Академическая свобода: есть ли у нее будущее?
Первые материалы в новом авторском проекте «Либеральной миссии»: Дмитрий Дубровский
Академические свободы в России и пост-советском пространстве
Предмет, по поводу которого как будто есть молчаливое согласие, однако первые же исследования показали, что никакого общего понимания и представления о них нет. Основными раздражителями являются, конечно, советское прошлое, через которое прошли многие ученые (является ли СССР местом академической свободы?), вопросы секретности и государственной тайны (и постоянное желание держать ученых под контролем), и, наконец, постоянное столкновение государственной идеологии и академического плюрализма.
Все эти вопросы довольно почти никак не обсуждались в российском пространстве – то есть, они обсуждаются применительно к конкретным случаям нарушения академической свободы, однако практически до последнего времени не было проектов, в которых постоянно публиковались бы материалы по академической свободе на пост-советском пространстве. Первой ласточкой стали публикации Центра независимых социологических исследований cisrus.org — которые в режиме небольшого блога обсуждают актуальные вопросы и исследования, посвященные этой проблеме. Лонгридов и интервью в рамках данного проекта не предполагается.
В рамках этого раздела планируются тексты, посвященные материалам исследований, зарубежным публикациям, состоянию академических прав и свобод в сравнительной перспективе, а также интервью с исследователями, профсоюзными активистами, студентами, преподавателями и исследователями различных академических институтов и вузов. Собственно, таким же образом выглядит и основная целевая аудитория этого проекта. Особая задача этого раздела – дать слово пострадавшим от нарушений академической свободы, обсудить спорные вопросы академической жизни, пытаться найти то согласие, которое необходимо российской академии для формирования в качестве общей страты российского общества.
Университеты и государство: взгляд в прошлое
Почти так, собственно, называется недавно опубликованная книга профессора, долгое время вице-президента Американской ассоциации университетских преподавателей (American Association of University Professors) Генри Рейхмана (Henry Reichman) – Будущее академической свободы. В этой книге автор, долгие годы отдавший изучению и защите академических прав и свобод, задается вопросом относительно того, каковы же современные вызовы академической свободе? Очевидно, что сейчас она переживает не лучшее время – однако она, как представляется, всегда находилась под каким-либо прессом – так что же изменилось сейчас и каким образом можно предсказать ее будущее? Одной из очевидных составляющих этого вопроса является вопрос о взаимоотношении университета и государства, влияния политического режима на академическую свободу в прошлом.
Прошлое академической свободы
Действительно, академическая свобода прошла нелегкий путь – на всех континентах. Эдвард Леви, профессор права Университета Чикаго, отмечает, что, оглядываясь назад, в историю высшего образования в США, можно увидеть, какой нелегкий путь прошла академическая свобода в этой стране до момента, когда она стала вдруг самоочевидной и даже перестала подчас фиксироваться университетским сообществом как существенная проблема. Довольно заметно, не только историческое развитие, но и специфика Америки стала причиной появления наиболее развитой системы защиты академической свободы и академической автономии.
Вначале американские колледжи были преимущественно религиозными, и каждый, кто каким-то образом публично критиковал или сомневался в той или иной догме, мог быть исключен или уволен; в первой четверти XIX века в Южных штатах все, кто задавал вопросы по поводу рабства или идей превосходства белой расы, так или иначе наказывались или исключались из университетов, а в конце этого же века таким дисциплинарным мерам подвергались те, кто задавал вопросы по поводу этичности тех или иных денег, которые богатые филантропы стали жертвовать университетам. Затем, уже в XX веке, профессора могли потерять работу из-за противодействия милитаристской пропаганде в Первую мировую войну и подозрений в симпатиях к коммунистическим идеям в эпоху маккартизма. В результате, как не удивительно, именно левым мы обязаны первыми делами по обсуждению пределов нарушения свободы академического высказывания, а первым делом в Верховном Суде США, которое связало свободу академического высказывания с академической свободой после борьбы профессора Университета Нью-Гемпшир, который придерживался левых взглядов, Пола М. Свизи, за свое право высказывать любые взгляды на своих лекциях в университете. В целом же можно сказать, что основными проблемами американской академической свободе всегда были не столько взаимоотношения с государством, особенно после эпохи маккартизма, сколько борьба с университетским руководством и, особенно, противоречия с донорами и наблюдательными советами.
Иначе шло развитие академической свободы на Европейском континенте после средних веков. Как уверена почетный профессор Принстонского университета Джоан Скотт, в Европе начало университета глубоко связано с появлением и развитием национального государства, — и это немедленно вызвало серьезное трение между логикой поиска истины и требованиями власти; между критическим мышлением и государственной пропагандой национальной исключительности. К началу XVIII века тут продолжали существовать и архаичная модель университета – средневековый цеховой университет с его архаичным языком преподавания (который категорически не подходил национальному государству), и чрезвычайно «наполеоновская» модель, которая была заточена исключительно под цели узко утилитарные, низводившие высшее образование до «курсов кройки и шитья» для получения специалистов необходимых государству профессий.
Только появившийся в Германии Гумбольдтовский университет как будто зафиксировал конфликт между утилитаризмом и автономией университета в более-менее сбалансированном виде – в виде известных принципов академической свободы (Lern- und Lehrfreiheit ) и единства принципов исследования и преподавания. В такого рода исследованиях университет был свободен от прямых требований государства, но предполагалось, что результатом обучения будет не только появление грамотного специалиста, но и лояльного национальному государству гражданина. Однако уникальность немецкой системы, ее торжество в течение XIX и до первой трети XX века совершенно разбилось перед тем вызовом, который был предопределен самой структурой этого баланса между университетом и государством: государство перестало быть либеральным, оно стало тоталитарным. И вот тут выяснилось, что немецким университетам просто нечем ответить на высказывания нового министра образования Рейха Бернарда Руста, который уже в 1936 году на юбилее Университета в Гейдельберге утверждал, что раса и кровь определяют состояние знания, и потому евреи попросту не должны преподавать в вузах так же, как и марксисты, которые тоже являются вызовом для безопасности Рейха. Оказалось, что эта система автономии и независимости университетов рухнула в момент, когда все ректоры стали назначаться Министерством образования, а немецкие преподаватели в целом — кроме тех, кто бежал из страны – восприняли смену государства, а также изгнание евреев из германской академии и сжигание «неарийских книг». Те немногие, что сопротивлялись, стали легендой немецкой высшей школы – как трагически погибшая герой анти-нацистского сопротивления, студентка Мюнхенского университета Софи Шолль и ее брат Ганс. Германская академия – особенно ее часть в области гуманитарного и социального знания – была поставлена под идеологический контроль, демократические процедуры внутри академии отменены, и сотрудничество с международной наукой фактически прекратилось. После войны потребовались большие усилия, чтобы провести политику денацификации германских университетов. Надо сказать, что в этом смысле университетам, которые оказались в советской зоне оккупации повезло меньше – там нацистская идеологема довольно быстро была заменена на коммунистическую, как это было принято в Советском Союзе.
Прямая зависимость академической (не)свободы от политического режима, конечно, была отчетливо видна и на примере Советского союза. Очевидно, что начиная с «философского парохода» многие представители академического сообщества предпочли покинуть Советскую Россию и создать независимые новые университеты в изгнании. Оставшиеся же некоторое время находились в определенной автономии по отношению к идеологическому диктату пролетариата, однако «академическое дело» положило не только начало эпохе сталинских репрессий, но и, по сути, уничтожило в целом остатки дореволюционной фронды советской Академии. Тем не менее, сохранился принцип выборности руководства и апелляция к оборонной значимости ведущихся исследований при необходимости защиты от партийного вмешательства позволили академическим структурам довольно успешно сопротивляться принципу «партийности в науке» — и тем самым сохранить некоторую автономию и некоторые протодемократические процедуры внутри советской Академии наук.
Только после войны и хрущевской оттепели советская интеллигенция стала потихоньку оттаивать от леденящего ужаса сталинизма и пробовать академические свободы, безусловно, чрезвычайно ограниченные, но, тем не менее, неудивительно, что именно из этой среды вышли многие советские диссиденты. Например, в теплотехнической лаборатории Академии Наук при обсуждении доклада Хрущева о культе личности Сталина с резкой критикой выступил молодой физик Юрий Орлов – будущий диссидент и правозащитник. Показательно то, что все эти правозащитники были из среды естественных наук – они в меньшей мере находились под идеологическим гнетом – и в большей мере были свободны для обсуждений, чем идеологически нагруженные гуманитарные науки. Кроме Ю. Орлова, это, конечно, выдающийся физик А. Д. Сахаров, физики Н. Щаранский, В. Чалидзе, биолог С.А. Ковалев, химик Ю. Кукк, математик Ю Шафаревич, и многие другие, да и сам создатель советской идеи прав человека – А.С. Есенин-Вольпин – был прежде всего, математиком.
Показательно и то, каким образом академик и отец советской водородной бомбы — Андрей Дмитриевич Сахаров – пришел к идее академической свободы. В своих «Размышлениях о мире, прогрессе и интеллектуальной свободе» (1968) он не только ставит цензуру и нарушение академической свободы в ряд глобальных вызовов миру, но и впрямую называет позором выступление главы Академии наук СССР (М. Келдыш осудил компанию писем в поддержку принудительно госпитализированного А.С. Есенина-Вольпина и заявил, что наука всегда будет с «народом, с партией Ленина») и назвал его позицию взглядами человека «либо запуганного, либо чересчур догматичного». Академическая свобода, прежде всего, понимаемая, как свобода от государственного давления, от государственной цензуры была одной из наиболее чаямых в среде советской интеллигенции перед распадом СССР.
XX век стал веком серьезного испытания для академической свободы и академической автономии. Ее главным врагом становилось, прежде всего, национальное государство, которое, вмешиваясь в университетскую автономию и впрямую нарушая академические права и свободы, ставило под вопрос именно независимость от государства в целом. Однако, как представляется, именно такое разделение, которое практически сейчас происходит во всем мире, поставило университет в другой тип кризиса.
Продолжение следует