставить физический экземпляр, скажем, из Москвы в Нарьян-Мар или Петропавловск-Камчатский, во-первых, нужно приложить огромное количество усилий, потратить огромное количество нефти, времени. И физический экземпляр книги становится ужасно дорогим. Книжки в Новосибирске примерно в 1,5 раза дороже, чем в Москве. Во-вторых, их еще и не довезут. В особенности умные, у которых малое количество пользователей.
Да, вы правы. Конечно, распространение книжного текста в новых сетях и на новых устройствах принципиально изменило возможность доступа к тексту.
Что касается первого вопроса. Вообще, это должно нас немножко отвернуть от темы книги к теме массового рынка. Массовый рынок, как централизованный, насыщенный брендами и так далее, это не такое давнее событие. Это довольно новая технология – глобальный массовый рынок. Для того, чтобы поставить достаточное количество товара, с одной стороны, а с другой стороны, обеспечить этому товару достаточное количество потребителей, все приходится упрощать. Пирамиду Маслоу все помнят. Понятно, что существ, обитающих на нижних уровнях пирамиды Маслоу принципиально больше. Значит, если ты хочешь адресоваться к по-настоящему массовому рынку и заработать по-настоящему много денег, ты должен делать свой продукт как можно более простым.
Вчера я был на открытой лекции по парфюмерии. Умный человек читал лекцию, я пошел с большим удовольствием. Ее выслушал. В частности, она рассказывала, что все те ингредиенты, которые формировали великие духи начала ХХ века, — амбра, бобровая струя, цибитин, карабжиная струя, — все полностью исчезли из мирового парфюмерного оборота. Потому что набить столько бобров, сколько нужно массовому рынку, и нехорошо, и невозможно. Их не существует столько. Поэтому все, что сегодня является массовым продуктом, и даже большая часть того, что является продуктом премиальным, сделано из гораздо более простых и, как правило, синтетических веществ.
Так же и с рынком информации. Если ты хочешь сделать по-настоящему массовый продукт, заработать на информационном рынке по-настоящему много денег, ты должен. У меня есть знакомец, который ушел в информационного рынка и стал заниматься психологией. До того он много работал на этом рынке. Мы с ним познакомились, когда его пригласили проконсультировать газету, которой я тогда руководил, «Книжное обозрение». Он пришел прекрасный, нарядный, в дорогом галстуке. Говорит: «Хорошо, про газету я с двух взглядов все понял. Объясни, чего ты хочешь от нее?». Я говорю: «Как чего? Тиража, заработков». Он говорит: «Тиража, заработков? Нет ничего проще. Четыре сиськи, два кроссворда, — сто тысяч тиража у вас в кармане». С тех пор я это ввел в профессиональный оборот под названием «формула Чичканова». Это фамилия того человека.
Он работал в «Экспресс-газете». Он с восторгом рассказывал, как они вышли с шапочным заголовком, огромным, на половину полосы, «У Аллы Пугачевой – глисты». Дождались судебного иска, проиграли суд. И вышли с такого же размером заголовком на обложке «У Аллы Пугачевой нет глистов». Законодательство Российской Федерации требует опровержения в том же месте. Отлично продавались и первый, и второй номер.
Понятно, что в этом жанре можно упражняться довольно долго. Но это совместное, как вы правильно предположили, движение к упрощению. Я привел параллель с наркоманией. Думаю, что эта параллель довольно рабочая. Представим того же молодого человека, который выбрал героин в качестве основного способа развлекаться. Кто виноват? Дилер, который продает ему героин, или он сам? Приходится делить поровну. Если бы не было дилеров, может быть, он не нашел бы как самоубиться так быстро и эффективно. Но если бы у него в голове была хоть капля рассудка, то, наверное, он нашел бы себе другие способы провести время.

Вопрос: Ростов-на-Дону.
Я с вами категорически не согласна в плане того, что мы имеем возможность вернуться к XIV веку. И то, что мы меньше читаем книг, это мало. Вы сказали, что книга, прежде всего, — это источник информации. Мы, как поколение XXI века, на нас лежит нагрузка получения информации не только по правопреемственности. То есть, мы должны узнать то, что знали наши предки, в XIV, XV, XVI, плюс XXI веке. То есть, объемы информации колоссальны. И то, что мы получаем меньше информации, это однозначно неправильно. Мы получаем намного больше информации, чем получали наши предки. Потому что ее в принципе больше.
В наше динамичное время Интернет, это более удобно и, я считаю, более гуманно по отношению к нашим природным ресурсам. Конечно, это кайф, когда ты открываешь книгу, она новенькая, она скрипит. То есть, ты получаешь удовольствие от чтения, когда ее чувствуешь. Но если у тебя нет времени сходить в хороший книжный магазин, потратить материальные ресурсы и просто почитать. Но когда ты едешь в метро, листаешь смартфон, получаешь информацию, то это экономия средств. Кроме природных ресурсов, это экономия времени. Но ты точно так же получаешь эту информацию.

Александр Гаврилов:
Спасибо большое. Очень правильное уточнение. Отчасти я с вами согласен, отчасти не согласен.
В чем согласен? В том, что, действительно, все новейшие информационные технологии – Интернет, смартфоны, глобальные информационное облако. Понятно, что сегодня информация в распределенном виде хранится нигде. Это и есть глобальное информационное облако. Мы можем в любой точке к нему присоединиться и обладать всей полнотой информации. Все это, конечно, нас страшно продвигает вперед, позволяет растущее количество информации упаковывать во все более компактные виды, запихивать в разбухающую голову все энергичнее и эффективнее. Н
Но когда я говорю о смерти книги и книжного чтения, то я в первую очередь говорю о том, что творится в голове, в которую это запихивают. К сожалению, конечно, мы усваиваем не всю информацию, которую знали наши предки в XIV, XV, XVI, XVII веках. Я думаю, вопрос о том, сколько ангелов помещается на острие иглы, как было без ответа в XVI веке, так и остается без ответа сегодня. Потому что в какой-то момент мы отбросили значительное количество информации и отбрасываем ежедневно. Более того, сегодня, когда мы живем в информационном обществе, когда обмен информацией есть основной наш способ жизни, зарабатывания, взаимодействия с людьми, сегодня отбрасывать информацию для нас гораздо более важный навык, чем усваивать ее. Если мы будем пробовать усваивать все подряд, для начала мы сойдем с ума.
Но эти информационные фильтры, их настройка, это и есть, на мой взгляд, самое интересное в том, о чем вы говорили. Что мы отбрасываем, а что оставляем. Если мы посмотрим на информационного обывателя, мы увидим, что вещи глубинные, связанные со значительным интеллектуальным усилием, значительным накоплением информации, значительным проникновением в суть проблемы, он отбрасывает. А вещи поверхностные, эмоциональные и так далее, сохраняет. То есть, его фильтр настроен вот таким образом.
Сейчас уже об этом меньше говорят, потому что, мне кажется, в этом довольно мало героизма, который пытались в нем поместить. Но совсем недавно русская литература на 70% состояла из страданий офисного планктона. Бедная крошка Сергей Минаев ужасно мучается от своей жизни. Ему не нравятся те девки, которых он вынужден уестествлять. Ему не нравятся те клубы, в которые он вынужден ходить. Ему кокаин, который он нюхает, не нравится. Он от этого так страдает, бедняга. Что это такое? Для русской литературы это, отчасти, новое явление. А в европейской это есть довольно давно. Что это такое? Это ощущение человека, который обстоятельствами жизни и личным выбором загнан в потребление поверхностного смысла. Это его тоска по глубинным смыслам. Ему хочется, чтобы его жизнь что-нибудь значила. Ему хочется, чтобы вещи, которые он делает, были зачем-нибудь нужны. Но его способ жить, который он выбирает, конечно, этому активно противоборствует.
Это есть чистый симптом. Мы точно видим здесь, что обыватель, действительно, отбирает поверхностное, отвергает глубинное. И очень от этого, бедняжка, страдает.
Я не говорю сейчас о том, что какие-то злобные инопланетные монстры отняли у нас книги, чтение. Вон, библиотеки стоят. Иди и читай. Я говорю о том, что наша культура подталкивает человека, который мало ей сопротивляется. А сопротивляться культуре, сопротивляться сегодняшнему дню, это важная часть деятельности мыслящего человека. Наша культура подталкивает нас к такой странной раскоряченной позе, в которой мы сами делаем свою жизнь ежедневно все хуже и хуже. И очень от этого страдаем. В том числе в информационном смысле. А также и во всех остальных.
Поскольку школа называется «Я думаю», на этом месте я предлагаю вам думать. Почему мы делаем то-то и то-то, и почему делать этого не стоит и можно ли этого не делать. Можно.

Вопрос: Пермь.

Александр Гаврилов:
Я с вами соглашусь в том, что сегодняшний способ восприятия информации более поверхностный, он рано или поздно приведет к каким-то последствиям. Может быть, не самым благоприятным. Но они будут отличаться от сегодняшних. И, наверное, они будут неблагоприятными для человечества и для россиян, если мы говорим о нашей стране.
Какие способы можно применять, чтобы изменить эту ситуацию? Вы говорили об опыте Великобритании. Какие способы, на ваш взгляд, сегодня действенны? Есть ли смысл их применять?

Александр:
Те способы, которые 30 лет придумали британцы, они, с одной стороны, страшно полезны. С другой стороны, некоторая часть из них уже могут и не срабатывать, потому что культура изменилась. Или могут срабатывать парадоксально во вред ситуации.
Они пробовали понять, почему люди не читают. Исследовали это. И старались с этим так или иначе бороться. Например, страшно мною любимый проект в северной Англии. Северная Англия – это место, куда каждого россиянина нужно свозить насильно для того, чтобы мы поняли, какая щедрая, богатая, безалаберная страна Россия. Это шахтерский регион, в котором добыча бурого угля уже прекратилась. Правительство Маргарет Тэтчер ее придушила, от чего случились два последствия. Во-первых, в Лондоне страшно улучшился климат. Потому что смог пропал. Смог, это была помесь тумана и дыма от бурого угля. Желтые лондонские туманы, о которых мы так много читаем в литературе XIX века, больше негде посмотреть. Разве что в Дели. Там они по-прежнему висят.
Во-вторых, в северной Англии прекратился доступ денег к народонаселению. Правительство потратило бешеные деньги на то, чтобы как-то переобучить их, научить другим занятиям. Но шахтеры сказали решительное «нет» попыткам правительства Маргарет Тэтчер научить их чему-нибудь. И сидят дальше в своих пабах, в разговорах о том, что дед лазил в дырку, отец лазил в дырку, и мы будем лазить в дырку. Их там регулярно заваливает, поскольку шахты у них частные, а не государственные. То есть, еще хуже, чем у нас. Их оттуда никто не обязан вытаскивать, но все равно вытаскивают. А они все лезут и лезут. Видимо, длительное пребывание в шахте оказывает на сознание какое-то воздействие.
И в этой северной Англии мы приехали в прекрасный детский садик. Там прекрасные воспитательницы говорят нам: «Мы стараемся, чтобы у нас всегда в садике была цветная бумага, ножницы, фломастеры. Потому что у большинства наших деток дома этого нет». Вот такой регион.
В северной Англии провели опрос: почему младшие школьники не читают книг? В особенности мальчики. Там был значительный зазор между чтением девочек и мальчиков. Неожиданно обнаружилось, что мальчики уверены, что парню читать заподло. Потому что они в жизни не видели ни одного читающего мужчину, с книжкой вообще. Если дома есть какая-то книжка, в крайнем случае, телефонная, ее читает либо мама, либо бабушка, потому что 80% семей неполные. В школе все преподаватели – тетеньки. Понятно, что в 7 лет у девочек более энергичное интеллектуальное развитие, поэтому девочки в 1-2 классе учатся лучше. И мальчики отказываются читать: что они, девчонки, что ли.
Они провели кампанию ужасно трогательную, которая называлась «Читающий чемпион» или «Чемпион по чтению». Это были две параллельные программы. Во-первых, они провели конкурс между читателями в небольших городах северной Англии. Скорость чтения, понимание того, что прочел. И состязание между участниками. Во-вторых, они сделали большую постерную кампанию, на которой спортсмены – боги детей этого возраста, просто были сфотографированы читающими книжку. Они смотрели в книжку с таким видом, как будто что-то в ней понимали. После этого кампания завершилась телепередачей, когда дети, участвовавшие в конкурсе, встречались в телестудии со спортсменами, которые знают, какие буквы бывают написаны в книжках. А потом они в свои маленькие городски возвращались, как герои.
Эта программа, как мне кажется, очень правильно двигалась. Она была направлена не на пропаганду чтения как такового: читать полезно. Она правильно вычленяла социальные проблемы, с которыми связано не чтение.
В Великобритании применялась американская программа по чтению «Чтение – это забавно. Чтение – это основательно». В рамках этой программы они тоже выпускали постеры. Но главное, это рекомендательные списки для детских школьных библиотек по занятиям, которыми обычно любят заниматься дети в младшей и средней школе. По рыболовству и рыбоводству, по игре в регби и крикету. Эти списки и плакаты подсказывали детям, что чтение может быть адресовано к их интересам. Оно не оторвано от их жизни. Если тебе интересно про рыбок, почитай про рыбок. Там будет подробно написано, как правильно их разводить, что воду не обязательно кипятить, особенно если рыбки уже внутри.
У Жванецкого был яркий текст: «Посолил, поперчил, добавил лаврового листа и поставил аквариум на огонь».
Я с большим удовольствием рассказываю прекрасный пример пропаганды чтения, который произошел не в северной Англии, а в северной России. В Архангельской области. Это был съезд библиотечных работников. Вышла старушка – божий одуванчик. А все говорят на этом съезде примерно одно и то же: «Дети не читают, взрослые не читают, денег нет, книжек нет». И старушка говорит: «У нас в библиотеке детишки мало читали. Тогда я подумала: надо их чем-то привлечь. Наверное, нужны какие-то призы. Но на призы нет денег». У библиотекарей тоже нет денег, они вздохнули. «Тогда я подумала, что деньги можно нарисовать». Библиотекарям стало хорошо, все напряглись. Но выяснилось, что старушка в своем уме, потому что она сказала: «Но ведь тогда на них ничего нельзя будет купить».
Короче, старушка подумала, что ей нужны свои денежные единицы, выпускаемые городской библиотекой. Она нарисовала эти денежные единицы под названием «Ум». Потом она пошла в пристанционный ларек, с крупнейшим независимым коммерческим оператором в этом городе. Там она договорилась с тетками, которые держали этот ларек, что они будут принимать 30% стоимости этими «умами». А «умы» будут защищены печатью городской библиотеки, их подделать будет довольно трудно. А выдавать их будут только детям, которые что-то прочитали, смогли пересказать и поучаствовали в конкурсе.
В результате, вся ситуация в городе резко переменилась. Журналисты стали очень охотно писать про читающих детей, потому что это диковинка какая-то: человек ходит по городу, расплачивается резаной бумагой. Тетки из пауков-мироедов и эксплуататоров трудового крестьянства стали вдруг социально ответственными бизнесменами. Старушка, понятно, стала звездой. Но дети, которые стали ходить в библиотеку, рядом со своими сверстниками оказались настоящими звездами, лидерами общественного внимания. Про них печатают в многотиражке местной, их показывают по местному телевизору, с ними встречался мэр на втором этапе этого конкурса. И посещаемость детского отдела городской библиотеки выросла в разы. Потом она свернула программу с выдачей бесплатных денег, но это не изменило ситуацию, потому что люди поняли, что можно ходить в библиотеку, что это вполне хороший способ развлечения.
Когда человек один раз пересекает эту границу и обнаруживает, что там, за этим чтением, есть какой-то смысл, он дальше редко возвращается обратно. Хотя, ЮНЕСКО еще в 1970-е годы ввело в оборот мрачный диагноз, который назывался «вторичная неграмотность». Это как возвратный тиф.
Я по образованию школьный учитель. Меня учили, что сначала есть знания, потом умения, потом навык. То есть, сначала ты знаешь, что читать можно. Потом ты умеешь складывать буквы. Потом возникает навык, автоматизм, и ты уже не складываешь буквы, а двигаешься внутри информационного пространства.
Анализ ситуации в неожиданных местах, например, в горных кантонах Швейцарии, показал, что у людей возникает вторичная неграмотность. Они разучиваются читать, потому что не имеют ежедневной практики. Они теряют навык. Знание и умение у них, в общем, есть. Они помнят, что читать можно было. Умение есть. А навыка нет. В результате, чтение для них является трудом, как для малышей, которые только-только научились. А малышам никто не предлагает подписывать банковские документы и понимать, что в них написано.
У британцев было много всяких программ милых и потешных. Была неделя чтения перед сном. Поскольку самая частая отмазка взрослых людей, которых спрашивают «что же вы не читаете?», они говорят: «Я бы читал, но некогда». Хорошо. Вот вечером, перед сном, ложишься в коечку, открывай книжку и почитал 15 минут. Вот так недельку. Была большая кампания в прессе. Были выпущены открытки, постеры. В общем, она имела какой-то успех.
Была замечательная программа под названием «Месяц сказок на ночь». Родителям предлагали читать детям перед сном. Внутри этой программы они сделали маленький проект, который меня до сих пор завораживает. Они нашли  дюжину взрослых мужиков, у которых есть дети младшего школьного или старшего дошкольного возраста, которые в настоящий момент сидят в тюрьме. Дали им в тюрьму детскую книжку и магнитофон. Они начитали эти книжки, как умели. Все-таки ребята не в Гарварде сидят. Эти книжки и магнитофоны доставили их детям, и каждый вечер мала или бабушка включали магнитофон, давали эту книжку. И папа перед сном, не важно, где он – в тюрьме или на свободе, — но папа читает книжку ребенку перед сном. По-моему, очень трогательная история. И каждого мужчину заставляет задуматься о том, что пока есть возможность, читать детям самому надо успеть.
Мне страшно нравится пример старушки из Архангельска. Потому что для того, чтобы сделать эту живую и очень результативную акцию, достаточно было подумать. Когда я первый раз рассказывал ее на этом семинаре несколько лет назад, я поразился тому, что название семинара и основной старушкин посыл до точности совпадают. Старушка говорила: «И тогда я подумала». Мне кажется это очень важным.
 Строго говоря, это и есть то, чем люди читающие принципиально отличаются от людей не читающих. Если уж они способны читать сложные книги, у них вынужденно есть некоторая системное мышление. Хочешь, не хочешь, а они догадываются, что общество живет по некоторым законам. Что читающий ребенок выглядит странно с точки зрения его не читающих сверстников. Он одинокий. Все толпой бегают, а он один в углу сидит. Он не социализованный. Пока все кошку мучили, он в углу сидел. Он странный: уставился в бумажки и хихикает.
Мне кажется, что все успешные проекты пропаганды чтения отличаются от неуспешных тем, что их создатели смогли думать, как не читающие. Они смогли понять, как выглядит чтение глазами не читающих людей, и раскрыть для них некоторый мир. Потому что мы, читающие, понимаем, зачем все это. Есть прекрасная английская фраза: человек, который думает, что проживет одну  жизнь, вероятно, не умеет читать. Но это же правда. мы понимаем, что вынырнешь из «Трех мушкетеров», и не знаешь, сколько прошло времени, потому что мы сейчас были с ребятами на шпагах.
Творческое воображение. Проживание дополнительных жизней. Быстрое получение дополнительной информации по тем вопросам, которые тебя сейчас волнуют. Это все то, что мы хорошо понимаем. Но человек, который не читает, об этом даже не догадывается. И для того, чтобы это ему объяснить, нужно принимать дополнительные усилия. Но каждый раз другие.
Чем хороша история про «Чемпиона по чтению»? Люди сначала посмотрели, почему дети не читают, и с этим конкретно начали работать. И так в каждом месте можно действовать.

Вопрос: Пермь.
Я думаю, что на снижение чтения во многом повлияла Интернет-коммуникация. Не считаете ли вы, что Интернет-коммуникация может дать прорыв в области генерации знаний и не позволит вернуться в XIV век?

Александр Гаврилов:
И да, и нет. Почему – да? Вы правы, облегчилась осмысленная коммуникация грандиозно. Если раньше специалистов по русской литературе XIX века я мог бы увидеть только на ученых конференциях, то теперь мы с ними активно общаемся даже в формате ЖЖ. И общаемся по научной тематике.
Почему – нет? Потому что, когда мы смотрим, с чем конкурирует книжное чтение. Все говорят: Интернет убивает книжное чтение. Мы видим вдруг, что дефицитным ресурсом при обращении к книге являются не деньги, не образование, не местоположение. В конце концов, можно выписывать книжки по почте. А более всего – свободное время. Книга конкурирует, если всерьез говорить об этом, с пивом, прогулками на бульварах, кино, сном и так далее, вплоть до романтических отношений. На которые тоже приходится тратить время. С книжкой все более предсказуемо и спокойней.
Поэтому, когда мы говорим об Интернете, то, с одной стороны, он грандиозно увеличил нашу способность к коммуникации и накапливанию знаний. С другой стороны, он одновременно сделал значительный акцент на коммуникации как таковой. Не коммуникации ради чего-то, а коммуникации как таковой.
Если в «аське» в первые годы ее существования оставить зеленый огонечек, не закрыться только для списка друзей, к тебе мгновенно прилетали какие-то толпы существ со всего мира, главной задачей которых было сказать: «Хай!». Потому что больше им сказать было нечего. Но сам факт, что они могут сказать «хай» кому-то на другом конце света, их завораживал. Эта коммуникация сама по себе, она и сейчас, на новом этапе, в форме социальных сервисов, служб мгновенных сообщений и так далее, она сама по себе двигает нас к тому разбросанному сознанию, не способному сосредоточиться ни на чем.
Все-таки любое информационное взаимодействие, это как дыхание. Для того, чтобы выдохнуть, нужно сначала вдохнуть. Но для того, чтобы сказать, нужно сначала чем-то пропитаться и о чем-то подумать. К сожалению, чем дальше мы видим развитие сетевых коммуникаций, тем больше видим, что информационное дыхание не глубокое. Вдохнул «хай» и выдохнул «хай».

Вопрос: Чувашия.
Про научную литературу. Интернет и другие информационные технологии никогда книгу заменить не смогут. В моем университете студентам с каждым годом снижают объемы учебной программы, потому что они не справляются. Хотя, 30-40 лет назад такие же студенты спокойно справлялись. То есть, студенты перестали читать и отупели.

Александр Гаврилов:
Это то, о чем я говорил. Смерть книги не в том смысле, что-то отнял у нас книжку. А в том, что мы год за годом все менее и менее серьезно относимся к процессам постижения.

Вопрос:
Студенты знают, где взять книгу, но не знают, что там написано. А это не поможет знаниям. Специалистом такой человек не станет.

Александр Гаврилов:
Они знают, где взять книгу, но не склонны ее читать. Кто-то сомневался, что мы движемся к XIV веку. Это как раз и есть то самое движение к XIV веку. В монастырь или в научную лабораторию, где бы она ни находилась, в пригородах Шанхая или в пригородах Нью-Йорка, попадет только тот, кто готов, согласен и склонен работать с большими объемами информации. А все остальные останутся за воротами монастыря. У них будет все хорошо. Вкусная колбаса, свежие огурцы на рынке. Но в интеллектуальной работе, в развитии, в движении вперед они участвовать не будут. Несмотря на все свои корочки.
Вопрос о качестве образования в Российской Федерации, к сожалению, оставим за пределами нашего обсуждения. Иначе мы разойдемся ближе к ночи все в слезах. По образованию я преподаватель, и поэтому, что такое преподавание, что мы сейчас делаем с нашей школой, я, к сожалению, понимаю. Волосы дыбом.
Был советский анекдот, когда еще не закончилась афганская война. Приходит юноша стричься в парикмахерскую, и выясняется, что он только что демобилизовался из Афгана. Парикмахерша его стрижет. Он уходит. А ее подружка говорит: «Что ты все время его спрашивала: как у вас в Афганистане?» — «А у него волосы дыбом встают, и стричь так удобно». Вот про школьное образование говорить не будем. Стричь удобно, а говорить долго.

Вопрос:
Если издатель будет думать не только о стотысячных тиражах, сканвордах, сиськах и газете «Жизнь», но и о том, как вовлечь все больше людей в чтение, то почему бы не начать с этого. Почему бы не зацепить внимание читателя на острой социальной проблеме, если мы говорим о СМИ. О каких-то культурных, нравственных проблемах через яркие презентации, через схемы и картинки.

Александр Гаврилов:
Это добрая воля издателя. Если он предполагает, что значительная аудитория для этого есть, тогда он может в этой области выступать. А если он предполагает, что такой аудитории нет, тогда он один в обнимку со своей острой презентацией будет сидеть.
Мне кажется, что этот процесс потихонечку начинается. К сожалению, не в книжной части, а в области качественных СМИ. Если вы посмотрите на то, что сегодня делает издательский дом «Коммерсант» с основными своими продуктами, — газета «Коммерсант», журналами «Деньги», «Власть». И с вторичными продуктами, скажем, сайтом Издательского дома. И еще более с ежемесячным журналом. Там сейчас происходят очень интересные вещи. Там, по сути, идет складывание и новой для Российской Федерации журналистики. И новых способов распространения.
Вообще, поскольку СМИ принципиально более продвинуты в технологическом смысле, чем книжники, то в мире мы видим очень обширно слияние книжных издательств с медийными на базе медийных. То есть, медийщики поглощают книжников. И делают это, как правило, очень успешно. И дальше развивают эти бизнесы очень успешно.
Более того, я думаю, что если говорить о развитии завтрашнего дня, о завтрашнем дне книги, то это будет некий продукт. В презентации было видно, что атлас звездного неба, путеводитель по Парижу, это то, что движется в сторону журнала. Слияние, сращение телевидения, журнала и книги, думаю, мы увидим своими глазами. И довольно скоро.
Возвращаясь к вопросу о том, кто виноват. Виноваты читатели или издатели? Если читатели будут заинтересованы в том, чтобы мыслить, думать, они получат и свой продукт тоже. А если будут заинтересованы в том, чтобы исследовать гельминтов эстрадных звезд, то это и получат.

Вопрос: Член дискуссионного клуба.
Последнее время я наблюдаю такую ситуацию. Появилось очень много информационного шума. Я связываю это с появлением Интернета и с развитием общества в целом. Информационный мусор, с моей точки зрения, есть  не только в Интернете. Я вижу его и в периодике, и в книгах. Стоит ли с этим бороться? Я думаю, что стоит.

Александр Гаврилов:
Огнем и мечом. Сжечь пару книжных ларьков, и тут же мусора станет меньше.

Вопрос:
Какими способами?

Александр Гаврилов:
Я в этом смысле, скорее, индивидуалист. Мне кажется, что бороться с информационным мусором следует индивидуально. То есть, путем отсекания информационного мусора, не обращения на него внимания.
В чем информационная реальность принципиально отличается от реальности индустриальной или доиндустриальной? В индустриальной или доиндустриальной реальности создание – это процесс едва ли не самодостаточный. Сидит сапожник, шьет сапог. Он его сшил вне зависимости от того, продал он его, не продал, отняли его у него, надели на ногу или не надели, сняли с ноги мертвого солдата. Этот сапог уже есть. В информационной реальности производство и потребление уравнены принципиально. Если мы не обратили внимания на информационный феномен, его нет.
Человек выкрикнул что-то на улице. Является ли это сигналом или шумом, зависит только от нас. Он кричит «пожар, пожар!». Мы должны реагировать на это или не должны? Он кричит «инопланетяне атакуют, надевайте шапочки из фольги». Если мы реагируем на это и надеваем шапочки из фольги, то мы инвестируем свое внимание, свое время, свою энергию в это сообщение. Мы его некоторым образом усиливаем. Мы теперь являемся носителем сигнала о шапочках из фольги и опасности из космоса.

Вопрос:
Ученые доказали, что.

Александр Гаврилов:
Что шапочки из фольги не помогают. Да, обидно.
Очень важно настраивать индивидуальные фильтры. Отсекать шум, сосредотачиваться на основном. Как ни странно, никакой другой способ воздействия на информационную реальность не только не работает, но и не может пойти ей на пользу. Во-первых, потому что очень часто смыслы завтрашнего дня рождаются в области шума.
Когда братья Люмьер изобрели кино, оно было балаганом. Вот цирк приехал, там клоуны, дрессированная мартышка и кино. В 1920-1930-х годах серьезные художники стали обращаться к кинематографу, и везде, кроме Советского Союза, это воспринималось, как безопасная придурь. «Ну, он бы еще в цирке выступал, он кино снимает!». Когда Кокто готовился снимать своего «Орфея», великое кино, его окружение, его адресат еще относилось к кино как к балагану.
Поскольку в Советском Союзе искусство должно было принадлежать народу, советское правительство старательно поддерживала тех художников, которые обращались к самым народным способам развлечения, — к цирку и кинематографу. Поэтому в советском Союзе был такой прекрасный цирк, и поэтому у нас есть такая киношкола.
Смыслы часто возникают на периферии, в зоне шума. И потом выдвигаются к центру. Более того, чаще всего так и происходит. Об этом довольно много писал выдающийся русский исследователь Виктор Шкловский. Поэтому если мы будем пытаться отсекать шум инструментально, мы, скорее всего, уничтожим зоны роста. Так что, остается у нас не много. Нам придется каждому напялить информационный скафандр и пропускать через воздухозаборники только то, что нам полезно.

 

Поделиться ссылкой:

Александр Феликсович ГАВРИЛОВ
Главный редактор газеты «Книжное обозрение»

Ведущая:
Представляю вам Александра Феликсовича Гаврилова, главного редактора газеты «Книжное обозрение». Тема – «Проблемы чтения в современной России». Наверняка, для вас она очень актуальна.

Александр Гаврилов:
Здравствуйте! Я главный редактор теперь уже издательского дома «Книжное обозрение». Мы только что выпустили новый журнал «Что читать». На протяжении долгого времени я занимаюсь, так или иначе, книжками. Говорю про книжки на радио в авторских рубриках – на радио «Культура», «Россия», «Маяк». Говорил про книжки на телевидении в авторской программе на НТВ в утреннем эфире и так далее. Это позволяет мне сегодня говорить не про книжки.
Хотя, сегодня мы в основном будем говорить именно о книгах, основной пафос моего выступления будет немножко другой. Я буду учить вас читать цифры и думать, что бы они могли значить. Мне кажется, что это упражнение одно из самых важных в современном мире. Поскольку там, где мы сталкиваемся с готовыми интерпретациями, например в СМИ или выступлениях политиков, экспертов, мы каждый раз оказываемся в плену чужой мысли и задачи. Ну, не станешь же каждого спрашивать: «Простите, а вы не врете?». Может, он и врет. Может, он и признался бы. Но спрашивать как-то неловко. А с цифрами все как-то яснее: либо врут, либо не врут. Тут особых проблем не возникает.
Первым делом я бы вам порекомендовал, как методическую вещь, прочесть одну книгу. Она называется «Фрикономика». Думаю, что оба слова понятны – и экономика, и фрике. Это два фрика написали книжку про экономику. Один из фриков – выдающийся современный экономист, а другой – журналист газеты «Нью-Йорк Таймс». Эта книжка не совсем про экономику, хотя, и про нее тоже. Она главным образом про то, что можно понять, если смотреть на цифры и думать. То есть, заниматься примерно тем, чем мы сегодня с вами будем заниматься.
Режим будет такой. Сначала мы будем смотреть на цифру, а потом думать, что она значит.
В некоторых частях мира более последовательно, в некоторых – менее последовательно существуют социологические исследования в области чтения. В Советском Союзе они проводились довольно регулярно, в частности, еще и потому, что то была возможность продемонстрировать миру преимущества социалистического образа жизни. Потому что читали в Советском Союзе очень много. 20 минут в неделю – это очень много. В то время, как в «загнивающей» Великобритании. Все понятно.
Если мы посмотрим, какие страны в Европе являются лидерами чтения, то обнаружим, что это Финляндия и Швеция. Швеция одновременно является и лидером по числу самоубийств. В России исследования в области социологии чтения проводились не системно, не регулярно. Длительное время молодому российскому независимому государству было вообще не до того. А потом, когда стало до того, выяснилось, что мы немножко отстаем от Великобритании. Они читают 6 минут в неделю, а мы 5 минут в неделю.
Хорошо это или плохо? Например, разница между этими столбцами – это что? Для того, чтобы понять, что это такое, мы должны понять, что такое чтение вообще. В особенности книжное чтение, потому что оно в основном считается. Есть разница между некоторыми типами чтения – чтением книжным, чтением газет и журналов, чтением нового типа – в Интернете. Что такое чтение? Каждый из нас имеет практический опыт. Мы раскрываем некий носитель, смотрим на буквы, читаем. Между тем, если посмотреть на чтение с точки зрения истории европейской культуры, то мы обнаружим, что массовое чтение – это базовая информационная технология, которая обусловила весь тот мир, который мы знаем сегодня. Если говорить о производственных технологиях, то рядом с чтением в деле обустройства бытия стояли и другие. Но если говорить об информационных технологиях, то ничто не давало европейскому и американскому человечеству таких огромных возможностей, как массовое чтение.
Это ведь совсем недавняя история. В конце XVI века началось широкое распространение чтения в Европе. В конце XVII века – широкое распространение чтения в России. А что было до этого? Скажем, XIV век. Тогда букв не знали? Или не существовало азбук? Или мы не знаем книг? Знаем. В чем разница между ситуацией XVII, XVIII века и XIV века? В XIV веке чтение целиком принадлежит специалистам. Если говорить конкретно, оно принадлежит монахом и происходит в монастырях. Все остальное чтение либо маргинально. В России еще в конце XIX века было зафиксировано прекрасное поверье: «тот, кто Библию до конца прочтет, ума лишится». То есть, это такое странное занятие – читать. Соответственно, распространение знаний происходит другим порядком. Не письменным, а устным.
Конечно, устное распространение знаний дало свои замечательные памятники мысли. Например, если вспомним какого-нибудь Платона, мы обнаружим, что Платон целиком существовал в устном жанре. За ним записывали ученики. А он только разговаривал, как и ряд его товарищей.
В чем разница между письменным распространением информации и устным? Письмо, широкое распространение грамотности и чтения позволяет грандиозно распространять движение мысли не только территориально, но и во времени. Современник Пушкина, поэт Баратынский говорил: «И как нашел я друга в поколеньи, читателя найду в потомстве я». То есть, не обязательно прямо сейчас быть понятым, если твои слова записаны, зафиксированы и (важно!) общедоступны.
Посмотрите, что происходит с Европой и Россией в XVIII веке в связи с широким распространением грамотности. Архангельск – интересное место на карте России. Это такая странная точка, где Европа и Россия врезаются друг в друга. В архангельском музее я увидел домашние рукописные книги, которые передавались из рода в род в конце XVII века. Это были лоции. Это описание того, куда нужно поплыть, чтобы приплыть. Причем, в них никаких карт нет, а есть исключительно строчки: «А за Марьиным носом повороти налево». Эти истрепанные листки, написанные в конце XVII века, переписанные потом тысячи раз, они есть отражение крошечное того огромного процесса, который захватил всю Европу – грамотную Европу.
XVII век – это время складывания и современных экономических институций, время стремительного развития индустриального, время новых открытий. И все это так или иначе в информационном смысле обусловлено массовой грамотностью и массовым чтением. Нет массовой грамотности, массового чтения – нет лоций и возможности плавать далеко, нет инструкций и возможности индустриального развития. И так далее.
Мы сталкиваемся с этой же проблематикой в совершенно других местах. Например, на постколониальном Цейлоне. Понятно, что молодые азиатские демократии страшно боролись за национальные языки и за то, чтобы вытолкнуть английский язык из своего культурного пространства. И буквально через 6 лет после объявления Цейлона независимым националистическое правительство по уровню остервенения примерно равное сегодняшнему правительству Украины, которое выкидывает Булгакова из библиотек. Только две недели назад министр культуры Украины объявил, что Булгакова следует изъять из библиотек за то, что он писал на русском языке. Вдруг через 6 лет после объявления Цейлона независимым правительство вводит курс английского языка. Все страшно удивлены.
Есть история, когда воспоминатель подходит к НЕРАЗБ в ООН и спрашивает: «Что случилось? Почему английский язык возвращается в ваше культурное поле?». Она отвечает: «Мы по-прежнему надеемся, что ланкийская литература будет великой литературой. Что ланкийские поэты напишут великие стихи. Но мы точно знаем, что ланкийских инструкций к тракторам не существует».
Это очень важная вещь. Как правило, когда мы говорим о чтении, мы говорим о чтении Толстого и Достоевского. Но мы не говорим о том, что чтение – это базовая информационная технология. Это она создала нам тот мир, который мы знаем. И когда мы отказываемся от чтения, мы некоторым образом делаем мир менее познаваемым.
Что означает, что в среднем чтение составляет 20 минут в неделю? Это как в анекдоте – температура в среднем по палате. Один умер, у другого жар, но в среднем температура нормальная. Это если сложить всех, а потом поделить время чтения. Включая младенцев, стариков, студентов и прочее.
Чем было обусловлено огромное внимание к чтению в Советском Союзе? Двумя вещами. Во-первых, грандиозной советской пропагандистской машиной, нацеленной на это в ходе борьбы с безграмотностью в ранние советские годы. Советским деятелям не надо было, чтобы все читали Толстого и Достоевского. Им надо было, чтобы все читали инструкции к тракторам, а также решения очередного съезда коммунистической партии. Это, с одной стороны, было обусловлено мощной пропагандистской кампанией. С другой стороны, очень бедной досуговой системой. Чтение сегодня конкурирует не с Интернетом, и не книги с газетами конкурируют. Чтение сегодня конкурирует с походом в кафе, в кино, с компьютерными играми. То есть, другими досуговыми формами.
В предыдущий период, когда еще не навалился финансовый кризис на книжную отрасль, мы пытались анализировать. Денег у народонаселения было сколько угодно, а книжки оно все как-то не покупало и не покупало. То есть, рост доходов стремительный, а рост потребления книжной продукции очень жиденький. Мы пытались понять, что происходит. Им книжки дороги или что? Большие социологические опросы были проведены. Нет, не дороги. Дороги, но не в деньгах. У современного человека нет свободного времени. Именно время является сдерживающим фактором. Чем более он активен, чем больше ему нужно в жизни сделать, понять, осознать, тем меньше он вынужден отводить время для чтения.
Не буду давать оценок. Мы просто должны понимать, что мир российского человек в 4 раза менее постижим и менее рационален, чем мир советского человека. Это странный вывод, абсолютно противоестественный. Может быть, все совсем не так? Может быть, они читают что-то другое? Не знаю. Не уверен. Можем потом это подробно обсудить.
Мы говорили, что сегодня к чтению книг и СМИ добавилась еще одна форма чтения – чтение в Интернете. Сменился носитель и изменилось качество чтения. В первую очередь потому, что изменилось количество чтения. В чем разница между чтением интернетовским и книжным? Давайте выйдем не на уровень оценок: «в Интернете 13 миллионов педофилов». Это выдающийся русский писатель Мария Ивановна Арбатова как-то заявила, что на блок-хостинге Life Journal.com обитает 13 миллионов сетевых педофилов. Я, честно говоря, редко с ними сталкиваюсь. Вот чтобы выйти из поля бессмысленных оценок, посмотрим на цифры.
Представьте книгу Дарьи Аркадьевны Васильевой-Донцовой. Это 8 листов. Это не 400 тысяч знаков, а 320 тысяч знаков. Это совсем уж бессмысленная книжка. Книжка менее бессмысленная начинается примерно от 10 листов, от 400 тысяч букв. Журнальная публикация – большая статья, это примерно 30 тысяч букв, если мы говорим о не специализированном, не научном журнале. Интернетовская публикация – большая, серьезная – в среднем 6 тысяч знаков.
Я не случайно назвал этот слайд «много букв плюс дизайн». Если мы посмотрим этапы большого пути в жизни букв, то увидим, что увеличивается, а что уменьшается. Среднее количество пролезающей в дырочку информации уменьшается. Сознательно уменьшается, потому что потребитель хочет, чтобы ему прямо сейчас, быстро что-то рассказали. Зато увеличиваются некоторые не вербальные добавки.
Все заметили переход между традиционными блок-хостинговыми платформами, такими как «ЖЖ», и новаторской платформой, которая называется «твиттер». Она же для внутреннего употребления именуется микроблогингом. В чем разница между твиттером и ЖЖ? В твиттере можно повесить два слова – они будут большими, красивыми, весомыми. И сразу чувствуешь, что на сегодня уже отписался. За счет чего достигается такая возможность? За счет очень насыщенного дизайна. Когда мы приходим на тот или иной твиттер, мы большую часть информации – о том, в каком настроении человек, каковы его представления о бытии – мы получаем через другой канал. Мы видим, как нарисована его страничка, какого размера у него буквы, какого они цвета. Сам рациональный меседж сокращается все более и более.
Я совершенно не склонен критиковать интернетовское чтение, тем более, что русский Интернет, в силу своего пиратского происхождения и умонастроения, предлагает огромное количество содержательных текстов, размещенных там бессовестным образом. Но я хотел бы обратить ваше внимание, что этот путь – это некоторым образом отказ от сознательной, рациональной работы. Я все-таки обращусь к области оценок. Я обратил внимание, что книги последнего времени в абсолютном большинстве своем стали менее требовательны к читателю. Если говорить о художественной литературе.
Представьте себе устройство. Не как вы мучились на уроках русской литературы в школе, а структурную схему романа «Преступления и наказания» Федора Михайловича Достоевского. В нем огромное количество какой-то странной, кашеобразной мешанины, которая замыкается только ударом эпилога, сном Раскольникова и сценой в остроге на берегу великой русской реки. Когда вдруг взгляд повествователя совсем меняется, и он еще пять страниц назад елозивший носом в грязи петербуржских улиц, вдруг поднимается куда-то в космос. Помните? В Сибири, на берегу великой русской реки, в городе острог, в остроге заключенный. Это взгляд откуда? С околоземной орбиты, как минимум. То есть, этот фрагмент – эпилог, самые последние буквы в книжке, они вдруг позволяют всей той каше, которая была напихана в основное течение романа, собраться и получить совершенно другое осмысление. Мы вдруг переосмысливаем каждый из эпизодов. Мы вдруг понимаем, что Достоевский оставил в каждом из этих эпизодов какие-то крючки, которые позволяют на эпилоге пересобрать роман заново. И если до того у нас было одно представление о том, что произошло в книжке, то теперь у нас совершенно меняется картина. Мы видим другую книгу.
Но это требует от читателя сначала загрузить себе в оперативную память всю эту кашу, держать ее там, не забывать. И дойти с этим нелегким грузом аж до эпилога. А тогда уже все соберется. Вот эта манера последовательно из художественной литературы на протяжении ХХ века вымывается и уходит. Последний роман такого рода, который я читал, был «Жизнь Пи» Яна Мортело, молодого канадского писателя. Если кто-то не читал эту книжку, тот этот пробел следует закрасить в сжатые сроки. Возможно, это последняя великая книжка англоязычной литературы.
Книги, которые отражают некую новую тенденцию, не заставляют читателя держать в голове все. Если ему нужно что-то вспомнить, так у повествователя в голове блеснет воспоминание о том, как сорок страниц назад он уже почесал в этом месте. Это все, так или иначе, отражение одного и того же процесса. И сокращение количества чтения. И сокращение куска чтения. И сокращение требовательности к читателю. По мере того, как чтение становится все более массовым, оно должно становиться все более простым. Мы замечаем, что чем более массовой является информационная технология, тем более простой является способная пройти по этому каналу информация.
У меня был смешной опыт. Я писал в газету, вел радиопрограмму и делал телеперадачи. Мне нужно было практически один и тот же текст переписать три раза. Я его сдавал в газету, потом вынимал из газеты, черкал, делал его устным для радио. Потом снова черкал и делал его пригодным для телевидения. Я был потрясен тем, насколько меньше смысла пролезает в каждое следующее окошко.
Все-таки в газете читатель сам регулирует скорость чтения. Он может вернуться к этому тексту, снова открыть страницу, которую уже прочитал. Есть большой информационный канал, ограниченный объемом текста. На радио, если ты что-то не услышал сразу, ты не услышишь больше никогда. Смысла немножко меньше. На телевидении ты еще смотришь на картинку, там что-то мелькает. Количество смысла вообще сокращается до точки. Если какая-то одна мысль успела пролететь и попасть в мозг к телезрителю, то это большая удача.
То же самое происходит и с Интернетом, поскольку он массово распространен. То же самое происходит с популярными журналами, с популярной литературой.
Однако, еще Мандельштам заметил, что история литературы – это, по счастью, не состязание, а добавление. От того, что появился Пушкин, Данте не пропал. Скажем, на Олимпийских играх кто-то прыгнул дальше, и уже все – предыдущий, до свидания. А в истории культуры есть бесконечное приращение. И покуда чтение еще с нами, покуда сквозь века и пространства нам еще что-то еще говорят, мы вольны обращаться не к коротким смыслам медиа, а к большим смыслам. Это наше право.
Следующая цифра будет немножко в стороне от основных тенденций. Я хочу, чтобы мы потом имели некоторое пространство дискуссии и анализа. Я покажу таблицу выхода переводных книг в Российской Федерации по языкам. А пока предлагаю сделать ставки. Какой язык будет первым? То есть, с какого языка переведено больше всего книг?

Реплика: не слышно.

Александр Гаврилов:
Можно закрывать тотализатор. С ним все понятно.
Дальше – два языка. Французский, испанский, китайский, немецкий. Принято. Какой язык будет четвертым?

Реплика: не слышно.

Александр Гаврилов:
Русский. За 2007 год в России выпущено 587 книг, переведенных с русского языка. Не с русского на русский. Мы смотрим на эту специфически отраслевую цифру, и вдруг начинаем понимать, что мы живем в довольно большой стране. Мы живем в стране, в которой русский язык, хотя и является пока языком межнационального общения, тем не менее, он не является языком ста процентов жителей этой страны.
Например, существует государственная программа поддержки книгоиздания. Федеральная, российская. В денежном измерении она равна программе поддержки татарского книгоиздания Республикой Татарстан. Денег вся Россия и Татарстан отдельно складывают одинаково. Существуют огромные территории в стране, где трудно найти русскоговорящего человека. Мы с друзьями ездили смотреть Подмосковные монастыри в пределах 100 км от Москвы. Так называемое «Серебряное кольцо России». Там есть поразительные вещи XVII-XVIII века. В частности, за углом есть Савино-Сторожевский монастырь, который является одним из самых поразительных архитектурных памятников «Серебряного кольца».
Однажды, заплутав на подъезде к одному из памятников, мы уехали куда-то в поля, и обнаружили, что ни один из людей, которых мы встречали, по-русски нам ответить не способен. И понять не способен. Не думаю, что они скупили те 587 книг. У них не было вида заядлых книгочеев.
Но когда мы говорим о развитии государственности, о прогнозах на будущее, о культурной политике, о политике образования, вот эти 587 русских книжек, переведенных на разные языки, мы должны иметь в уме. Это очень освежает сознание.
Повторяю, это была маргинальная цифра. Просто когда я собирал какие-то цифры, которые могли вас заинтересовать, это мне показалось забавным.
Следующая будет не менее маргинальной. Это странная картинка. Это темпы роста мирового книжного рынка. Одна мировая компания опубликовала отчет с прогнозной частью до 2012 года. Они предположили, что в 2009 году будет вот такой рост. Но уже сегодня можно сказать, что ничего похожего не будет. А вообще, эта картинка странная. Вы можете себе представить рынок, который прыгает таким образом? Вот он развивается то на 1%, то на 1,1%, и вдруг – 6,4%. Почему? Что произошло в 2005 и 2007 годах? Люди вдруг сбесились и скупили все книжки? Или напечатали уйму книг? Экономически, вроде бы, 2005 и 2007 годы ничего из себя не представляют. В культурном смысле – непонятно. Что это могло быть?
Вы представляете себе, что такое глобальный книжный рынок? Это книжный рынок от грязных тамильских деревень в северо-восточных штатах Индии до города Нью-Йорка. И вдруг в нем такие огромные флуктуации. Что это могло быть? Это был «Гарри Поттер». Объем этих горок может вам объяснить то неправдоподобное внимание, которое взрослые люди отдают книжкам про маленького волшебника в очках.
Это были овеществленные усилия одной матери-одиночки и еще одной большой глобальной компании, «Уорнер Бразерс». Вместе с братьями Уорнер барышня Роулинг. Вообще, удивительное существо барышня Роулинг. До какого-то момента она просто мать-одиночка. Я читал ее биографию. Школьная учительница. С какого-то момента все, что она делает вдруг автоматически начинает записываться в Книгу рекордов Гиннеса. Ну, когда она продала больше всех книжек, было понятно. Когда она вдруг стала самым богатым человеком в Великобритании – ну, хорошо. Когда она стала богаче королевы, стало неловко. Когда она написала рукописную книжку и продала ее за цену, превышающую любые продажи одной отдельно взятой книжки. Это были «Сказки Барда Бидля», которые она продавала в благотворительных целях. Но недавно, благодаря дружбе с Шерри Блэр, она пожертвовала партии какие-то деньги. Это были самые крупные пожертвования в истории партии, в истории Великобритании. И это автоматически сделало партию значительно более богатой, чем ее конкуренты. Это забавная история про барышню.
Меня в этой истории поражают две вещи. Во-первых, это все-таки вложения одной книжки и одного человека. Мне кажется, что эта картинка очень вдохновляющая. Не в том смысле, чтобы все быстренько побежали писать книжки про маленьких волшебников в очках. А в том смысле, что усилия одного человека – это может оказаться огромным инструментом. Во-вторых, книжный бизнес всего мира думает, чего не хватает ему для того, чтобы стать бизнесом, а не вялой мочалкой, которая растет на 1% в год.
Одни говорят, что не хватает маркетинговых усилий. Другие говорят, что не хватает дешевых книг или не хватает воли сделать книги дорогими. Или что-то еще. А что было капитализировано в этих 5% глобального книжного рынка? Там были маркетинговые усилия, но примерно такие же, как с другими книжками. Там была способность назначать книжки дорогими, печатать их дешево. С этим все было нормально, но не больше и не меньше, чем с другими книжками. Кроме чуда. А чудо в этой истории, конечно, было.
Здесь была капитализирована любовь. Люди вдруг почему-то отнеслись к этой книге про Гарри Поттера не как к сотням и тысячам других книг. В России выпускается в год 110 тысяч новых наименований книг. Эту книжку захотели полюбить. Она оказалась пригодной для любви. Она оказалась вызывающей любовь. Она оказалась любимой. И это стоит 5% глобального книжного рынка.
Эти цифры, как мне кажется, говорят о том, что в нынешней жесткой реальности мы часто пропускаем именно те вещи, которые на самом деле стоят удивительных и денег тоже.
Покажу еще одну цифру. Она вернет нас к изначальному разговору о том, как мы читаем, и как изменяется наше чтение. В Российской Федерации в 2000 году было выпущено вокруг 30 тысяч наименований книг. Это немало. Но это значительно меньше, чем в Советском Союзе, чем в любой развитой стране подобного размера. 2002, 2004, 2006 годы. Вы видите шаг в 2 года. Я не стал брать 2008 год, потому что по нему нет отчетов. Но думаю, что это не сильно изменится. Мы вышли где-то на 110 тысяч в 2008 году. То есть, все очень славно. От времени тотального дефицита, который мы еще помним. От времени, когда каждая хорошая книжка добывалась с боем, прошло совсем немного времени. А уже – ого-го! – в магазинах есть любые книжки.
Для понятности сюда же наложен график среднего тиража. В 2000 году средний тираж – 7500, в 2006 году – 4200. О чем это нам говорит? Графики выглядят как-то противоестественно, что-то с ними не так.
Если бы, например, с рынком было все хорошо, то выпустили бы количество названий, а средний тираж остался бы прежним. Это значит, что раньше каждую книжку читали 7 тысяч человек. Но каждую книжку читает примерно 3 человека. Если 7 тысяч средний тираж, значит, 21 тысяча человек читает каждый год. Вот количество наименований растет, а средний тираж падает. Это означает, что где-то есть точка затыка. Мы смотрим на эти графики, и понимаем – где. Количество читателей не растет.
Что дало пятипроцентный рост книжному рынку на Гарри Потере? Люди вместо одной стали покупать две книжки? Нет. Это количество читателей выросло.
Помните, мы говорили о том, что количество читателей уменьшается, потому что у человека нет времени, нет ресурса головы для того, чтобы читать столько же, сколько он читал прежде. Ему надо действовать, развлекаться, поддерживать социальный статус. По мере того, как количество читателей сокращается, книжка оказывается во все более тяжелой ситуации. И эта история описывает ситуацию довольно тяжелую.
Еще раз введу цифру. Это цифра 14. Наш коллега, министр культуры Соединенных Штатов Америки Дейна Джой как-то сказал фразу, которая мне запала в голову. Он сказал: «У нас есть 10 лет для того, чтобы переломить тенденцию. Для того, чтобы вернуть чтение как важную, как престижную форму досуга и умственной работы. Если мы не уложимся в эти 10 лет, то вернемся в XIV век». В то самое состояние, когда большие информационные ресурсы доступны только специалистам. И не важно, будут ли это монастыри или шарашки.
Шарашками в Советском Союзе называли научно-исследовательские группы, которые жили за колючей проволокой. Это помесь рая и концентрационного лагеря.
Так вот, не очень важно, будут ли называться места скопления специалистов шарашками или монастырями. Важно то, что мы неуклонно движемся в сторону XIV века. В сторону от индустриального развития. Мы можем предполагать, что это шаг в сторону пресловутого, столько раз нам обещанного постиндустриального общества. Мы можем предполагать, что это деградация европейского человечества. Мы можем предполагать еще что-нибудь. Если честно признаться, у меня нет готовых ответов. Но мне кажется, что думать над цифрами, в том числе о буквах, — занятие не только увлекательное, но и полезное.
Спасибо.

Вопрос: Кострома.
Вам не кажется, что не читать стали меньше? Вы упомянули Интернет. Книги сейчас стали выпускать в электронном варианте. Просто многие люди скачивают их и читают. Не обязательно сейчас покупать книгу, если ее можно найти в Интернете.
Второй вопрос. Откуда взялась цифра – 5 минут чтения в неделю?

Владислав Иноземцев:
Эта цифра взялась из большого федерального опроса.
Я вам покажу слайды из другой презентации. Я делал большое выступление для специалистов книжной отрасли в Белоруссии, и показывал им некоторые глобальные тенденции. В том числе об электронной книге.
Есть цифры вполне радующие. Например, деловая электронная книга. То есть, электронная книга не для развлечения, а по делу. Мировой рынок деловой электронной книги оценивается в 50 млн. долл. Это не очень много, но кто видел лишние 50 млн. долл., пусть принесет и положит сюда.
Скорее всего, на эту часть книг кризис окажет стимулирующее воздействие. Предполагается, что в ближайшие несколько лет рынок будет расти стремительно и достигнет к 2012 году 500 млн. долл. Только в России по этому прогнозу рынок деловой электронной книги буде порядка 46 миллионов. Это похоже на правду. Если на бумажную книгу рынок окажет очень жесткое воздействие и пригнет ее к земле, то здесь вряд ли что-то изменится.
А вот это соотношение печатной и электронной книги, например, в России. Верхняя, розовая часть – это электронная книжка. Нижняя, красная часть – это бумажная книжка.
Когда мы говорим «многие скачивают книги», это, как правило, означает: «многие в моем окружении их скачивают». К сожалению, нужно помнить о том, что мы живем в огромной стране, и в ней есть территории, которые почти целиком существуют в постиндустриальной экономике и ситуации. И есть территории, которые хорошими темпами двигаются к вхождению в индустриальную ситуацию. Если оценивать это в веках развития, то на территории Российской Федерации мы видим разброс примерно в 300 лет между одной и другой точкой.
Проникновение Интернета в домохозяйства президент нам нарисовал 12%. Ну, приврали кремлевские аналитики. Предположительно – 8%. Я не хочу сказать, что эти 8% хуже, чем 92%. Это прекрасные 8%. Это передовые 8%.
Но мы как бы выстраиваем разные модели. Есть модель – «общедоступное знание». В какой бы точке социальной пирамиды человек ни находился, он имеет возможность читать и подниматься. Сегодня упоминавшийся Михаил Васильевич Ломоносов в этом смысле вполне современный персонаж. Я был в этом году в Холмогорах, и у меня впечатление, что там ничего не изменилось. В частности, там по-прежнему нет книжной торговли. Вот что с рыбным обозом завезли, то житель Холмогор может читать.
Если книжное чтение уходит совсем, то есть движется трендом, который мы видим сейчас, то увидим совсем другую модель. Специалисты в закрытых центрах читают, а остальным входа нет. Он должен сначала преодолеть социальную границу интеллектуального центра, каким-то образом туда попасть. Любые границы всегда затрудняют пересечение. Понятно, что для того, чтобы попасть в монастырь в XIV веке, недостаточно было прийти и постучаться у ворот. Конечно, вас пустили бы на ночлег, но не пустили бы в скрипторий и библиотеку. Это другая модель. Эта модель изымает из общего потребления довольно значительные информационные массивы.
Третья модель. Читают только самые умные. Кажется, что она выстраивает новую модель интеллектуальной аристократии. На самом деле, она не сильно отличается от второй модели. Потому что социальные страты начинают все более и более отделяться друг от друга. Этот процесс сам по себе, скорее, хороший. Потому что плохо, когда общество недостаточно стратифицировано, все перемешано в кучу, особенно если в обществе огромный разброс не только имущественный, но и культурный. Но это означает, что свободного пути восхождения, Ломоносовского пути с рыбным обозом в академики, его больше не существует. А это автоматически очень резко сужает кормовую базу интеллектуальной элиты. Простите за такую метафору. Это обедняет в очень значительной степени строение элит.
Если мы посмотрим на исторический период, который является взлетом европейского человечества, на XVII-XIX века, то увидим, что на протяжении почти всего этого времени, чем дальше, тем больше – вхождение людей без статуса в элиты было обусловлено интеллектуальными информационными технологиями. Если про Ломоносова нам не все понятно. Это достаточно выдуманный персонаж. Его детство было не таким, как описывается. И становление было не таким, как описывается.
Но возьмем, например лорда Бенжамина Дизраэля. Этот человек перестроил Англию, будучи никем. Англия – одно и самых сословных, одно из самых закрытых государств своего времени. Но он смог подняться, сделать это восхождение. Если мы говорим, что те, кто может скачать книжки из Интернета, — молодцы. А кто не может – лохи, лузеры, чего о них разговаривать. Таким образом мы закрываем двери. Мы обрекаем себя на XIV век.
Представляете, каким образом было устроено сословное общество в России в XIV веке? Вокруг Ивана Васильевича была ошибка в британской энциклопедии. В ней описывался русский царь Иван IV Всея Руси, за свою жестокость прозванный Базильевич.
Вот так была устроена: закрытая сословная структура, жесткое отделение правящей верхушки от всех остальных. Никаких социальных лифтов не было. Никакого интеллектуального восхождения не было. Это интересно, но мне кажется, что этот путь мы уже проходили. И выход из него совершенно в другом месте. Я не вижу его значительных преимуществ перед тем, что мы имеем сейчас, чтобы сознательно этим заниматься.

Вопрос:
Вы говорили о результатах всероссийского опроса. Например, есть результаты – какие слои населения по возрастным категориям, по социальной принадлежности являются наиболее читающими?

Владислав Иноземцев:
Там было разделение по возрастам. Но, к сожалению, не было внутри возрастов сегментирования по роду занятий, например.
Вполне ожидаемым образом стремительно вырвались 60-летние. Эти просто не слезают с книжки. И не было ожидаемого мною хотя бы возвышения у 20-30-летних.
Почему я ожидал этого возвышения? Потому что я глазами вижу, как студенческая молодежь в последние годы последовательно читает год от года больше. Не в том смысле, что они читают больше, чем их сверстники двадцатилетней давности. Они читают больше, чем люди того же возраста 2 года назад. Это была очень заметная тенденция в 2006-2007 годах. Понятно почему. Это было время легкого экономического расслабления. Понятно, что на волне нефтедолларов это было очень заметно. Я обратился с вопросом к авторам этого исследования: куда делись читающие дети? Конечно, если бы мы мерили только студентов, все было бы отлично. Но у них есть огромное количество сверстников, не заинтересованных в высшем образовании, не заинтересованных в интеллектуальной работе. И если мы будем смотреть не срез студенчества, а срез возраста, то никакого роста чтения не будет. Наоборот, там будет расслоение на читающих и не читающих.
Это такие будущие монахи. Не заблуждайтесь по этому поводу. Их не так много.

Вопрос: Волгоград.
Вы очень ярко и шокирующее показали динамику в цифрах – читаемости, читательности. Можно ли считать читающим человека, который с утра до ночи читает Донцову?

Александр Гаврилов:
Вопрос правильный, с одной стороны. Да, конечно, нельзя считать его полноценным читателем. С другой стороны, я не люблю этот вопрос. Мы находимся в ситуации, которую правильно описать как катастрофу. Гуманитарная катастрофа. Население одной отдельно взятой страны решило коллективно утратить базовую информационную технологию. Это катастрофа.
Теперь общество об этом, в общем, смутно догадывается. Больше всего оно любит говорить: дети совсем не читают. В Америке эти проблемы схожи с нашими. Мы не одни на планете такие уроды. Они делают огромную пропаганду чтения. Одна из самых сильных программ называется «Одна книга – один город». Городу в целом выдают огромный набор методических разработок по разным формам работы с одной книгой. Они ставят ее в театре, устраивают чтения в телевизоре. В некоторых американских городах осуществили прекрасную методическую разработку – чтение книги Рея Бредбери «451 по Фаренгейту» в местных пожарных депо. Кто читал, может оценить изящество шутки.
Эта программа прекрасно сделана. Но Дэйли Джой говорит, что никогда в этой программе не будет ни одной детской книги. Я спрашиваю: «Почему?». И он говорит правильные слова. Вдумайтесь. Он говорит: «Я не знаю, как у вас в России, а у нас в Америке каждый хочет, чтобы кто-нибудь читал, но только не он. Самые бесправные – дети. Их легче всего принудить – вот пускай они и читают». На самом деле, это глобальный процесс. В этом смысле мы ничем не отличаемся от американцев.
Эта история ужасна сама по себе. Потому что покуда человек находится в статусе ребенка, его принуждают читать. И он читает, потому что он ребенок, ему положено. Но как только он совершает ритуал перехода, как только он переходит в другое племенное состояние, из чада становится отроком или юношей, он отвергает, разумеется, занятия предшествующей поры. Он перестает играть в детские игры, прыгать на одной ножке. В том числе он отвергает чтение как детское занятие.
Если говорить о возрастном срезе, это довольно бессмысленный срез, поскольку человек читает по принуждению. Но мы видим, как в младшей школе уровень чтения огромен, в средней – туда-сюда, а как только они заканчивают среднюю школу, уровень чтения падает. Отвесно. Потому что человек отвергает это от себя не потому, что ему не интересно читать, а потому что это детское занятие.
Расскажу одну историю. Наши коллеги из Великобритании накопили огромный опыт борьбы за чтение. Они проанализировали ситуацию на севере Англии. Это угольный регион, где добывают бурый уголь. Он очень дорогой, вредно влияет на экологию. Правительство Маргарет Тэтчер изуродовало жизнь углеробам, потому что добыча угля была не нужна, а они постоянно требовали дотаций, потому что он был слишком дорог. Я был в северном графстве Дарм, в Нью Касле. И в том же году был в Кузбассе. Удивительно, насколько лазанье в шахту оказывает одинаковое воздействие на структуру личности. В частности, лазанье в шахту вызывает жесткое привыкание. Не всякий наркотик так быстро и без остатка захватывает личность человека. Поэтому, когда правительство Маргарет Тэтчер запретила лазать в шахту, бедные углеробы остались не у дел. А там же еще шахты частные. Поэтому, если кого-то завалило, то это твоя вина. Потому что, кто же велел тебе туда лазить? Но они все равно сидят на краю дырки и поют песенку о том, что дедушка лазил, папа лазил, а теперь я хочу лазить в шахту, а мне не дают. Больше они не делают ничего вообще. Ну, еще пьют прекрасный шотландский напиток – виски.
Степень депрессивности региона трудно себе представить. Степень бытовой нищеты невероятная. Только там можно по достоинству оценить, какая богатая, щедрая и безалаберная страна — Российская Федерация. С одной стороны, это по-настоящему регион нищих людей. С другой стороны, домики у них выглядят человекообразно. И в этом жутком регионе наши коллеги из Британского совета провели большое социологическое исследование: как оценивают чтение школьники средних классов. И выяснили удивительную вещь. Мальчики-школьники отказываются от чтения как от девчачьего занятия. А мальчиков из неполных семей там больше половины. Они никогда в жизни не видели читающего мужчину. А где он мог увидеть читающего мужчину? В школе учительница – женщина. В пабе он не мог увидеть читающего мужчину.
В результате, складывается катастрофическая ситуация. Пацану читать стыдно. Коллеги придумали гениальный по простоте и ясности проект. Он назывался «Чемпион по чтению», а может быть прочитано и как «Читающий чемпион». Проект состоял из двух частей. Во-первых, был проведен школьный чемпионат по чтению. Они состязались в скорости чтения, глубине понимания и так далее. Параллельно развивалась постерная кампания. Они взяли спортивных чемпионов, таких альфа-самцов, и сфотографировали их с любимыми книжками. Вот плакат, а на нем чемпион смотрит в книжку. Все. Эти постеры были развешаны по библиотекам, школам, местам массового скопления подрастающего поколения.
Закончилось это все телевизионной программой на ВВС, где читающие чемпионы встречались с чемпионами по чтению. Эффект был двоякий. Во-первых, мальчики увидели читающих мужиков. Во-вторых, чемпионы по чтению, которые съездили в Лондон на ВВС и повстречались там с читающими чемпионами, а потом вернулись обратно, они автоматически из «ботаников» превратились в человека, который Бэкхема видел. То есть, за счет чтения их социальный статус стремительно взлетел. Это понятная история: кто читает, тот с Бэкхемом читает. А тот, кто не читает, тот и дальше мячик пинает.
В Великобритании большая часть лифтов связана со спортом. Конечно, это было очень значимое высказывание. Это позволило значительно ситуацию с чтением улучшить. Это повысило социальный статус чтения. Это позволило показать людям, что в этот процесс стоит включаться, что он дает некоторые социальные преференции и так далее. Понятно, что без планомерной и систематичной работы в этом направлении ничего само собой не сдвинется.
Простите, что я сделал такое длинное отступление. Поэтому нам важно иметь в виду, что есть огромное количество людей только входящих в мир чтения. И если мы прямо на старте начнем объяснять ему: ты плохие книжки не читай, ты читай хорошие, — скорее всего, он повернется и уйдет. Детей, у которых еще не прорезались зубы, обычно не кормят стейком. Также человека, который только нарабатывает читательские навыки, обычно не учат читать на книжках типа «Война и мир».
В этом смысле, я считаю, что Пауло Коэльо – друг чтения. Потому что огромное количество петеушников разного возраста и пола эту голову себе в голову запихали. Книжка маленькая, в голову помещается. Большая удача.
Для того, чтобы человек начал читать или перешел от маленьких книг к большим, нужно много внутренней смелости. В Европе социологи чтения зафиксировали так называемый «пост Гарри Поттер эффект». Он связан с количеством чтения у школьников среднего возраста. Дело в том, что до «Гарри Поттера» помыслить, чтобы школьник среднего возраста прочитал книжку в 700 страниц, было невозможно. Вот человек подходит к полке и видит книжку в 700 страниц, и понимает: вот на пенсии дочитаю. «Гарри Поттер» за счет огромной волны любви, социальной преемлемости, внедрения в живую дискуссию разных возрастных групп, с одной стороны, принудил людей прочитать большую книгу. С другой стороны, он дал им возможность верить в собственные читательские силы. После этого мы видим, как детскими бестселлерами становятся книжки совсем другого объема, чем в эпоху до «Гарри Поттера».
Легкое чтение – хороший инструмент для вхождения в этот мир. Если человек, войдя в этот мир, остается с одним только легким чтением, одобрить этого я не могу. Я долго не мог понять, как люди вообще употребляют Донцову внутрь головы. Я прочитал три-четыре романа, потому что мне по должности положено. Потом я как-то общался с дамой. Она бывший переводчик. В ее переводах выходили пьесы Зюскинда. Она руководила интеллектуальным издательством. То есть, это настоящий статусный интеллектуал. Потом она пошла работать в государство, стала довольно крупным государственным чиновником. Чиновники бывают разные, но она оказалась талантливым исполнительным, умным, не ленивым чиновником.
И вот как-то я к ней прихожу, а у нее на столе лежит Донцова. Я говорю: «Что это?». Она говорит: «Вы знаете, к вечеру голова гудит. А по дороге до дома, пока доедешь, книжку почитаешь. И так в голове пусто, хорошо. Хоть борщ вари». Я тоже думаю, что борщ надо варить с пустой головой, не думая ни о чем, кроме борща. Это сделало для меня понятным, как употребляют Донцову. Я знаю еще два вещества, которые употребляют для того, чтобы в голове было пусто – водка и экстази. В разных возрастных группах они имеют разную популярность.
Это означает, что легкое чтение, в общем-то, употребляется сегодняшним городским человеком как легкий наркотик. Человек, чей рацион целиком состоит из легких наркотиков, это как у Довлатова: «Человек ничего не ел, а все необходимые для жизни вещества получал из водки». Одобрить такой способ жизни я не могу. С другой стороны, гнать легкое чтение, говорить, что оно вредно, что его надо запретить, я тоже не готов. Это уже внутриинтеллектуальская работа. Интеллектуальное сообщество внутри себя должно говорить: «Признаваться в том, что ты читаешь Донцову, стыдно». Как стыдно приходить на работу и говорить: «Ой, мы набухались вчера». Это нелепость.
Социально приемлемо совершенно другое книжное поведение, совсем другое книжное чтение. Но это сложная, тонкая работа. Она еще более сложная, что просто привлечение широких масс к чтению. Но эта работа необходима и мы в газете «Книжное обозрение» по мере сил и возможностей делаем.

Вопрос: Волгоград.
Меня очень волнует эта ситуация. Недавно я писала в газету «Моя академия», которая у нас выходит, статью, связанную именно с этим. Я наткнулась на ужасающие для меня цифры. 16% россиян никогда не держали в руках книгу. Хотела бы услышать ваш комментарий.
Еще один вопрос. Эти тенденции в культуре взаимоусиливаются? Допустим, каждый четвертый россиянин никогда не был в театре. Будет у нас ренессанс в культуре или эти тенденции будут только усиливаться?

Александр Гаврилов:
Это два разных вопроса. Да, действительно, цифры достаточно страшные. 16% не держали в руках, 48% не читали книги последние два года. Ни одной. Это результаты опроса. Опрос – это не внедренное наблюдение, когда за человеком следят. Это сам человек говорит, что он не читал. Есть огромный зазор между заявленными ценностями и реализуемыми ценностями.
Помню, были два прекрасных опроса, которые демонстрируют эту разницу. Это было в 2006 году. Последовательно провели два опроса москвичей. Один – чем они любят заниматься на досуге. Там 60% сказали, что любят читать книги, а 12% сказали, что любят смотреть телевизор. Через неделю другая социологическая служба провела опрос москвичей: чем они занимаются в свободное время. 60% сказали, что они смотрят телевизор, а 8% сказали, что они читают книги.
Так вот, когда человека спрашивают, читал ли он книгу, у него есть право свободного вранья. И то, что 48% говорят, что за последние два года я не прочитал ни одной книги, означает, что книжное чтение вообще уходит из социально важных практик. Не стыдно признаваться, что ты не читаешь. Это очень важно. Это еще один инструмент социального принуждения к чтению.
Я не вполне уверен, что это взаимоусиливающие процессы. Скорее, это отражение одного общего процесса. Уход от серьезного и глубинного анализа. Уход от чего-то сложного. Упрощение социальных практик.
Что касается походов в театр. Вообще, в культуре есть два разных процесса, которые мы редко разграничиваем. Между тем, они совсем по-разному работают. Это процесс открытия нового, процесс культурных инноваций. И процесс музеефицирования. Процесс фиксирования культурного канона.
Если мы не занимаемся историей искусств, нам не понятно, почему Рембрандт для своего времени – фантастически новый художник. Нам надо долго ходить по музею, смотреть на его современников и предшественников. Понимать, что школа малых голландцев давала картину мира, раздробленную на бесконечное количество важных и не важных, бесконечно фиксируемых фрагментов. Она давала картину мира внимания ко всему. И вдруг появляется Рембрандт. Помните портрет матери? Коричневый фон, как будто малярной кистью намазанный. Одно световое пятно. И в этой полумгле лицо – одно. И больше ничего. Это другая картина мира. Это другое устройство внимания, другое устройство взгляда, другое устройство головы. Не надо смотреть на все. Надо смотреть на одно.
Понятно, как это должно было поражать современников. И сегодня, когда мы сравниваем одни и другие картины, это поражает. Но работа открытия нового в старом – это интеллектуальная забава. Понятно, что этим занимается не очень много народу. По Российской Федерации есть дивная статистика: 4% россиян ездят в отпуск за границу, голосуют за правые партии и являются клиентами психиатрических лечебниц. Я не говорю, что это одни и те же 4%. Но, так или иначе, всех – по 4%. Я думаю, что и по картинным галереям ходят для того, чтобы понять, каким новым был художник, который умер 300 лет назад, тоже примерно те же 4%.
А вообще открытие нового в культуре – это другой процесс. Очень важный. Если мы не очень напряжемся, мы можем подумать о том, чем было кино сто лет назад. Балаганная забава. Вещь абсолютно не употребимая в приличном обществе. Кино 1908 года примерно в том же статусе, что сегодня компьютерные игры. «Я пошел в кино и еще поиграл». В эту новую странную штуку начинают входить великие художники. Кокто. Маяковский, который делает гениальный фильм «Барышня и хулиган», и оказывается вдруг великим сценаристом, великим актером, очень талантливым режиссером.
И эти люди начинают творить чудо, творить подлинное искусство на балаганной территории. Этим же, строго говоря, занимался, скажем, Шекспир. Она на балаганной территории творил великое искусство. Таким образом он завоевывал национальное внимание. Он обращался не к тем, кто пошел в театр. Он обращался ко всем. К тем, кто хочет развлекаться. И давал им развлечение, одновременно вполне приемлемое толпой, и поднимающее каждого над им самим, дающее ему возможность роста.
Когда мы сегодня говорим о том, что в театр плохо ходят, читают не очень, – в большой мере это связано с тем, что мы относимся к этим традиционным культурным практикам не как к новаторским, а как к музейным. В музей надо ходить, чтобы постичь наследие человечества. Вот и с театром так же.
В ходе своего одичания персонального, я сначала перестал ходить в драматический театр, потом перестал ходить на современный балет. А однажды попал на спектакль танцевальной труппы Пина Бауш. Это современный балет. Это искусство, которое заставляет тебя быть счастливым раньше, чем ты успеешь отрефлексировать, как они это сделали. Это не столько балет, сколько цирк, который можно показывать абсолютно неподготовленному зрителю. И он будет счастлив просто от того, как эти люди двигаются по сцене. Не почему. Они не показывают там анекдотов. Один рассказывает анекдот со сцены. Дело в том, что жестокий балетмейстер Пина Бауш свою труппу заставляет в каждом городе учить слова на языке страны, в которой они оказались. Мне это очень запало, потому что мне кажется, что это прекрасный балаган.
Представьте себе. Сцена залита желтым пыльным светом. Светом летнего вечера. На нее выходит красавица в легком струящемся, почти прозрачном, ситцевом платье. И с огромным начесом на голове. Сразу какие-то европейские ранние семидесятые, запах пыльного летнего вечера. Вокруг этой красавицы начинают виться какие-то мужичонки. Вдруг, с другой стороны появляется такая же – в прозрачном струящемся платье, с еще большим начесом на голове. И какое-то броуновское движение мужиков. И вдруг на сцену выходит вообще главная героиня этого спектакля. Восхитительной красоты, пластичности девушка из «Кабо Верде». Очень смуглая мулатка. Понятно, что на курчавом мулатском волосе начес стоит как одуван. Она идет по центру сцены из глубины. И понятно, кто королева. Тетки разворачиваются и уходят. Она идет, и каждый ее шаг – произведение искусства. Ты смотришь на это и любуешься. Свет постепенно гаснет, собирается на ней. Один мужчичонка мелковатый бегает вокруг нее, за это время успевает принести ей меховое боа, надеть на шею. Она же на самой авансцене вся в мехах, с огромной прической на голове. Потом он убегает и приносит ей меховую ушанку, которую она царственно надевает на голову. И этот огромный одуванчик приминается шапкой. Вот он был и его нет. И в этот момент она хриплым низким голосом говорит: «Все мои животные как-то поумирали». Конец сцены.
Это не почему. Это не зачем. Это балаганность. Это готовность развлекать всякого. Это высочайший интеллектуальный уровень проработки, но довольно простое послание, адресованное человеку с любым интеллектуальным уровнем. Отсутствие интеллектуального ценза. Это одна из тех вещей, при помощи которых интеллектуалы, в особенности в России, семидесятых отрезали себя от широкой массы. Все искусство семидесятых, как качественно, так и некачественное, все равно адресовано своему узкому кружку.
Мне кажется, что если спасаться – а спасаться надо, — то инструментом спасения должен быть высокоинтеллектуальный балаган. Мы должны бесконечно напоминать людям, что у них есть культура. Что у них есть возможность войти и прикоснуться. Это большое дело. По множеству разных причин интеллектуалы в России ведут себя как обиженные ревнивцы. Они говорят: «Да, вот они нас не любят, а мы им за это не покажем. Это не всякому дано – читать наши книжки, смотреть наше кино, разглядывать наши выставки» и так далее. Эта позиция по сути – крах. Это гибель. Если мы будем продолжать растаскивать культуру на качественную и некачественную, высокую и низкую, вместо того, чтобы усовершенствовать ее как целое, мы погибнем.

Вопрос: Самара.
Какую проблему вы считаете наиболее важной? То, что нет хороших книг, что развивается досуговая деятельность или для того, чтобы книгу читали, ей недостаточно быть хорошей. То есть, она должна быть медиа-продуктом, чтобы ее заметили.

Александр Гаврилов:
Я не могу считать главной проблемой наличие других форм досуговой деятельности. Такой путь, конечно, есть. Я помню, как писателя Войновича на конгрессе в защиту чтения спросили: «Как вы думаете, есть ли какой-нибудь рецепт, чтобы завтра улучшить чтение в России резко и радикально?». Войнович сказал: «Конечно, есть. Это очень просто. Надо всех посадить в тюрьму. Там они, как миленькие, зачитают». Войнович, на самом деле, был далек от этой логики, а я подавно. Я не думаю, что всех надо посадить в тюрьму, чтобы они читали.
Думаю, одной из проблем является то, что книга вынуждена говорить со своим потребителем на языке медиа прежде, чем он дойдет до нее. Поскольку книжное чтение – это другой процесс, чем медийное потребление. Книжное чтение – это процесс индивидуальный, а не массовый. Смотреть кино вместе с друзьями можно. Читать книжку вместе с друзьями нельзя. Обсуждать можно, а читать нельзя. Этот процесс все-таки требует значительного интеллектуального напряжения, что бы мы ни говорили. Даже читатели Коэльо и Донцовой напрягаются интеллектуально больше, чем зрители «Крепкого орешка».
Этот процесс по первоначалу, в силу некоторых особенностей восприятия чтения в современном мире, ведет к десоциализации. Все мячик гоняют, а этот читает. Опасный парень. Все предназначено для одинокого, десоциализованного, глубинного, требующего большого сосредоточения. Это нужно каким-то образом переводить в медийную форму, в очень большой мере теряя, конечно, тонкости и точности. Все претензии любителей книги к ее экранизациям основаны именно на этом. Экранизация никогда не может полностью вобрать в себя книгу целиком.
Я не думаю, что хороших книг недостаточно. Думаю, что мы просто мало радуемся, когда находим хорошую книгу. Посмотрите на книжные обсуждения в Интернете. Как правило, они посвящены возмущению, какую плохую книжку прочитал человек. Примерно 8 из 20. 80 человек не довольны книжкой, которую они прочитали, 20 в некоторой степени могут выразить смутное одобрение. Почему? Человек, который хвалит книжку, автоматически подставляется под удар. Он говорит: «Вот эта книжка хорошая». Ему говорят: «Эта книжка хорошая? Ты что, вообще больной?».
У Хармса есть блистательный текст: «Писатель: — Я писатель. Читатель: — А, по-моему, ты дерьмо. Писатель падет, его выносят». Вот читатель, который начинает что-то хвалить, что-то определять как свое, автоматически становится под удар.
Хороших книг много. Хорошие книги писали примерно две тысячи лет до рождества Христова. Потом еще некоторое время. Мы помним много книг, написанных в позапрошлом веке, в прошлом веке. Сегодня есть много хороших книг. Не все они художественные. Какие-то прекрасные эссе. Вышел, например, дивный Андрей Астальский. Это руководитель Русской службы ВВС. Он написал книжку «Краткая история денег». Что это такое, как они работают, куда денутся, то есть каким образом они эволюционируют и изменяются в истории. Книжка дивная, о которой абсолютно никто не рассказал, включая ее горячих поклонников.
В этой аудитории иногда бывает Дмитрий Борисович Зимин, основатель «БиЛайна», основатель фонда «Династия», совершенно фанатичный читатель. Мы делали премию «Просветитель» в этом году. Это премия для научно-популярных книг. Там был блистательный шорт-лист. Там была книга Максима Кронгауза «Русский язык на грани нервного срыва». Фантастически точно и тонко сделанная. Там была книга Астальского про деньги. Там была книга Александра Звонкина «Малыши и математика». Это история о том, как на очень высоком уровне о математике можно говорить с маленькими детьми. Там была книга Марины Сванидзе «Исторические хроники с Николаем Сванидзе». Эта книжка получилась из сценариев телепередач. В конце концов выбрали Сванидзе.
Зимин взахлеб хвалил Астальского. Я спросил: «А почему же мы тогда премию ему не дали?». А он единолично определял лауреатов. «Во-вторых, чего же вы молчите про нее? Давайте вы расскажете о ней читателям нашего журнала. Давайте я вас запишу для радио. К вам же прислушиваются. Вы серьезный читатель». Зимин сказал: «Да ну! Я ее похвалил Ясину, а он начал ругаться, говорить, что у Астальского есть ошибки. Ну, чего я буду? А книжка такая хорошая, мне так понравилась».
Вот в этой крошечной модели два супер эксперта. Один – великий читатель, один – человек, который по-настоящему понимает что-то про деньги. Вот попытался похвалить, и тут же был стукнут по голове экспертом. И расхотел хвалить.
Чем больше мы признаемся в своих восторгах, чем больше мы говорим, что эта книжка понравилась – да, с ней есть проблемы, в ней не все так точно. И бог бы с ним. Она мне понравилась. Она зацепила меня вот этим. В моей душе есть какие-то крючочки, за которые она может зацепиться. Это значит, я не один такой, скорее всего. Вот чем больше мы будем признаваться в своей любви к книжке, чем больше будем бесстыдно и бесстрашно говорить о книгах, вводить их в пространство обсуждения, тем больше у меня веры, что мы каким-то образом эту гуманитарную катастрофу переживем.
Спасибо.

Ведущая:
Спасибо, Александр Феликсович.

 

Поделиться ссылкой: