Гражданское двоемыслие и эстетическое единодушие Санкт-Петербурга: опыт регионалистского осмысления города на Неве

В продолжение регионалистской экспертизы гражданско-территориальных сообществ, начатой историками Мартой Сюткиной и Анастасией Полянской в материалах о Краснодареи Волгограде, петербургский историк, аспирант СПбИИ РАН Григорий Конников оценивает готовность города на Неве выйти в сознании себя за рамки самодержавно-имперского дискурса, оформив конструктивную и перспективную региональную идентичность

Григорий Конников

 

«…в Петербурге есть эта загадка — он действительно влияет на твою душу, формирует её. Человека, там выросшего или, по крайней мере, проведшего там свою молодость, — его с другими людьми, как мне кажется, трудно спутать»

Иосиф Бродский 

            На протяжении своей истории Петербург – этот, по словам безымянного героя «Записок из подполья» Фёдора Достоевского, «самый отвлеченный и умышленный город на всем земном шаре», – постоянно себя философски, а лучше сказать, мифологически «переизобретал». Менял свои имена – отвергал старые, принимал новые, вновь возвращался к прежним. Придавал себе новые смыслы. «К исходу XX столетия петербургский миф предстает как целая россыпь различных вариантов “философии города”, выработанных той или иной исторической эпохой», – замечает в этой связи петербургский историк К.С. Жуков^[1].

Все эти, зачастую непримиримо конфликтующие между собой образы Петербурга можно условно разделить на две большие группы: город, подчиненный интересам большой Родины, – и город самодовлеющий, существующий в первую очередь для себя и своих жителей, независимо от своей государственной принадлежности.

В рамках данной статьи я попытаюсь рассмотреть обе версии «петербургского мифа» и соответствующие им историко-мемориальные нарративы.

 

Державный град

Начиная, как минимум, с 1703 года (допетровские древности города на Неве^[2] как, увы, культурно почти стёршиеся из памяти, вынесем на время за скобки), Петербург был неразрывно связан с Россией. Иногда – как державный повелитель и выразитель её лучших или худших черт, иногда – просто как подносчик снарядов, культурный маяк и гарант успешного будущего для всей этой «самой большой в мире страны». В этом, казалось на протяжении истекших столетий, и состоит величие города – в том, чтобы быть духовным форпостом, знаком и локомотивом великой державы. Так или иначе, Петербург последние 300 с лишним лет не помышлял о себе без России, вне России, не для России.

В этом нет ничего удивительно, ведь и сам Пётр I задумал свой «Парадиз» (так он называл Санкт-Петербург) как блистательную выставку имперского превосходства, сверхзадача которого – и в этом, на первый взгляд, парадокс! – заключалась в том, чтобы, посредством военного одоления европейцев, заставить их уважать Россию, признать её равной Европе.

Г.А. Песис. «Петр I на стротиельстве Санкт-Петербурга»

Об этом хорошо сказал сам царь Пётр в ходе празднования спуска военного корабля в Петербурге в 1714 году, когда обратился с речью к старым боярам (В.О. Ключевский приводит этот петровский пассаж со ссылкой на брауншвейгского резидента Фридриха Христиана Вебера):

«Кому из вас, братцы мои, хоть бы во сне снилось лет 30 тому назад, – так начал царь, – что мы с вами здесь, у Остзейского моря, будем плотничать и в одежде немцев, в завоеванной у них же нашими трудами и мужеством стране построим город, в котором вы живете, что мы доживем до того, что увидим таких храбрых и победоносных солдат и матросов русской крови, таких сынов, побывавших в чужих странах и возвратившихся домой столь смышлеными, что увидим у себя такое множество иноземных художников и ремесленников, доживем до того, что меня и вас станут так уважать чужестранные государи“^[3].

Здесь важно обратить внимание на то, что, – если иностранный дипломат точно воспроизвёл содержание сказанных Петром слов, – то из них ясно следует: Петербург был дорог русскому царю, стремившемуся к европейскому признанию, именно как европейская, то есть не русская территория, которая покорилась русскому мечу, вошла в состав России и тем самым сделала Россию европейской страной. Иными словами, Петербург для Петра был Парадизом не как «окно в Европу», но как часть Европы, ставшая российской и позволившая московскому государю чуть позже присвоить себе высший европейский монархический титул императора, а Россию провозгласить империей.

Имперско-означающая линия осмысления Петербурга в дальнейшем стала магистральной. Так, поэт В.К. Тредиаковский (1703–1769), с присущей ему торжественной тяжеловесностью слога, в стихотворении о Санкт-Петербурге 1752 года предсказывал, что в будущем именно по Петербургу весь мир будет судить о России в целом. Для Тредиаковского Петербург, в силу своего превосходства над всеми прочими городами, утверждал величие Петра, а вместе с ним – России в целом:

О! боже, твой предел да сотворит

Да о Петре России всей в отраду,

Светило дня впредь равного не зрит,

Из всех градов, везде Петрову граду^[4].

Неизвестный автор. Портрет Василия Тредиаковского

В стремлении видеть в Петербурге – самый великий город мира и главное доказательство величия всей российской империи — Тредиаковский не был одинок.

Ещё один поэт-классицист – С.С. Бобров (1763–1810), поздравляя Петербург в 1803 году со столетним юбилеем, писал о петербургской международной исключительности и величии невской столицы Российского империи как о свершившемся факте:

Дивятся царства изумленны,

Что столь огромный сей колосс,

На зыбкой персти утвержденный,

Через столетие возрос^[5].

Если предыдущие высказывания воспевали Петербург как бы глазами изумлённых и восхищённых европейцев, то Вступление к поэме А.С. Пушкина «Медный всадник» 1833 года, ставшее – уже в наши дни – текстом гимна Санкт-Петербурга, раскрывало державно-прикладную идею города во всей её целостности и полноте, не только внешней, но и сущностной. Поэт гениально отчеканил историческую сверхзадачу существования города на Неве, всецело подчинив Петербург геополитическим нуждам российской державы:

Отсель грозить мы будем шведу,

Здесь будет город заложен

На зло надменному соседу.

Природой здесь нам суждено

В Европу прорубить окно,

Ногою твердой стать при море.

Сюда по новым им волнам

Все флаги в гости будут к нам,

И запируем на просторе^[6].

 Смысл этих пушкинских срок кажется кристально ясным: цель существования Петербурга — быть «российским окном в Европу», чтобы, во-первых, постоянно напоминать шведам (а косвенно – всем европейцам) о русском военном величии, а во-вторых, чтобы через это «окно» вести с устрашёнными европейцами почётный для себя торг.

И хотя, как мы можем заметить, для Пушкина, в отличие от Петра I, Петербург – это в первую очередь настоящая Россия, а не бывшая Европа (о допетровском прошлом невских берегов поэт отзывается с подчеркнутым пренебрежением – «приют убогого чухонца»), главный посыл и поэта, и императора оказывается едиными: существование Петербурга оправдывается признанием России со стороны Европы, устрашённой русской грозой и, таким образом, как бы принуждённой к дружбе с российской державой. Теперь, притом именно благодаря Петербургу, Европа наконец-то видит великодержавный статус России!

Пушкин и Онегин на берегу Невы. Рис. А.С. Пушкина. 

            Даже Нева течёт в этом мифо-поэтическом пространстве не просто из Ладоги в Балтику, но в соответствии с великим державным промыслом:

Люблю тебя, Петра творенье,

Люблю твой строгий, стройный вид,

Невы державное теченье,

Береговой ее гранит…^[7]

 Приподнятость и торжественная восхищённость интонации достигают кульминации в заключительной̆ части Вступления, где образ Петербурга раскрывается как образ Родины, как символ её могущества и славы:

Красуйся, град Петров, и стой

Неколебимо, как Россия^[8].

Как нетрудно заметить, хотя Пушкин и призывает в своих виршах Петербург стоять «неколебимо, как Россия», в реальности Петербург и Российская империя предстают в поэтических строфах единым целым, взаимно обеспечивающим устойчивость всей державной системы. Петербург оказывается как бы равновеликим России, поскольку его неколебимость невозможна вне России точно так же, как российская – без величественно державного «града Петрова».

Международно-первенствующую линию осмысления Петербурга можно встретить в произведениях самых разных поэтов вплоть до 1917 года. При этом военно-державная составляющая петербургского международного величия постепенно уступала место общекультурной, что, однако, отнюдь не означало отказа от державно-ампирных поэтических коннотаций.

Авторы стремились доказать, что ничто в мире – ни Эйфелева башня, ни Парфенон, ни Колизей, ни египетские пирамиды – не могло затмить блистательный Санкт-Петербурга, каким его, в частности, воспел в начале 1920-х годов, находясь, правда, уже в эмиграции, – московский, к слову, – поэт Н.Я. Агнивцев (1888 — 1932):

В моем изгнаньи бесконечном

Я видел все, чем мир дивит:

От башни Эйфеля – до вечных

Легендо-звонных пирамид!..

 

И вот «на ты» я с целый миром!

И, оглядевши всё вокруг,

Пишу расплавленным Ампиром

На диске солнца: «Петербург»^[9].

Николай Агнивцев

            В советские времена Петербург-Петроград, ставший Ленинградом, довольно быстро – уже весной 1918 года – лишился своего столичного статуса и перестал быть идеализированной версией и «визитной карточкой» страны в целом.

Правда, взамен утраченной державной первосортности и всемирной возвышенности город на Неве получил «ветеранский» титул «колыбели революции» и родоначальника советского государства, что позволило Петрограду, по мысли большевистского руководства, удостоиться чести быть переименованным в 1924 году в «город Ленина»:

«Как неприступная скала, высился все эти годы Красный̆ Петроград, оставшийся поныне первой̆ цитаделью Советской̆ власти. Отсюда по зову тов. Ленина вышли десятки рабочих, строителей̆ новой России, вернейших проводников идей В.И. Ленина»^[10].

Однако не может быть в Российской державе, – а СССР был не чем иным, как продолжением, хотя и на новом историческом витке, Московского царства и Петербургской империи, – двух равнозначных городов. И так же, как раньше, меркла, подобно «порфироносной вдове», Первопрестольная, так и в советскую эпоху, притом гораздо более резко, контрастно и драматически, а порой и трагически, – меркнул и угасал экс-Петербург.

Коммунисты постарались придать Ленинграду упрощённый образ коллективно-героического – революционного в прошлом и научно-промышленного в настоящем – центра. Именно так писалось в путеводителях по Ленинграду в 1930-е годы:

«В прошлом — царская столица, Ленинград стал колыбелью пролетарской революции, первым городом пролетарской диктатуры, носителем славною имени великого вождя трудящихся всего мира Владимира Ильича Ленина. Ленинград — крупнейший промышленный центр и важнейший порт Советского Союза — имеет исключительные достижения в борьбе за освоение новой техники и новых производств, в борьбе за технико-экономическую независимость нашей страны, за укрепление ее оборонной мощи»^[11].

Поэт и прозаик В.Б. Кривулин, уже в постсоветское время, так писал об официозном образе Ленинграда, утвердившемся в СССР:

«В глазах провинциалов он оставался чем-то вроде столицы, но не столицы всей страны, а своего рода образцом для провинциальных областных центров, так сказать, столичным эталоном милитаризированной провинциальности»^[12],

В целом, пройдя через «красный террор» и изгнание «бывших» в период Гражданской войны, через разгром «ленинградской оппозиции» в середине 1920-х, через многократные социальные «чистки» 1920-30-х гг., через Большой террор (также больно ударивший по уцелевшим и частично возродившимся слоям городской интеллигенции), через Блокаду, унесшую жизни почти 1 миллиона ленинградских «иждивенцев» (в массе – также интеллигентов), но особенно – после «Ленинградского дела» (1949-1952), – Ленинград приучился воспринимать своё существование как подчиненное и угнетённое, как институционально второсортное и «подмосковское». Именно в этот период некогда «блистательный Санкт-Петербург» окончательно стал «великим городом с областной судьбой», – как очень точно скажет о нём ещё один московский поэт – Л.А. Озеров.

Советская власть стремилась преподнести эту второсортность в духе известной картины художника А.И. Лактионова «Обеспеченная старость», на которой были изображены осчастливленные советской властью ветераны сцены в доме ВТО имени А.А. Яблочкиной.

А.И. Лактионов. Обеспеченная старость

С той лишь поправкой, что Ленинград красовался на этой незримой картине в роли почётного «кавалера трёх революций» и «города Ленина». Как отмечалось в этой связи в Архитектурном (!) путеводителе по Ленинграду начала 1970-х годов:

«Учитывая, что Ленинград — колыбель Великой Октябрьской социалистической революции, город, с которым связаны многие годы жизни и революционной деятельности Владимира Ильича Ленина, в путеводителе особо выделена глава ‘‘С именем Ленина связаны’’»^[13].

Однако события 1917 года и революционная романтика всё более и более уходили в прошлое. А относительно недавняя история Блокады, несмотря на всю её, даже по трагическим военным меркам, жертвенную исключительность и особость, рассматривалась по преимуществу в общенародном военно-героическом и советско-коммунистическом контексте. Так же, то есть державно-милитаристски ориентированно, согласно советско-официозному взгляду, выглядело и послевоенное восстановление Ленинграда:

«В первое послевоенное пятилетие в Ленинграде развернулось как восстановление разрушенного жилого фонда, промышленных и общественных зданий, реставрация памятников архитектуры, так и новое строительство жилых домов. <…> Стремление запечатлеть в послевоенных сооружениях пафос победы в Великой Отечественной войне предопределило подчеркнутую их монументальность…»^[14]

И по сей день в коммунистическом военно-мемориальном нарративе блокадный Ленинград остаётся в первую очередь городом, внесшим весомый вклад в победу в Великой Отечественной войне. Вот как, например, пишет о блокадной истории города на Неве корреспондент газеты «Правда» в Санкт-Петербурге О. Яковенко:

«С началом войны на выпуск вооружения и боеприпасов были переориентированы ведущие отрасли промышленности – машиностроительная, электротехническая, оптическая, химическая, легкая и пищевая»;

«…именно то, что сделало Ленинград объектом ожесточенной агрессии нацистов спасло его – город Ленина оставался крупным промышленным производственным центром, городом трудящихся в самые страшные 872 дня своей истории»^[15].

И, тем не менее, на всём протяжении советского периода в недрах городского общественного сознания продолжала существовать тенденция, направленная на преодоление «синдрома второсортности» города на Неве, против его смыслового обоснования исключительно в терминах советско-державной функциональности. Эти тенденции прослеживались не только на страницах в продолжавшего развиваться «петербургского текста», не только в стремлении к послевоенному возрождению Ленинграда и его пригородов в их первозданной красе, не только в краеведческих инициативах (включая детско-подростковые – в 1968 году стартовал общегородской школьный конкурс «Ты – ленинградец»), постепенно становившихся всё более популярными, но даже в действиях городского начальства (об этом подробнее будет рассказано в следующем разделе данной статьи).

Во второй половине 1980-х годов, в период горбачевской Перестройки, эти настроения резко усилились и прорвались в сферу открытого и бесцензурного общественного обсуждения. Этот процесс достиг кульминации в 1991 году, когда горожанам на короткое время показалось, что они стоят на пороге невского цивилизационного ренессанса.

По итогам проведённого 12 июня 1991 года опроса «населения Ленинграда», городу было возвращено его блистательное историческое имя.

Однако очень скоро петербургско-ренессансные иллюзии рассеялись и улетучились. А идея региональной эмансипации и выстраивания с федеральным центром двусторонних равноправных отношений со всем и субъектами РФ, уже в 1992 году перестала находить массовый отклик среди горожан. (О причинах этого также будет рассказано ниже).

В апреле 1992 года сотрудниками НИИ комплексных исследований был проведён опрос, согласно которому 83,3% горожан высказали убеждение в том, что Россия должна быть единой и неделимой, и лишь 22% заявили о том, что отдельные республики имеют право провести референдум и выйти из состава РФ^[16].

Комментируя эту отчётливо проявившуюся грань общегородских настроений, историк Д.А. Коцюбинский отмечает:

«Санкт-Петербург добровольно устремился в ту до боли знакомую систему координат, где есть всемогущий центр — и есть бесправные провинции. Систему, для которой соседняя Финляндия — это “дальнее зарубежье”, “чужбина”, а находящийся на другом конце земле Владивосток, наоборот, — “город нашенский”»^[17].

Правда, осознав себя, по итогам крушения СССР, в привычных российско-державных категориях, жители города на Неве, вернувшие себе славное имя петербуржцев, в течение ближайших лет пытались, хотя безуспешно, отыскать для Петербурга новую формулу столичности, не претендуя, впрочем, на возвращение своему городу статуса официальной российской столицы.

Так, в 1992 году горожане были воодушевлены идеей придания Петербургу статуса «столицы СНГ».

А уже в 1993-м грезили о себе как о жителях банковской столицы — притом не только России, но, быть может, всей Европы. Многим казалось, что к тому были основания:

«Выгодное географическое положение. Своя, имеющая глубокие исторические корни, банковская школа. Мощные научно-образовательные центры <…> Да и дела у петербургских банкиров в 1993 году, на первый взгляд, шли не так уж и плохо. В городе работало 36 собственно городских плюс 22 филиала иногородних коммерческих банков. О своём намерении в ближайшие время начать работу на петербургском рынке заявляли “Дрезднер банк” и “Креди Лионэ”»^[18].

Этим мечтам, однако, суждено было остаться мечтами — новая российская имперскость выстраивалась по старым бюрократическим лекалам, когда центр живет за счёт извлечения ресурсов из политически бесправных регионов и последующей концентрации в столице практически всех финансовых активов. В итоге к 1997 году, то есть в момент максимального развития банковской системы в России в первое постсоветское десятилетие, из 300 крупнейших банков страны петербургских было лишь семь. Основная их часть базировалась в Москве.

Аналогичное фиаско постигло и петербургскую мечту о «морской столичности». Еще в 1990 году руководитель Балтийского морского пароходства В.И. Харченко добился преобразования государственного пароходства в арендное предприятие. Как отмечал А.А. Собчак в статье 1998 года, дела шли хорошо:

«…более 170 судов, 16 постоянных грузовых и пассажирских линий (в том числе известная паромная линия Киль – Санкт-Петербург, которая была кратчайшим транспортным путем из Европы в Питер), два совхоза, десятки обслуживающих предприятий, около 45 тысяч работающих. Крупнейшее [морское пароходство, – Г.К.] в Европе и одно из крупнейших в мире»^[19].

Однако федеральный центр, прежде всего в лице спецслужб, всячески препятствовал Петербургу и БПМ, не допуская их хозяйственно-политической автономности.

Виктор Харченко             

                        1991 г. Мэр Санкт-Петерурга Анатолий Собчак выступает на открытии первой в СССР международной паромной линии СПб (Россия) – Киль (Германия). Презентация парома «Анна Каренина», который был взят Балтийским морским пароходством в лизинг и поставлен на обслуживание данной переправы

 Уже в феврале 1993 года генеральный директор АО «Балтийское морское пароходство» Виктор Харченко был арестован. И хотя «дело БМП» развалилось в суде в 1998 году, но за это время развалилось и само Балтийское морское пароходство. Анатолий Собчак прямо указывал, что ведущая роль в развале БМП принадлежала федеральным силовикам:

«После разгона и ареста руководителей пароходства его возглавили ставленники ФСБ и МВД (сегодня представителем Совета директоров является бывший сотрудник ОБЭПа Венделовский, а некто Близняков, лично арестовавший Харченко и его замов как работник РУОПа, – сегодня является заместителем начальника пароходства). Эти-то горе-моряки и утопили Балтийское пароходство, нанеся стране невосполнимый ущерб»^[20].

Как отмечает Даниил Коцюбинский, главной причиной преследования Харченко стала его попытка обретения большей независимости от центральной власти:

«Он [Виктор Харченко — Г.К.] перестал платить дань абсолютно паразитической структуре — Министерству морского флота. Он начал процесс изгнания из недр БМП сотрудников госбезопасности, традиционно воспринимавших отечественный торговый флот как свою штатную кормушку. Вопреки воле московских чиновников, Харченко начал приватизацию пароходства»^[21].

Драматическая история БМП ясно продемонстрировала, что для реализации столичной мечты Петербургу не хватало прежде всего чисто политических ресурсов. А там, где мало политических ресурсов, там неизбежна и финансовая недостаточность.

Эта закономерность ярко проявилась уже в следующем, 1994 году. Взявшись провести Игры доброй воли, Петербург финансово-экономически их попросту «не потянул», в итоге урезав финансирование не только Дня города, но и городского метрополитена, как раз в этот момент столкнувшегося с масштабной и затяжной аварией.

Почтовая марка России, посвящённая Играм доброй воли в Санкт-Петербурге (23 июля – 7 августа 1994 г.)

Мэр СПб А.А. Собчак, основатель Игр доброй воли Т. Тернер и зам. мэра В.Л. Мутко на церемонии закрытия Игр доброй воли

На первый взгляд, Игры доброй воли были стратегически оправданы, поскольку обещали стимулировать туризм и помочь Петербурге реализовать ещё одну столичную мечту – туристическую. Мэр Анатолий Собчак так и рассуждал:

«За год Прагу посещают 20 миллионов туристов, а Санкт-Петербург — всего 2,5 миллиона. Ни в одном нашем пригороде и гостиницы-то нет! <…> Недавно я видел с вертолета, как убого и печально южное побережье залива вплоть до Петродворца. Запустение, грязь, а ведь когда-то здесь были прекрасные дачные места. Мы приняли решение создать агентство по освоению этого берега. Построим жилье, отели, места для отдыха и развлечения, пляжи, автодороги вдоль залива. Да и северный наш берет до Финляндии может стать курортной зоной высшего класса!»^[22].

Практически в центре города, в устье реки Смоленки, по планам Собчака, должна была появиться новая доминанта, символизирующая современный статус столичного города — 130-метровый небоскрёб под названием «Петр Великий».

Но как тогда, так и сейчас туристические мега-грёзы Петербурга (даже при наличии сегодня почти достроенного – и уже вызвавшего у горожан массу негативных откликов – 462-метрового «Лахта-центра»), остаются лишь грёзами. Количество туристов, приезжающих в город, продолжает оставаться весьма скромным.

В исследовании Euromonitor «Top 100 City Destinations» Петербург, – хотя его исторический центр и внесён целиком в Список Всемирного наследия ЮНЕСКО, – по-прежнему проигрывает Москве: 4 миллиона иностранных туристов, посетивших Петербург, против 5,5 миллионов иностранцев, решивших повидать российскую столицу^[23].

Да и для российских граждан Петербург как туристический маршрут – лишь на четвёртом месте. По статистике компании Яндекс, самые популярные направления для внутреннего туризма в России следующие: Москва и Московская область – 7,58% от всех поисковых запросов, Сочи – 6,29%, Анапа – 3,27%, Санкт-Петербург – 3,25%^[24].

Если так можно сказать, более сбывшимися оказались петербургские мечты о пивной столичности. Вот что пишет по этому поводу авторитетный журнал «Пивное дело»:

«Санкт-Петербург — недаром называют пивной столицей России. С одной стороны, его жители очень любят пиво, с другой — именно здесь зародилось и возродилось пивоваренное производство. Например, отсюда родом крупнейший дореволюционный бренд “Калинкин” и современный “Балтика”. Теперь Санкт-Петербург стал еще и столицей мини-пивоварен — только в прошлом году здесь начали варить пиво не менее 7 малых производств»^[25].

Но хотя Санкт-Петербург и признают ныне пивной столицей, однако эта социальная мифологема, поначалу тешившая самолюбие горожан (особенно в период, когда в Петербурге проводился Пивной фестиваль^[26]), в итоге так и не захватила воображение и сердца петербуржцев и не вошла в структуру их культурно-региональной идентичности…

Как мы видим, Петербург всё это время скорее играл в столичность, поочерёдно примеряя карнавальные костюмы банковской, морской, туристической, пивной и даже криминальной^[27]столицы… Однако все эти игры быстро петербуржцам надоедали и начинали восприниматься с изрядной долей самоиронии, поскольку не отменяли того очевидного факта, что в России, как до этого в Советском Союзе, была и остаётся лишь одна столица, притом всего без исключения – Москва.

 

Впрочем, за истекшие двадцать лет, то есть в «путинскую эпоху», – и в первую очередь благодаря целенаправленным усилиям, исходящим из Кремля, – за Петербургом закрепились два устойчивых имиджа, которые условно можно признать столичными: культурный и спортивный.

 

Пример сетевой и уличной иронии на тему Петербурга как культурной столицы

Появление этого городского лейбла петербургский историк Л.Я. Лурье комментирует следующим образом:

«Первым назвал Петербург культурной столицей России Борис Ельцин. Передавая Москве питерскую «кнопку» Центрального телевидения (для канала «Культура»), он, видимо, чувствовал себя неловко и хотел сказать что-нибудь приятное»^[28].

Если так, то первый российский президент, с присущим ему политическим чутьём, уловил, вероятно, столь значимое для петербуржцев «столичное» ожидание, которое, – что удивительно, – не догадался в предшествующий период соединить с темой культуры и политически актуализировать мэр Анатолий Собчак.

А ведь городские обществоведы на протяжении 1990-х годов то и дело поднимали вопрос об осмыслении Петербурга не просто как культурно самобытного и самодостаточного, «самого европейского» российского города, но именно как культурной столицы, включая аспект подготовки «новых кадров». Создатель первой в России кафедры политической психологии в СПбГУ А.И. Юрьев писал в этой связи:

«Петербург нужно воспринимать как грандиозное политико-экономическое предприятие, и создавалось которое для дела, а не из-за безделицы. <…> Такой фабрикой по производству национального сознания Петр 1 сделал Санкт-Петербург. Тайна Петербурга в том, что Петр 1 в Петербурге “строил людей”, а дворцы, геометрия улиц, гармоничность зданий, европейская одежда – это только необходимые условия, с помощью которых он формировал новый человеческий ресурс»^[29].

По сути о том же, спустя годы, рассуждал профессор Смольного института Российской академии образования А.В. Посадский, распространяя культуртрегерский функционал Петербурга уже на весь мир:

«Крайне важно осознать самобытность Петербурга как культуротворческий ресурс российского и общемирового развития, интеллектуально освоить городскую культуру как опыт российского жизнестроительства, имеющий универсальное значение»^[30].

Независимо от того, был ли знаком Борис Ельцин, решая вопрос о преемнике, именно с такими или подобными им взглядами на суть петербургской культурной столичности, несомненно то, что, объявив Санкт-Петербург «культурной столицей России», он в итоге отнёсся к нему как к ключевому кадрово-управленческому ресурсу, сделав своим преемником коренного петербуржца В.В. Путина и тем самым дав старт «великому кадровому исходу» из Петербурга – в Москву.

Видные представители «петербургской команды», занявшие высшие посты в руководстве РФ – спикер Совета Федерации ФС РФ В.М. Матвиенко и президент РФ В.В. Путин.

В то же время, как показал дальнейший ход событий, эпоха общегородской увлечённости «петербургско-путинским столичным взлётом» также оказалась не слишком продолжительной. Дело в том, что она не привела к появлению у петербуржцев сознания своей «столичности» на базе идентификации с президентом-земляком. Последнее наглядно проявилось в категорическом нежелании петербуржцев в том же 2000 году, когда петербуржцы единодушно выбрали Путина, они не пожелали голосовать за предложенную им в губернаторы В.И. Матвиенко, в связи с чем Кремль вынужден был в последний момент даже снять кандидатуру Матвиенко с губернаторских выборов в СПб^[31]. Ситуация по сути повторилась в 2003 году, когда лишь посредством колоссального административного нажима, и лишь после второго тура выборов, Кремлю удалось добиться избрания Валентины Матвиенко губернатором СПб^[32]. И в дальнейшем, даже после возвращения отменённых в 2004 году губернаторских выборов, избрание губернатора в Петербурге проходили при массированном административном давлении из Кремля и воспринимались значительной массой петербуржцев не как выборы, а как фактическое назначение^[33]. Сами же петербургские губернаторы после 2003 года в целом устойчиво не пользовались среди массы горожан репутацией успешных руководителей, адекватных городу, претендующему на статус «культурной столицы России».

Сходным образом выглядят итоги попыток Кремля в эпоху правления президента Владимира Путина «подарить» петербуржцам ощущение их спортивной столичности.

На протяжении данного периода футбольный клуб «Зенит» и хоккейный клуб СКА продолжали жить де-факто за счёт патронажа со стороны высокопоставленных государственных деятелей — А.Б. Миллера и Р.Б. Ротенберга, имеющих непосредственное отношение к госкорпорации «Газпром».

О всероссийской значимости победы «Зенита» в общеевропейском соревновании говорил, в частности, Алексей Миллер – после того, как «Зенит» в матче за Суперкубок Европы одолел «Манчестер Юнайтед» со счётом 2 : 1:

«Команда в очередной раз показала игру европейского уровня. У нас в России еще не было таких трофеев, как Суперкубок УЕФА, и сегодняшняя победа – знаковое событие для всего российского футбола»^[34].

ФК «Зенит» – победитель Суперкубка УЕФА 2008 года

 О стремлении «Зенита» повторить былой международный успех заявил в 2017 году президент клуба «Зенит» (в 2006-2008 и 2017-2019 гг.) С.А. Фурсенко:

«У “Зенита” самые амбициозные планы, мы хотим выиграть Лигу чемпионов»^[35].

Однако на сегодня самым большим достижением «Зенита» так и остаётся победа в Кубке УЕФА и Суперкубке Европы в 2008 году.

Что касается внутрироссийских достижений «Зенита» (семикратный чемпион России, трёхкратный обладатель Кубка России и т.д.^[36]), то их, как показала жизнь, оказалось недостаточно для того, чтобы успехи петербургской футбольной команды сформировали у жителей города на Неве ощущение своей «спортивной столичности». Да и восприятие «Зенита» как «команды Газпрома» также не позволило петербуржцам, особенно находящимся за пределами клубного фанатского сообщества, идентифицировать себя с данным футбольным клубом, воспринять его спортивные достижения как именно городские, а не газпромовско-кремлёвские.

Что касается хоккейной команды петербургского СКА, то «столичные надежды», связанные с ней, если и реализуются, то лишь в связи с множественным присутствием игроков СКА в составе российской сборной на Чемпионатах мира и Олимпиадах. Так, на победной Олимпиаде 2018 года из 26 хоккеистов, вызванных в состав сборной, 15 имели контракт со СКА^[37]. Однако, как нетрудно понять, эти факты имеют значение исключительно для городского фанатского хоккейного сообщества, а не для петербуржцев в целом, которые не следят за турнирными перипетиями СКА (в отличие от игровых судеб «Зенита»), что называется, даже краем глаза.

На основе всего вышесказанного можно сделать вывод о том, что на сегодня Петербург, как и прежде Ленинград, продолжает пребывать во внутренне противоречивом гражданско-идентичностном состоянии. С одной стороны, он ощущает себя неотъемлемой частью России, но с другой – не приемлет статус игровой (по сути – фейковой) столицы, который ему определило нынешнее государственно-политическое устройство РФ и за которым скрывается всё та же второсортность «великого города с областной судьбой».

Все достижения, включая финансовые бонусы, вроде регистрации на территории СПб крупнейших налогоплательщиков (в частности, «Газпром-нефти», а в перспективе – и всего «Газпрома») не способствуют формированию у петербуржцев ощущения культурно-гражданской первосортности и «столичности» либо «равновеликости Москве», поскольку оказываются жёстко привязанными к общероссийскому, а значит и московско-столичному идейным дискурсам.

Соответствующим образом выглядит и риторика городских властей. Так, принятая в 2013 году, в период губернаторства Г.А. Полтавченко, «Стратегия экономического и социального развития Санкт-Петербурга на период до 2030 года», хотя и отмечала безусловную уникальность города, однако подчёркивала, что Петербург должен развиваться не только и не столько для себя и своих граждан, сколько для выполнения глобальных – общемировых, но первую очередь – общероссийских задач:

«Санкт-Петербург – город, который с самого основания выполняет особую миссию. Он был задуман Петром Первым как “Окно в Европу”, как новая столица Российской Империи, как центр всех прогрессивных веяний. <…> И эта миссия определяет место нашего города в общероссийских и мировых событиях. Миссия Санкт-Петербурга обусловливает его роль в реализации приоритетов России»^[38].

При этом авторы стратегии, хотя и отмечали, что к 2030 году в Петербурге жителям должно, наконец, стать комфортно, но всё же город на Неве и в этом случае призван был оставаться «городом № 2»:

«САНКТ-ПЕТЕРБУРГ-2030 – ЭТО: Город с комфортными условиями и высоким качеством жизни; Вторая столица России»^[39].

Губернатор СПб (2011-2018) Георгий Полтавченко

Прочитав этот вдохновляющий пассаж, я невольно вспомнил фрагмент Поучения древнеегипетского мудреца-правителя Птаххотепа (III тыс. лет до н.э.):

«Гни спину перед начальниками…, и будет процветать дом твой…»

Правда, спину перед Москвой город на Неве исправно гнёт вот уже второе столетие подряд, что же до процветания, то вопрос этот по-прежнему остаётся открытым…

         Авторов школьных учебников по петербурговедению, впрочем, это не смущает. Более того, они видят главную историческую функцию Невской земли и города на Неве ещё более военно-державно, чем даже городские власти. Вот как петербургским школьниками предлагается осознать своё городское историко-культурное прошлое, настоящее и будущее, одним словом, своё историческое предназначение:

«Земли региона становились ареной борьбы Руси (России) и Западной Европы»^[40];

Наш город «для России — “окно в Европу”, крупный порт и центр кораблестроения»^[41];

«Санкт-Петербург — крупнейший политический, экономический и культурный центр страны — второй после Москвы город и по численности населения, и по той роли, которую он играет в жизни России»^[42].

Три краткие цитаты из трёх разных учебных пособий — а смысл примерно один. Роль Санкт-Петербурга сводится к тому, чтобы помогать России, защищать ее, но при этом всё же делать это чуть хуже Москвы. Запомните, дети: Петербург — «крупнейший политический, экономический и культурный центр страны — второй после Москвы», и этим, в общем, всё сказано.

Учебник по истории Петербурга, автор – Л.К. Ермолаева.

Но «вторая столичность», как и «вторая свежесть», особенно в рамках имперско-бюрократической государственной системы, как легко понять – не более, чем оксюморон, способный быть устойчивым элементом лишь в рамках карнавального гротеска.

Не случайно, думается, единственным примером «реальной культурной столичности» Санкт-Петербурга является на сегодня творчество лидера группы «Ленинград» С.В. Шнурова, который сочиняет про Петербург популярные в РФ и некоторых странах СНГ блатные шансоны, вроде «www.Ленинград.spb.ru» и «В Питере – пить!»

В реальности упомянутая группа «Ленинград», совершенно не петербургская по стилю и духу, не столько «продвигает Петербург» за его пределы как законодателя мод, сколько фиксирует превращение «Северной Столицы» в креативный поп-филиал «большой Москвы», успешно вбирающей в себя и продюсирующей разного рода «провинциальную экзотику», вроде Бурановских бабушек или певицы Манижи, притом именно в том формате, который адекватен московско-российским, а не удмуртским или таджикским культурным канонам. То же, в общем, и с творчеством «ленинградца» Сергея Шнурова.

Кадр из клипа «Ленинграда» «В Питере — пить!»

 Обо всём этом ещё в конце 1990-х годов писал уже цитировавшийся выше историк и публицист Константин Жуков:

«Глубокая укоренённость мифологического представления о Петербурге как о “культурной̆ столице Великой России” является преградой для объективной̆ оценки городом своего хозяйственно-экономического потенциала, стимулирует подражание Москве в расточительной хозяйственной деятельности. Например, такие проекты, как создание пешеходных зон в центре города, строительство Ледового дворца или торгово-развлекательного комплекса под Дворцовой площадью [к счастью, оставшееся лишь проектом, – Г.К.] явно мотивированы не экономической или градостроительной целесообразностью, а стремлением соответствовать некому мифологическому стандарту “всероссийской столичности”»^[43].

Итак, стремление многих горожан видеть в Петербурге прежде всего город, выполняющий ту или иную общегосударственную функцию – как минимум «вторую по важности», как максимум «столичную», – порождает у этих петербуржцев институциональную гражданско-идентичностную фрустрацию, которая не имеет шанса быть преодолённой в силу вертикально-интегрированного характера российского государственного устройства и присущего ему «москвоцентризма».

 

Свой город…

… во времена Российской империи

Параллельно державно-прикладному образу Петербурга существовал и продолжает существовать и иной, граждански самодовлеющий, основанный на восприятии Петербурга как города, существующего в первую очередь для собственной культурно-исторической самореализации, а не для выполнения тех или иных функций, авторитарно предписанных ему «сверху».

Этот взгляд на Петербург, назовём его условно регионалистским, стал формироваться, начиная примерно со второй четверти XIX века. Именно тогда петербургские писатели и поэты стали формировать образ города, стремясь понять не только его державный функционал, но и его внутреннюю коллективно-душевную суть. Петербург стал восприниматься этими авторами как самостоятельный социокультурный организм, а не как простая производная от «неколебимой империи».

Петербургоцентричный взгляд ясно обнаруживается в творчестве Пушкина, притом в тексте того же «Медном всаднике», который неслучайно получил подзаголовок «Петербургская повесть» и содержание которого оказалось проникнуто чисто петербургской проблематикой – природной, социальной.

Через судьбу бедного Евгения Пушкин раскрыл глубинную сущность города, внешний блеск которого поэт воспел в торжественном Вступлении. Этот горд оказывался на поверку грозной и даже зловещей имперской твердыней, где человека – только за то, что он бросает властному истукану вызов: «Ужо тебе!», – ждут неотступное преследование и неминуемая гибель:

И он по площади пустой

Бежит и слышит за собой —

Как будто грома грохотанье —

Тяжело-звонкое скаканье

По потрясенной мостовой.

И, озарен луною бледной,

Простерши руку в вышине,

За ним несется Всадник Медный

На звонко-скачущем коне»^[44].

 Державный дух Санкт-Петербурга, поднятого «из топи блат» и созданного прежде всего в интересах державы («Медного всадника»), а не людей («бедного Евгения»), отмечал не только Пушкин.

Вот, например, как писал о главном градостроительном деянии Петра I польский поэт А. Мицкевич (1798–1855) отзывался:

…И заложил империи оплот,

Себе столицу, но не город людям^[45].

В дальнейшем петербургский литературный миф органично включил в себя судьбу маленького человека, стремящегося к своему маленькому счастью и в то же время страдающего и гибнущего в бескрайней пучине чарующе прекрасного и в то же время имперски бездушного града. Эта тема проходит красной нитью в произведениях Н.В. Гоголя, Н.А. Некрасова, Ф.М. Достоевского…

Э. А. Дмитриев-Мамонов. Карандашный портрет Н. В. Гоголя

Раскрывая драматическую коллизию «город – человек», Николай Гоголь превратил Невский проспект в самостоятельного героя, описав его как живую личность. Гоголь увидел в этом человеке грандиозного обманщика и лицемера:

«…все дышит обманом. Он лжет во всякое время, этот Невский проспект, но более всего тогда, когда ночь сгущенною массою наляжет на него и отделит белые и палевые стены домов, когда весь город превратится в гром и блеск, мириады карет валятся с мостов, форейторы кричат и прыгают на лошадях и когда сам демон зажигает лампы для того только, чтобы показать все не в настоящем виде»^[46].

Также гоголевский Петербург представал как город, чуждый России, совсем на неё непохожий: «аккуратный немец, больше всего любящий приличия», «иностранец своего отечества»^[47].

И в то же время, как замечал историк Н.П. Анциферов (1889–1958), Петербург для Гоголя — «неуловимый, манящий затаенной загадкой, город неожиданных встреч и таинственных приключений»^[48].

Здесь мы снова обнаруживаем двойственность восприятия Петербурга его обитателями: у Пушкина влечение соседствовало с ужасом, у Гоголя — тревожная и чужеродная «фантасмагория» (определение из «Невского проспекта», но вспомним также зловеще-сверхъестественный финал «Шинели» или леденящую воображение фабулу «Носа») с «чарующей фантастикой» (замечание Анциферова).

Двойственность города, хотя и в иной, социально-классовой, так сказать, плоскости, отмечал и Николай Некрасов. Еще в раннем стихотворении «Говорун» он подчеркнул контрастность Петербурга, где простой человек вынужден страдать, пока высший класс предаётся райским наслаждениям:

«Столица наша чудная

Богата через край,

Житьё в ней нищим трудное,

Миллионерам — рай…»^[49]

 При этом, подобно Гоголю, Некрасов также не видел Петербург частью России:

«На дальнем севере, в гиперборейском крае,

Где солнце тусклое, показываясь в мае,

Скрывается опять до лета в сентябре, —

Столица новая возникла при Петре.

Возникнув с помощью чухонского народа

Из топей и болот в каких-нибудь два года,

Она до наших дней с Россией не сросла»^[50].

С. Л. Левицкий. Фотопортрет Н. А. Некрасова

Петербург Фёдора Достоевского находился в схожей парадигме восприятия, в центре которого — конфликт горожанина и начальства, где первый обречён на выживание в физиологических и нравственных мучениях. Это место, где парадная, имперская часть города не стыкуется с обычным горожанином:

«Когда он [Раскольников — Г.К.] ходил в университет, то обыкновенно, — чаще всего, возвращаясь домой, — случалось ему, может быть раз сто, останавливаться именно на этом же самом месте, пристально вглядываться в эту действительно великолепную панораму [с Николаевского (ныне Благовещенского) моста — Г.К.] и каждый раз почти удивляться одному неясному и неразрешимому своему впечатлению. Необъяснимым холодом веяло на него всегда от этой великолепной панорамы; духом немым и глухим полна была для него эта пышная картина. . .»^[51].

Устами своих героев Достоевский отмечал неестественность города, задуманного как проект, а не появившегося естественным стечением обстоятельств. Писал о том, какое «сугубое несчастье обитать в Петербурге, самом отвлеченном и умышленном городе на всем земном шаре»^[52].

Как место трагедии маленького человека и бесконечного произвола властей предержащих рисовал Петербург и М.Е. Салтыков-Щедрин.

В повести «Запутанное дело» (1848) Петербург представал холодным, мрачным городом, в котором «маленького человека» постоянно подстерегали обиды и несправедливости. В нем не было места состраданию, все блага жизни принадлежали богатым. Единственным исходом для главного героя Мичулина оказывалась смерть. Атмосфера столицы представлялась гнетущей, безотрадной: постоянно дует пронзительный ветер, идёт дождь, мокрый снег, всегда тёмный колорит^[53].

Отрицательный образ города сохранился и позднее. Например, в сатирическом цикле «Невинные рассказы» (1863):

«Вот он, этот громадный город, в котором воздух кажется спертым от множества людских дыханий; вот он, город скорбей и никогда не удовлетворяемых желаний; город желчных честолюбий и ревнивых, завистливых надежд, город гнусно искривленных улыбок и заражающих воздух признательностей! Как волшебен он теперь при свете своих миллионов огней, какая страшная струя смерти совершает свой бесконечный, разъедающий оборот среди этого вечного тумана, среди миазмов, беспощадно врывающихся со всех сторон! Сколько мучений, сколько никем не знаемых и никем не разделенных надежд, сколько горьких разочарований, и вновь надежд, и вновь разочарований!»^[54].

При этом, однако, Щедрин признавал особый дух Петербурга, который подвигал разных людей, и его в том числе, на творчество:

«Без провинции, – делился он с писателем П.Д. Боборыкиным, – у меня не было бы и половины материала, которым я живу как писатель, но работается мне лучше всего здесь, в Петербурге. Только этот город подхлестывает мысль, заставляет уходить в себя, сосредоточивает замыслы, питает охоту к перу»^[55].

         И всё  же, как принято считать, именно Петербург был выведен Щедриным в «Истории одного города» в зловещем образе города Непреклонска^[56], основанного самым страшным из всех глуповских градоначальников – Угрюм-Бурчеевым, после которого «история прекратила течение своё»…

Л. Ройтер. Гравюра к «Истории одного города»

         В целом писатели 1840-х – 1860-х годов относились к Петербургу более критически и однозначно-негативно, чем поэты и прозаики 1830-х. Романтических предшественников «критического реализма» Петербург не только пугал, но и восхищал. Авторы же, пропитанные демократическими и/или социалистическими убеждениями, видели в «николаевской столице» воплощение самодержавного деспотизма, в пространстве которого нет места для счастья народа, не говоря уже о маленьком человеке.

Однако в пореформенные десятилетия, особенно в конце XIX — начале XX веков настроения журналистов, писателей и общественности в целом меняется. Петербург становится не только пугающим или восхищающим, но интересным. Начинается увлечение «старым Петербургом». Это выражение ввёл в оборот краевед М.И. Пыляев (1842–1899), чьи занимательные истории из городской жизни, печатавшиеся в «Петербургском листке», позднее были опубликованы в единой книге с таким названием.

Михаил Пыляев

            «Старый Петербург» Пыляева – это бытовые зарисовки, рассказы о былой жизни столицы, в которых эпизоды из жизни правителей и больших начальников превращалась в нечто анекдотическое, а значит, более близкое и понятное. А город в целом превращался в пространство, как мы бы сказали сегодня, микроистории или истории повседневности:

«…Однажды, когда Нева уже почти замерзла и незамерзшей воды осталось только перед дворцом сто шагов, он [Петр I — Г.К.] не переставал, однако, плавать взад и вперёд в каком-то кораблике до тех пор, пока было возможно. Когда Нева совсем замёрзла, то он приказал вдоль берега прочистить дорогу шагов на сто в длину и на тридцать в ширину, и здесь каждый день катался на гладком Ладе на буере»^[57].

Старой жизнью Петербурга увлекались и посвящали ей свои работы искусствовед И.Н. Божерянов (1852–1919), историки В.А. Никольский и И.А. Шишкин…

Рефлексии на тему о петербургском прошлом вдохновляли участников объединения «Мир искусства», которые творчески переосмысляли большие стили XVIII века – петровское и елизаветинское барокко, павловский ампир.

Но и в мирискуснической версии расшифровки петербургского культурного кода, при всей декларированной аполитичности этого художественного направления, угадывались драматические узлы и разломы, отсылавшие к «Медному всаднику».

Например, А.Н. Бенуа (1870–1960) с одной стороны боролся с мифом о казарменном и бюрократическом Петербурге, воспевая в своих картинах гармонию и эстетику центра Петербурга и его пригородов, но с другой стороны – продолжал развивать трагическое видение города, завещанное петербургской повестью «Медный всадник». В своих иллюстрациях к этому произведению Пушкина Бенуа напрочь лишил Петербург его парадности, наполнив гравюры не изысканным восторгом, но хтоническим ужасом, веющим от имперской цитадели, несущей гибель всему живому.

А.Н. Бенуа. Иллюстрация к поэме А.С. Пушкина «Медный всадник»

Как и литераторы, увлекавшиеся старым Петербургом, мирискусники находили в прежней жизни императорской столицы много гротескного и достойного иронии.

Так, Е.Е. Лансере (1875–1946) в работе «Императрица Елизавета Петровна в Царском Селе» (1905) изобразил выход тучной царицы из Екатерининского дворца, представив её на этой картине не столько величественной, сколько вызывающей злую усмешку (если взглянуть на неё, допустим, глазами ненавидевшей её Екатерины II) или жалость, если просто увидеть в Елизавете пожилую женщину, которая очень скоро на этом же самом месте упадёт без сознания и через несколько дней умрёт. Трагикомическую нелепость этой сценки подчёркивает противопоставление робких дам и кавалеров и самой царской особы с одной стороны – по-настоящему величественной пышности царскосельской архитектуры с другой…

Е.Е. Лансере «Императрица Елизавета Петровна в Царском Селе»

Нравственно-эстетическую дихотомию Петербурга не менее остро ощущали поэты-декаденты. В произведениях А.А. Блока (1880–1921), например, пьяняще мистический город «Незнакомки» (здесь можно угадать незримое продолжение линии петербургских повестей Гоголя) тесно соседствовал с мрачным каменным поселением, где в злых и бессердечных домах – «окна жолты» и где живут, страдают и умирают обманутые нищие (здесь отчётливо вставали тени бедных людей Достоевского и Некрасова).

Александр Блок

 Важным этапом развития мифа о Петербурге как  своего рода отдельной культурно-исторической вселенной стал роман москвича А. Белого (Б.Н. Бугаев, 1880–1934) «Петербург». Е.И. Замятин отозвался об этом романе так:

«В этой книге, лучшей из всего, написанного Белым, Петербург впервые после Гоголя и Достоевского нашел своего настоящего художника»^[58].

Петербург Белого – также двойственен. Город одновременно и влечёт, и ужасает, и в итоге сводит человека, в него погружённого, с ума:

«О, большой, электричеством блещущий мост! О, зелёные, кишащие бациллами воды! Помню я одно роковое мгновенье; через твои серые перила сентябрьскою ночью я перегнулся; и миг; тело моё пролетело бы в туманы»^[59].

Впрочем, по мнению некоторых исследователей, в романе «Петербург» город предстаёт не внутренне противоречивым, но одномерно зловещим, что и является, в конечном счёте, квинтэссенцией всего петербургского мифа. В этом, например, убеждён поэт и литературный критик Л. Оборин, ссылающийся на литературоведа З.Г. Минц:

«…мрачность города, его “выдуманность”, болезненность, призрачность, непогода, несовместимость с жизнью — всё это входит в канон “петербургского мифа”»^[60].

Андрей Белый

И действительно, античеловеческие черты Петербурга в романе Белого как будто преобладают. Умышленность города подчёркивается искусственностью и геометричностью созданного пространства улиц (особенно заметного и даже травматичного для человека, родившегося и выросшего в Москве с её, восходящими к средневековой древности уличными кривизной, извилистостью и округлостью):

«Город вводит Белого в невротическое состояние. Даже рациональная, “бюрократическая” планировка Петербурга — квадраты, в которых уютно старому сенатору Аблеухову [чьим прообразом является Константин Победоносцев — Г.К.], — прекрасно встраивается в фантасмагорическую логику. Квадраты комнат, в которых томятся, сходят с ума и умирают герои, выражают клаустрофобичность петербургского пространства»^[61].

Цикл «петербургского текста» русской литературы, как полагает известный литературовед В.Н. Топоров, был завершён в произведениях акмеистов — в особенности О.Э. Мандельштама (1891–1938)  и А.А. Ахматовой (1889–1966):

«Ахматова и Мандельштам как свидетели конца и носители памяти о Петербурге, завершители Петербургского текста»^[62].

Осип Мандельштам и Анна Ахматова (1933)

Акмеисты подчеркивали высокую культуру как квинтэссенцию Петербурга. Развивая мысль В.Н. Топорова, К.С. Бокаева пишет:

«Петербург Мандельштама – это Петербург акмеиста. <…> основанием для поэтической реконструкции Петербурга послужила мысль о культуре, занимавшей высшее место в иерархии акмеистических ценностей»^[63].

Таким образом, в дореволюционные времена город осмыслялся как самостоятельный социокультурный организм, с одной стороны, прекрасный и величественный, но с другой стороны наполненный внутренними социально-психологическими противоречиями и рефлексиями, внешне и внутренне радикально отличный от России, и в то же время ни на  мгновение не рассматриваемый вне её и отдельно от неё.

 

… в советские времена

В дальнейшем петербургский текст, однако, не пресёкся. Как и стремление литераторов и прочих культуртрегеров «разгадать», описать и отобразить петербургский культурный код, он продолжили развиваться, осложнившись ленинградским нарративом. И несмотря на то, что в рамках официозного «ленинградского дискурса» городу на Неве был выдан почётный знак «колыбели революции», который позднее дополнился знаком «города-героя», экзистенциальная сущность Петербурга, насыщенная внутренним драматизмом и прочувствованная ещё в XIXстолетии, а равно высокая культура как квинтэссенция этой сущности, ясно обозначившаяся в начале XX века, по сути негласно подчинили себе «ленинградский нарратив». Именно в этом, исполненном внутреннего трагизма и освещённом сиянием высокой культуры истинно петербургском свете представали в итоге и революционные события, и блокадные испытания.

Эффект глубинной преемственности ленинградского мифа по отношению к петербургскому дополнительно усиливался за счёт того, что, как отмечают многие исследователи, именно в годы советской власти, особенно в послевоенный период, у ленинградцев сформировалось самосознание жителей города, подвергавшегося в период, когда столицей государства вновь стала Москва, непрерывным репрессиям, гонениям и беспрецедентно мучительным страданиям. Это дополнительно стимулировало осознание ленинградцами своего родного города как особого, непокорного и великого. Притом великого в первую очередь за счёт своей высокой культуры. Не случайно официально утверждённый именно в советский период гимн Ленинграда, положенный на музыку Р.М. Глиэра из балета «Медный всадник», так и был назван: «Гимн Великому городу».

Тема особой репрессивной придавленности, в которой находился город на Неве в советский период его истории, по сей день поднимается в петербургской публицистике и осмысляется петербургскими историками и литераторами.

Ю.З. Кантор:

«Я думаю, что для советской власти и ее иерархов, независимо от того, находились они в Петрограде или позже в Москве, Ленинград представлял точку болезненного интереса. Переворот произошел здесь, все структурообразующие, цементирующие эту власть законы и декреты приняты здесь. <…> А дальше столица переезжает в Москву – да, не из-за внешней угрозы, а из-за возможной контрбольшевизации – здесь было общество, непредсказуемое для большевиков. <…> Ещё один момент, по-моему, очень символичный: два «философских парохода» (третий был из Украины) отходят из Петрограда. Не потому, что в Москве моря нет. И первый знаменитый пароход «Обербургомистр Хакен» ушел в 1922 году ровно с того места, где стояла на причале «Аврора», – сейчас там два обелиска. Так что еще при жизни Ленина у большевиков с Ленинградом сложились очень непростые отношения, а дальше понеслось…»^[64].

Я.А. Гордин:

«…я думаю, что к Ленинграду не только у Сталина было особое отношение. Оно зародилось еще в 1918 году, когда ему пришлось отсюда уехать, потому что здесь было страшно. И страшно было не только потому, что сейчас финны придут или кто-то еще, а потому, что социальная ситуация в городе была очень напряженная, начиная с забастовок на заводах. <…> А кроме того, нельзя забывать о ленинградской оппозиции – это и Зиновьев, и троцкисты. <…> именно в Москве большевики укрепились, вычистили её, Москва стала надежной, а Ленинград всё равно был где-то на отшибе. Не думаю, что он был таким специальным самым ненавидимым городом Сталина, но он, конечно, был на подозрении. <…> Восстание рабочих в 1905 году в Москве государству уже не угрожало. А здесь [в 1917 году, – Г.К.] произошел переворот, и это создает некую психологическую традицию: город – «колыбель революции», и что в этой колыбели ещё вызреет, неизвестно. Отсюда, действительно, буквально патологический интерес к тому, что же тут происходит или может произойти, и тревожное чувство, оттого что есть место, где все время что-то происходит. И Кронштадтский мятеж не мог не запомниться, и то, что именно здесь возникли не контрреволюционеры какие-нибудь, а активная партийная оппозиция, – это тоже было чрезвычайно важно, поскольку грозило расколом партии, основы сталинской власти. <…> После войны было «Ленинградское дело», ложная история с людьми, которых отсюда взяли в Москву, крупная кровавая политическая склока прямо в правящей элите, но тем не менее Сталин отдал на съедение именно этих людей. Так что, думаю, специальное отношение к Ленинграду у него было…»^[65].

К.М. Азадовский:

«…я должен сказать, что слышу об этом всю свою жизнь, с самого раннего детства – что Сталин Ленинграда не любил, что именно его стараниями Ленинград был отодвинут на периферию общественной и политической жизни, что Сталин виновник многих бед, которые приключились с нашим городом. Мне об этом говорила моя мама, я слышал об этом от многих знакомых нашей семьи. Это не было предметом обсуждения, это было как бы нечто само собой разумеющееся, и я к этому привык. <…> Потери, которые несли все города страны, в Ленинграде ощущались больнее – с его традициями, культурой, богатой научной жизнью, Академией наук, с музеями и театрами, с европейским духом, со всем тем, что ещё помнило поколение моих родителей. Всё это постепенно уходило из жизни, и людям надо было как-то объяснить эти потери, может, тут и кроется ответ на этот вопрос. Все помнят фразу, которую мы повторяли с тоской и болью, – «великий город с областной судьбой», и Дмитрий Лихачёв ее повторял, и Даниил Гранин, эта строчка советского поэта Льва Озерова удачно передает тоску от потери города, блистательного до 1917 года, ощущение неполноценности, возникшее в последующие десятилетия»^[66].

В первые послереволюционные годы «петербургский текст», вынужденно ставший «ленинградским», переживал и запечатлевал драматически и катастрофу большевистского нашествия и разорения, приключившуюся с «блистательным Санкт-Петербургом», в трагикомических миниатюрах М.М. Зощенко (1894–1958), наполненных предельно конкретными ленинградскими адресами, в абсурдистской прозе Д.И. Хармса (1905–1942), в стихах великих акмеистов, и поэтов новой волны, в множестве произведений петербургско-ленинградских авторов.

Михаил Зощенко

 «Как, например, один иностранец костью подавился. Курицу, знаете, шамал и заглотал лишнее. А дело происходило на званом обеде. <…> Конечно, с нашей свободной точки зрения в этом факте ничего такого оскорбительного нету. Ну, проглотил и проглотил. У нас на этот счет довольно быстро. Скорая помощь есть. Мариинская больница. Смоленское кладбище»^[67].

«Недавно в нашей коммунальной квартире драка произошла. И не то что драка, а целый бой. На углу Глазовой и Боровой.

Дрались, конечно, от чистого сердца. Инвалиду Гаврилову последнюю башку чуть не оттяпали.

Главная причина — народ очень уж нервный…»^[68]

Даниил Хармс

 «Я иду по Литейному мимо книжных магазинов. Вчера я просил о чуде.

Да-да, вот если бы сейчас произошло чудо.

Начинает идти полуснег-полудождь. Я останавливаюсь у книжного магазина и смотрю на витрину. Я прочитываю десять названий книг и сейчас же их забываю.

Я лезу в карман за папиросами, но вспоминаю, что у меня их больше нет.

Я делаю надменное лицо и быстро иду к Невскому, постукивая тросточкой.

Дом на углу Невского красится в отвратительную желтую краску.

Приходится свернуть на дорогу. Меня толкают встречные люди. Они все недавно приехали из деревень и не умеют ещё ходить по улицам. Очень трудно отличить их грязные костюмы и лица. Они топчутся во все стороны, рычат и толкаются.

Толкнув нечаянно друг друга, они не говорят «простите», а кричат друг другу бранные слова.

На Невском страшная толчея на панелях. На дороге же довольно тихо.

Изредка проезжают грузовики и грязные легковые автомобили.

Трамваи ходят переполненные. Люди висят на подножках. В трамвае всегда стоит ругань. Все говорят друг другу «ты». Когда открывается дверца, то из вагона на площадку веет теплый и вонючий воздух. Люди вскакивают и соскакивают в трамвай на ходу. Но этого делать ещё не умеют, и скачут задом наперед. Часто кто-нибудь срывается и с ревом и руганью летит под трамвайные колеса. Милиционеры свистят в свисточки, останавливают вагоны и штрафуют прыгнувших на ходу. Но как только трамвай трогается, бегут новые люди и скачут на ходу, хватаясь левой рукой за поручни»^[69].

Константин Вагинов (1899-1934)

 «Я стал просвечивающей формой,

Свисающейся веткой винограда,

Но нету птиц, клюющих рано утром

Мои качающиеся плоды.

Я вижу длительные дороги,

Подпрыгивающие тропинки,

Разнохарактерные толпы

Разносияющих людей,

И выплывает в ночь Тептелкин,

В моем пространстве безызмерном

Он держит Феникса сиянье

В чуть облысевшей голове.

А на Москве-реке далекой

Стоит рассейский Кремль высокий,

В нем голубь спит

В воротничке,

Я сам сижу

На облучке,

Поп впереди — за мною гроб,

В нем тот же я — совсем другой,

Со мной подруга, дикий сад

— Луна над желтизной оград»^[70].

 Ощущение культурной особости и инакости Петербурга, ставшего Ленинградом, по сравнению, прежде всего, с Москвой, но косвенно – со страной в целом, пронизывало сознание не только городской интеллигенции, культурно-исторически опиравшейся на дореволюционный «петербургский текст» и пропускавшей сквозь него и советскую реальность, и советские нарративы, но и в значительной мере ленинградского коммунистического начальства.

Это проявилось, в частности, в принципиально ином отношении к городскому архитектурному наследию. В то время, когда в 1930-е годы Москва полностью обновляла свой архитектурный облик в ходе Сталинской реконструкции, последовательно разрушая исторический центр, в Ленинграде, где также планировались масштабные градостроительные изменения, местные руководители наметили альтернативный путь, не порывающий радикально с прошлым, но стыкующийся с ним и являющийся его культурно-историческим продолжением.

Архитектор Н.А. Троцкий. Дом Советов на Московской площади. Современный вид

 Главный архитектор Ленинграда Л.А. Ильин в статье «План развития Ленинграда и его архитектуры» писал в 1936 году:

«Разный характер застройки Москвы и Ленинграда, разные темпы их застройки, разный стиль архитектуры обусловили и разное отношение к наследству прошлого»^[71].

В этой статье ставилась важная задача по разуплотнению центра, однако не за счёт сноса исторических зданий, а посредством строительства новых районов на юге города. Приоритетным при этом объявлялось сохранение стилистического единства города:

«Будущий Ленинград более чем удваивает свои границы. Он доложен сложиться как единый город, а не как два — “старый” и “новый”. Единый ансамбль, единый облик — такое задание ставят нам заключительные слова доклада А.А. Жданова на пленуме Ленсовета 26 августа 1935 года»^[72].

Таким образом, даже в советское время новое градостроительство, требовавшее больших перемен, в Ленинграде по факту шло в соответствии со его особым культурно-историческим кодом, что позволило в итоге сохранить почти нетронутым архитектурный ансамбль центра города.

Следующей важной вехой в формировании у жителей города на Неве особой культурно-исторической идентичности стала Блокада, а также сформировавшаяся в ходе неё и продолжившая развиваться впоследствии коллективная блокадная память^[73].

Основы блокадного мемориального нарратива, подчеркивавшего исключительность и особость Ленинграда в период войны, были заложены ещё непосредственно в блокадный период и в первые послевоенные годы, притом не только усилиями «рядовых» горожан, но в значительной мере –ленинградским руководством. И хотя в идеологическом отношении официальная блокадная память того периода основывалась прежде всего на сакрифицированном, военно-героическом каноне, она, как отмечает историк Даниил Коцюбинский, также содержала в себе отчётливые элементы виктимизированной, жертвенно-гуманистической памяти:

«…несмотря на то, что официальная версия блокадной памяти изначально была ориентирована на героический формат (в ее центре находился образ “не сломленного тяготами войны героя-победителя” – в первую очередь воина, во вторую – работника блокадного тыла), она также – как и блокадные дневники и письма – включала в себя элементы трагического восприятия блокадных реалий»^[74].

Данное обстоятельство тесно коррелировало с ощущением ленинградцами трагической особости своей коллективной судьбы. Как полагает американский исследователь Д. Бранденбергер, именно это стало одним из факторов, спровоцировавших «Ленинградское дело», обрушившееся на город в самом конце 1940-х гг.:

«…местное повествование было слишком сосредоточено на исключительности опыта гражданского населения Ленинграда — его страданиях и самостоятельном выживании. И этот приоритет не нашел одобрения в ЦК ВКП (б) в Москве, где создавался другой миф — о тяжелой коллективной войне»^[75].

         Так, в письме нового ленинградского руководства к Секретарю ЦК ВКП(б) Г.М. Маленкову, одному из главных инициаторов и организаторов «Ленинградского дела», в вину прежним руководителям города в связи с созданием ими «Музея обороны Ленинграда» ставился акцент в музейной экспозиции на страданиях ленинградцев в период в Блокады и на их исключительности на фоне остального советского народа и своего рода отдельности от остальной страны,  том числе её верховного лидера:

«Специально подобранные документы и материалы подчеркивали лишь ужасы и страдания населения Ленинграда, вызванные временной блокадой, варварскими налетами вражеской авиации и артиллерийскими обстрелами. В то же время в музее не было показано, как вся страна и лично товарищ Сталин заботились о ленинградцах, не были раскрыты высокие моральные качества советских людей и их массовый героизм в борьбе с врагом»^[76].

В данном случае имело значение то, насколько эти обвинения соответствовали реальности, а в какой мере её преувеличивали и искажали (а они её в самом деле в многом выворачивали на изнанку), – важным являлось то, что они имели целью, во-первых, уличить Ленинград в претензиях на трагическую особость и, во-вторых, радикально пресечь на будущее любые подобные тенденции и настроения.

Именно так это и восприняли сами ленинградцы. «Наш город был наказан», – вспоминала позднее, уже в 1970-е годы, одноклассница Тани Савичевой Н.Ф. Соболева^[77] в частных беседах^[78], при этом даже в послесталинский период порой опасаясь уточнять, за что именно Ленинград был «наказан».

Схожие мысли высказывал и Д.А. Гранин, отмечая, что город как в ходе «Ленинградского дела», так и в дальнейшем целенаправленно душили:

«“Ленинградское дело” продолжило после войны эти [блокадные, – Г.К.] страдания, этот счет убитых, погибших. Теперь, в пятидесятых годах, бывшие блокадники погибали от голода в лагерях, падали, сраженные своими пулями. И учет этих потерь был тоже засекречен, доведен до ранга государственной тайны. Блокада Ленинграда не кончалась после войны еще годы. Слово блокада мы не берем в кавычки, город не обстреливали, не бомбили, голода не было, блокада была незримая — политическая, опальный город был окружен подозрительностью, душилась инициатива, ему не давали восстановить ни своего достоинства, ни заслуг, ни осуществить своего значения в российской культуре»^[79].

В период Оттепели произошла частичная реабилитация памяти о Блокаде. Знаковым моментом того времени стало открытие 9 мая 1960 года Пискаревского мемориального кладбища, где общий героико-сакрифицированный подход к блокадной памяти в ещё большей мере, чем в первые послевоенные годы, сочетался со скорбно-виктимизированными мотивами. Это проявилось, в частности, в написанном О.Ф. Берггольц тексте эпитафии, размещенной на стене за центральным монументом:

«Здесь лежат ленинградцы. / Здесь горожане — мужчины, женщины, дети. / Рядом с ними солдаты-красноармейцы. / Всею жизнью своею / Они защищали тебя, Ленинград, / Колыбель революции. / Их имен благородных мы здесь перечислить не сможем, / так их много под вечной охраной гранита. / Но знай, внимающий этим камням, / никто не забыт и ничто не забыто»^[80].

Пискаревское мемориальное кладбище

Скорбная тональность как этих строф, так и всего мемориального комплекса с его центральной фигурой Родины-Матери становится особенно заметной при сравнении с мемориальным комплексом Мамаева кургана в Волгограде, где, в отличие от Пискаревского мемориала, доминируют военно-героические черты^[81].

Мемориальный комплекс «Мамаев курган», Волгоград

 В брежневские времена сюжет Блокады для Ленинграда и в целом войны для всего СССР стал ключевым в героико-сакрифицированном, победно-
триумфальном идеологическом дискурсе власти.

Алесь Адамович и Даниил Гранин

 При этом в исторической памяти о Блокаде чем дальше, тем всё более отчётливо проявлялись виктимизированные, скорбно-жертвенные черты. Рубежной здесь стала публикация в 1977-1984 годах, хотя и с цензурными изъятиями, «Блокадной книги» А.М. Адамовича и Д.А. Гранина. Историк Б.В. Соколов отмечает в этой связи:

«…в советское время все-таки гораздо чаще говорили не о битве за Ленинград, а именно о блокаде Ленинграда. Даже в советское время, несмотря на всю эту цензуру, публиковали дневники, “Блокадная книга” была, с купюрами, но все равно. Были “Записки блокадного человека” Лидии Гинзбург, много еще чего было. То есть эта тема не была замолчана, советская власть ей уделяла внимание. Конечно, были табуированые сюжеты»^[82].

В «Блокадной книге» жители осаждённого города были представлены прежде всего не как герои, хотя и гибнущие, однако из последних сил «кующие победу», но как ни в чём не повинные жертвы, обреченные голодом, холодом и вражеским бомбёжками и обстрелами на невыносимые мучения. Именно так пояснил позднее, в начале 2000-х, замысел книги сам Даниил Гранин:

«Вторая мировая война породила три города-символа: Хиросиму — как ужас атомной бомбы, Сталинград — символ сопротивления и Ленинград — символ страдания неповинных людей»^[83].

При этом, наряду со скорбно-трагическим взглядом на Блокаду, как подчеркивал Даниил Гранин, его и Алеся Адамовича книга ставила перед собой задачу сфокусировать внимание на подвиге высокодуховных людей — ленинградцев, которых не сломила экстремальная ситуация и которые даже в этих нечеловеческих условиях продолжали оставаться людьми:

«Ленинград — город, который отличался высокой культурой, интеллектом, интеллигенцией своей, духовной жизнью. Мы хотели показать, как люди, которые были воспитаны этой культурой, смогли оставаться людьми, выстоять»^[84].

Правда, выступая ещё позднее, в юбилейную блокадную годовщину 27 января 2014 года, перед депутатами Бундестага, Даниил Гранин признался, что всё же главным мотивом, побудившим его и Адамовича взяться за написание «Блокадной книги», стало стремление запечатлеть в первую очередь человеческую трагедию в её самых экстремальных, запредельно скорбных проявлениях:

«…мы с белорусским писателем Адамовичем начали опрашивать уцелевших блокадников о том, как они выживали. Были поразительные, беспощадные откровения. У матери умирает ребенок. Ему три года. Мать кладет труп между окон, это зима. И каждый день отрезает по кусочку, чтобы кормить дочь и спасти хотя бы ее. Дочь не знала подробности. Ей было 12 лет. А мать не позволила себе умереть и сойти с ума. Дочь эта выросла. И я с ней разговаривал. Она узнала спустя годы. Вы представляете? Таких примеров можно много привести, во что превратилась жизнь блокадников…»^[85].

Только с поправкой на это и следует, думается, понимать сказанные чуть ранее Даниилом Граниным слова о коллективном подвиге блокадных жителей.

В свою очередь, это даёт ключ к осознанию блокадного нарратива как своего рода продолжения «петербургского текста», изначально включавшего в себя дихотомически несродные, внутренне противоречивые и в то же время не отделимые друг от друга экзистенциальные основания.

В итоге блокадная память органично вошла в структуру петербургской ментальности и гражданской идентичности, став одним из важнейших элементов петербургского культурного кода.

Таким образом, в советскую эпоху (до Перестройки) Ленинград, как и в дореволюционный период развития «петербургского текста», нацеленного на осмысление и прочувствование петербургского культурного кода, подчеркивал свою непохожесть на весь остальной советский ландшафт.

Данная тенденция ярко отобразилась и на страницах «петербургского текста», продолжавшего развиваться в этот период, притом не только в литературе, в том числе андеграундной – в стихах Иосифа Бродского и Виктора Кривулина, в прозе Сергея Довлатова и других авторов, но даже в текстах лёгких и оптимистических песен о Ленинграде, где ленинградцы выступали в роли особой культурно-исторической общности, по сути – отдельной нации.

И.А. Бродский на балконе своей ленинградской квартиры в «Доме Мурузи» на Литейном проспекте, д. 24

Памятник Сергею Довлатову на ул. Рубинштейна, д. 23

Невский проспект, Аничков мост через р. Фонтанку, 1960-е годы

 

«Дождь на Неве

Музыка: В. Шаповалов Слова: К. Григорьев, Б. Гершт

                                                          Не изменяя весёлой традиции

Дождиком встретил меня Ленинград

Мокнут прохожие, мокнет милиция

Мокнут которое лето подряд

 Припев:

Дождь по асфальту рекою струится

Дождь на Фонтанке и дождь на Неве

Вижу родные и мокрые лица

Голубоглазые в большинстве

Голубоглазые в большинстве

 

Три миллиона людей замечательных

Шесть миллионов приветливых глаз

Добрых больших озорных и мечтательных

Мне повезло – я живу среди вас

 Припев:

 Что нам лишения, что испытания

Мы закалились под этим дождём

Мы – ленинградцы с тобой по призванию

Хоть не всегда в Ленинграде живем»^[86]

… во времена Перестройки и «девяностых»

Схожая драматическая нерасторжимая экзистенциальная двойственность петербургского самосознания, особого городского и в то же время державно-глобального, проявилась и при конструировании городом собственной повестки в свободные времена Перестройки. Именно в ходе горбачёвской либерализации невский город – возможно, впервые столь отчётливо – пытался отыскать собственные ответы на актуальные вызовы.

Поначалу даже могло показаться, что перестроечный Ленинград взволнован и увлечён по преимуществу сугубо собственными сюжетами — в первую очередь, культурно-архитектурными.

Так, одним из первых, консолидировавших протестную уличную активность ленинградцев, импульсов стала борьба за спасение «Дома Дельвига», которому городские власти уготовили было снос по случаю строительства станции метро «Владимирская-2». 19 октября 1986 г. прошёл митинг, в котором приняли участие неформальная Группа спасения памятников, Интерьерный театр, сотрудники Пушкинского Дома. Они провели театрализованную акцию у стен отправленного на эшафот здания. В ходе акции были собраны тысячи подписей — и власть отступила. Решение о сносе здания было отменено^[87].

Затем началась драматическая борьба городской общественности против сноса здания бывшей гостиницы «Англетер» (она в ту пору называлась «Ленинградской»). Эту борьбу, как и в истории с Домом Дельвига, координировала Группа спасения памятников истории и культуры Ленинграда^[88].

«Живая цепь» у здания «Англетера»

Это было трехдневное (16-18 марта 1987 года) стояние тысяч людей, вышедших на Исаакиевскую площадь напротив гостиницы в защиту петербургской культуры — такого Советский Союз еще не видел.

В «Англетере» в своё время останавливались писатели А.П. Чехов и А.И. Куприн, поэты А. Белый и О.Э. Мандельштам, американская танцовщица А. Дункан. В здании отеля свёл счёты с жизнью в 1925 году С.А. Есенин.

Митинг за сохранение «Англетера»

 Спасти «Англетер», однако, не удалось.

«18 марта 1987 года около 13.40, после круглосуточного 3-дневного “стояния на Исаакиевской” Отряд по борьбе с беспорядками (ныне — ОМОН) и внутренние войска разогнали, с применением спецсредств, двадцатидвухтысячный митинг у стен гибнущей гостиницы. <…> Через несколько минут после разгона митинга фасад “Англетера” был обрушен в облако пыли»^[89].

Тем не менее, и после этого на протяжении полутора месяцев несколько активистов продолжали уличную активность, требуя наказания виновных. Эта борьба пользовалась поддержкой самых широких слоёв городской общественности. Ленинградцы воспринимали город как живой организм, себя – как его частицу, а любое покушение на его архитектурную или культурную целостность – как вражеский вызов, смертельно угрожающий городу и потому требующий непременного отмщения:

«Если хоть один человек, виновный в уничтожении экологии Ленинграда, потеряет хотя бы одну нервную клетку, польза есть несомненная»;

«…если мы оставим снос “Англетера” безнаказанным, завтра кто-нибудь в угоду ведомственным интересам снесет Исаакиевский собор»^[90].

В 1991 году «Англетер» был восстановлен с сохранением внешнего облика.

Несмотря на то, что чисто формально речь шла о сугубо городских культурно-исторических сюжетах, при ближайшем рассмотрении оказывалось, что их значимость для самих же петербуржцев во многом была обусловлена тем обстоятельством, что эти события воспринимались не только как собственно городские, но и как «образцово демократические» для страны в целом, которые получали немедленный общенациональных резонанс. Лидер «Группы спасения», в будущем – депутат Ленсовета и Законодательного собрания СПб А.А. Ковалёв вспоминал позднее:

«Это привело к очень серьезному изменению <…> общественного климата в стране. Потому что даже во Владивостоке уже ссылались на опыт Санкт-Петербурга, особенно после трех грандиозных статей в “Известиях”»^[91].

Алексей Ковалев выступает на одном из митингов

         Тем не менее, центробежные, антикремлёвские и антиимперские в целом тенденции в гражданско-политической активности петербуржцев, в самый начальный период Перестройки, казалось, преобладали.

17 июня 1989 года в городе появилось неформальное общественно-политическое движение «Ленинградский Народный Фронт» (ЛНФ) — здесь прослеживалось явное влияние опыта создания «народных фронтов» в прибалтийских республиках. Стоит подчеркнуть, что город в целом поддерживал сепаратистские настроения прибалтов. В 1991 году, после драматических январских событий в Литве, Ленсовет открыто обвинил Михаила Горбачева в тоталитаризме и имперских амбициях, а в Ленинграде прошла двухчасовая политическая манифестация с лозунгами: «За нашу и вашу свободу», «Горбачёва — в отставку», «Свободу Литве».

В программе ЛНФ были прописаны следующие региональные требования:

• Ленинграду и области – статус республики.
• Ленинградскому региону – экономическую самостоятельность.
• Свободные экономические зоны на территории ленинградского региона^[92].

Однако большая часть пунктов программы носила всё же общесоюзный характер^[93]. Регионалистские пункты выглядели на этом фоне как дополнительные и второочередные. В этой связи кажется закономерным, что уже в 1990 ЛНФ, притом по собственной инициативе, утратил организационную независимость и стал региональным отделением общенационального движения «Демократическая Россия».

Не только активисты ЛНФ, но ленинградцы в целом связывали судьбу своего города не с автономистской или тем более сепаратистской программой региональных политических действий, но в первую очередь с тем, как будут развиваться события в СССР в целом.

Это в полной мере проявилось в истории с попыткой создания Ленинградской зоны свободного предпринимательства (ЛЗСП).

Летом 1990 года Верховный Совет РСФСР принял решение о создании зон свободного предпринимательства.

«Это обстоятельство направило энергию части депутатского корпуса на создание Ленинградской зоны свободного предпринимательства. Работа над соответствующим положением была развёрнута широким фронтом»^[94].

Вот как вспоминал позднее об этих событиях С.А. Васильев, бывший в 1990 году председателем комиссии по экономическим реформам Ленсовета:

«Идея Зоны состояла в том, что в условиях большой неразберихи на федеральном и общероссийском уровнях предоставлять ряду территорий, продвинутых в политическом и социальном планах, особый, более рыночный режим функционирования»^[95].

Подготовленные проектные документы определяли ЛЗСП следующим образом:

«…территория, на которой осуществляется ускоренный переход к рынку и стимулируется предпринимательство (в том числе иностранное), вводятся льготный налоговый режим, а также упрощённый порядок регулирования внешнеэкономической деятельности»^[96].

Однако после того, как власть власти КПСС в августе 1991 года рухнула, инициатива по созданию ЛЗСП быстро сошла на нет и в дальнейшем была отброшена за ненужностью в условиях, когда вся Россия, с приходом к власти президента-реформатора Бориса Ельцина, как казалось тогда очень многим петербуржцам, как бы превращалась в единую зону свободного предпринимательства.

Виктор Кривулин

 Известный петербургский поэт, публицист и общественный деятель Виктор Кривулин позднее оценил причины провала проекта ЛЗСП недостатком у мэра города Анатолия Собчака, взявшегося было за реализацию идеи «свободной зоны», регионалистской идеологии:

«Первый мэр Петербурга Анатолий Собчак попытался взять курс на автономизацию северной столицы, и город, не без скептического и недовольного ворчания из Москвы, был объявлен свободной экономической зоной, но идея осталась на бумаге. Идея свободной экономической зоны не могла быть реализована без четкой долговременной стратегии, а как раз стратегии развития у Собчака и не было»^[97].

Однако справедливости ради следует признать, что Собчак в этом плане отнюдь не выбивался из общей массы ленинградских демократических политиков перестроечной поры:

«Неспособность взглянуть на проблемы города отдельно от проблем страны в целом и понять, что далеко не все местные вопросы можно и нужно решать в глобальном масштабе — то есть, попросту говоря, через Москву, — была характерна, разумеется, не для одного Анатолия Собчака»^[98].

Так, Ю.Ю. Болдырев, один из руководителей ЛНФ и в 1989-1991 годах – народной депутат СССР, обрисовывая в 2000 году свою позицию десятилетней давности по вопросу о создании ЛЗСП и о петербургской автономизации в целом, специально подчеркнул, что никогда не был сторонником подобных взглядов:

«Я всегда категорически отрицательно относился к проблеме Свободной экономической зоны. Я никогда не был сторонником создания отдельного рая в Ленинграде или Петербурге, в отличие от всей России. Я не считаю, что проблемы Петербурга являются сегодня наиболее вопиющими, по сравнению с проблемами всей страны. <…> Я считал и считаю, что были проблемы куда более крупные и ключевые, в том числе и организационные»^[99].

В годы Перестройки демократически настроенная часть ленинградской общественности, в отличие от антикоммунистически ориентированной общественности прибалтийских республик, мечтала не об обособлении своего региона от советской империи, а об окончательной реабилитации Ленинграда и максимальном повышении его особого морально-символического статуса в рамках единого демократически обновленного государства.

Именно в этот период, во многом по инициативе академика Д.С. Лихачёва^[100], в городе активизировался и продолжил активно развиваться на протяжении 1990-х годов дискурс об интеллигентности как ключевом элементе культуры. При этом об интеллигентности порой заводили речь как о едва ли не главном и уникальном атрибуте «петербургской нации»^[101]. В апреле 1999 года по инициативе Дмитрия Лихачева и Даниила Гранина был зарегистрирован «Конгресс петербургской интеллигенции», в который в качестве учредителей также вошли Жорес Алферов, Андрей Петров, Михаил Пиотровский и Кирилл Лавров^[102].

Дмитрий Лихачёв и Даниил Гранин

 Важнейшим событием и коллективным переживанием для ленинградцев эпохи Перестройки стало преодоление синдрома «Ленинградского дела», продолжавшего незримо нависать над городом на протяжении всех послесталинских десятилетий. В 1989 году при активной поддержке горожан был возрождён разгромленный в ходе «Ленинградского дела» «Музей обороны Ленинграда».

Опросный лист для голосования по вопросу о возвращении городу его первоначального названия

 Ещё более значимым и знаковым стало возвращение городу прежнего имени, с которым ленинградцы связывали воспоминания о «золотом веке» своей региональной истории, когда их родной город, являясь имперской столицей, приобрел свой неповторимый облик и, кроме того, чувствовал себя «первосортным», задавая культурно-политический тон стране в целом. При этом в сознании сторонников переименования Ленинграда в Санкт-Петербург данная реформа должна была означать не «возвращение в империю», но прорыв в демократию, с которой в ту пору у антикоммунистически настроенной российской общественности, и ленинградской в том числе, связывался (что могло показаться парадоксальным, с научно-исторической точки зрения, образом, но было вполне объяснимо, исходя из мемориально-политической оптики) миф о «России, которую мы потеряли». В этом в очередной раз проявлялась двойственность самосознания петербуржцев, с одной стороны, воспринимавших себя и свой город как продолжение и органическую часть российско-имперского контекста, а с другой – искренне убеждённых в европейско-демократических корнях петербургско-невской цивилизации.

Неудивительно в этой связи, что, поддержав в ходе голосования в июне 1991 года идею возвращения городу «имперского» имени Санкт-Петербург, в августе того же года горожане приняли активнейшее участие в борьбе за демократию, не допустив успеха ГКЧП, стремившегося, как известно, к сохранению советской державы. Одним из ключевых событий, переломивших ситуацию не только в городе, но в стране в целом, стало выступление мэра Анатолия Собчака по отказавшемуся подчиняться распоряжениям ГКЧП Ленинградскому телевидению, которое транслировалось на Москву и СССР в целом.

Таким образом, в период Перестройки Ленинград-Петербург, безусловно, выделялся на всесоюзном ландшафте, демонстрируя сравнительно более последовательную, даже в сравнении с Москвой, приверженность демократической, антикоммунистической и антиимперской риторике, а равно ориентированность на «западные образцы», включая сепаратистские интенции советских прибалтийских республик. В этом проявился оригинальный и в некоторой мере самодостаточный региональный стиль города на Неве.

Впрочем, этому во многом способствовало то, что вся страна в тот период в значительной массе качнулась в сторону «европейских реформ», что позволяло Ленинграду-Петербургу сознавать себя своего рода флагманом этого движения, вернув на время утраченное ощущение своей политико-культурной столичности. Все свои надежды на лучшее будущее «город вольной Невой» связывал с преобразованием России в целом в, как тогда было принято говорить, «нормальную», то есть демократическую, европейски ориентированную и обустроенную страну. Историк петербургского регионализма О.Ф. Мельман пишет в этой связи:

«Вплоть до августа 1991 года и крушения СССР регионалистский тренд в Петербурге, по сути, сливался с антикоммунистичеким и общедемократическим и обеспечивал общегражданскую и общеполитическую солидарность как всех демократических сил города, так и демократически настроенного большинства горожан»^[103].

Однако революционная уникальность эпохи Перестройки, – когда на фоне ослабленной внутренним политическим противостоянием Москвы Ленинград-Петербург мог по факту в значительной мере духовно и политически эмансипироваться, начав играть в идейно-политическом и информационном отношениях по-своему ведущую роль, – оказалась скоротечной.

После того, как СССР, не выдержавший перестроечных вызовов, рухнул, а Российская Федерация, в свою очередь, начала динамично оформляться как новое независимое государство, стало ясно, что в новой постперестроечной реальности Санкт-Петербургу, вернувшему себе прежнее столичное имя, уготована всё та же роль «города № 2», хранящего некие священные для державы традиции. С той лишь поправкой, что если раньше это были «славные революционные и боевые традиции города Ленина», то теперь ими оказывались великодержавно-имперские традиции «града Петрова». При этом сами петербуржцы, в массе доверявшие в тот момент новому российскому руководству во главе с президентом РФ Борисом Ельциным, воспринимали эту стремительно нарождающуюся новую реальность вполне лояльно. Так, в апреле 1992 года сотрудниками НИИ комплексных социальных исследований был проведён опрос, согласно которому 83,3% горожан высказали убеждение в том, что Россия должна быть единой и неделимой, и лишь 22% заявили о том, что отдельные республики имеют право провести референдум и выйти из состава РФ»^[104].

После того, как вся Россия, согласно представлениям большинства постперестроечных петербуржцев, «вступила на европейский путь развития», им оказались больше не нужны ни ориентация на прибалтийский путь, ни разговоры о «свободной зоне». Даниил Коцюбинский вспоминает об этом времени так:

«Отныне очень многим демократически настроенным петербуржцам стало казаться, что локомотивом либеральных рыночных реформ в стране стал федеральный центр во главе с президентом Ельциным. И мне тоже так поначалу казалось. О ЛЗСП и тому подобных регионалистских инициативах мы на время просто забыли, ожидая, как манны небесной, скорейших радикальных рыночных реформ от Кремля…»^[105].

Даниил Коцюбинский

Всё это, однако, не означало, что институциональная двойственность петербургской гражданско-политической культуры, в основе которой лежало внутренне противоречивое стремление города и горожан сознавать себя «частью Европы» и «частью России» одновременно, исчезла.

Несмотря на временное ослабление, регионалистский петербургский дискурс (который можно условно назвать «антимосковским») полностью не исчез, ожидая толчка для новой активизации. Таким толчком стала Первая Российско-Чеченская война 1994-1996 годов^[106]. Об этом вспоминал позднее один из лидеров петербургского регионализма второй половины 1990-х гг. петербургский философ Д.А. Ланин:

«К середине 90-х годов появилось ощущение, что всё идет не так, как нужно, — и что нужно возвращаться к идеалам, объявленным во время Перестройки. Поскольку всё это было Чеченской войной смято и исковеркано, поскольку тема сепаратизма прозвучала в резко негативном ключе, то возник вопрос: “Что можно противопоставить государственной идеологии?” Так появилась идея регионализма»^[107].

Данила Ланин

         В публичном поле развернулась дискуссия о судьбе города как самостоятельного политического организма. Различные авторы формулировали понятие «петербургской нации»^[108]. Так, М. Селин в статье «Что такое «Петербургская нация»?», напечатанной в газете «Час пик» писал, что петербуржец — это человек, который должен быть в первую очередь ориентирован на защиту интересов города и обладать соответствующими гражданско-моральными качествами:

«…который должен прилагать душевные и физические силы для поддержания места своего обитания. Здесь не земля поддерживает людей, а подобно атлантам Эрмитажа, человек подпирает землю»^[109].

         Ключевой для петербургского регионализма второй половины 1990-х стала мысль о том, что Петербург — особый город, исторически интегрированный в европейскую жизнь, а петербуржцы — больше европейцы, нежели россияне. Об этом писал, в частности, правозащитник, в прошлом –председатель комиссии демократического Ленсовета по гласности и СМИ, переименованной позднее в комиссию по свободе слова Ю.И. Вдовин:

«…Санкт-Петербург — город, ориентированный на Европу, на передовые технологии, на идеалы свободы и демократии, на реализацию прав и интересов граждан, а не чиновников»^[110].

Юрий Вдовин

Аналогичную мысль высказывал петербургский историк и филолог Константин Жуков:

«…то Санкт-Петербург, народ которого на протяжении столетий хранил верность своей духовной и геополитической родине – Европе, вернуться в нее попросту обречен»^[111].

В этот же отрезок времени вышла статья примкнувшего к регионалистскому движению известного петербургского историка – профессора В.И. Старцева: «Санкт-Петербург и Москва: две культуры, две политики». В ней было подробно обосновано существование особой петербургской политической культуры, отличной от московской и схожей с европейской, сочетающей начала либерализма и демократии:

«Только при коронованных «российских немцах» – Петре III и Екатерине II появились зародыши новой культуры, которую я бы, по контрасту [с московской – Г.К.], назвал «петербургской». Это, во-первых, дворянское самоуправление, когда хотя бы одно сословие российского народа получило какие-то права и гарантии (в том числе лично-правовые). Это возникновение первых органов самоуправления в городах, добавим сюда и идеологию просвещенного абсолютизма»^[112].

Однако регионалистский петербургский дискурс второй половины 1990-х годов, ставивший целью выработать целостную идеологию и политику Санкт-Петербурга как города-региона, схожего с Европой и отличного от остальной России, так и не вышел за рамки медийно-общественного обсуждения.

Городские политики не поддержали идейную констелляцию и радикализацию петербургского регионалистского дискурса, предпочтя остаться в пределах общероссийского федералистского мейнстрима. В то же время они стремились сохранить хотя бы часть эксклюзивного политического капитала, накопленного Ленинградом-Петебургом в период горбачёвской Перестройки, и потому порой стремились мягко играть на «регионалистских струнах».

Так, сетуя на то, что федеральный центр блокирует реализацию нового федеративного договора между СПб и РФ, Анатолий Собчак обозначал позицию петербургских властей как нацеленную на конструктивный диалог с федеральным центром, однако с учётом петербургской особости:

«Мы, конечно, стремимся к тому, чтобы заключить особый договор с федеральным правительством и президентом, и мы направили ещё год назад текст такого договора…»^[113].

Сходная внутренняя двойственность позиции была ещё более заметна в позиции экс-председателя Ленсовета-Петросовета (1990-1993) и члена Совета Федерации (1993-1996) А.Н. Беляева.

С одной стороны, Александр Беляев решительно отмежёвывался от любого политического автономизма и заявлял о том, что он –

«категорический противник какой бы то ни было суверенизации регионов! Считаю, что необходимо постепенно добиваться большей хозяйственной, а отнюдь не политической самостоятельности»^[114].

Однако с другой, как и Анатолий Собчак, Александр Беляев допускал – осторожно и при определённых условиях – возможность расширения прав города:

«Сперва необходимо постараться максимально реализовать те права и возможности, которые предоставляет Петербургу существующее российское законодательство, а уж затем, если действительно выяснится, что прав у города недостаточно, выступить с законодательной инициативой пересмотра Конституции РФ в стороны расширения региональной свободы»^[115].

         Примечательно, что цитированные выше высказывания были сделаны Собчаком и Беляевым в преддверии выборов губернаторов СПб 1996 года, в которых оба они участвовали в качестве кандидатов. Оба политика при этом позиционировали себя как демократических реформаторов и апеллировали в первую очередь к той части электората, которая в период Перестройки была настроена антиимперски и «петербургски». Этим и объяснялось сочетание в риторике обоих политиков стремления одновременно учесть как наличие среди части петербургского электората регионалистских настроений, так и их недостаточную идейную оформленность в умах горожан и политическую выраженность.

Как показали губернаторские выборы 1996 года, даже очень умеренная и идейно расплывчатая регионалистская риторика перестала к этому времени пользоваться поддержкой политически активного большинства петербуржцев. На выборах победил зам. мэра по городскому хозяйству В.А. Яковлев, сделавший ставку на максимальное приближение своего предвыборного имиджа к образу «успешного городского хозяйственника» – мэра Москвы Ю.М. Лужкова. Предполагалось, что если петербургский губернатор будет подражать столичному мэру и дружить с ним, то сумеет навести в городе такой же порядок и добиться таких же бюджетно-финансовых успехов.

Проголосовав (хотя и с минимальным перевесом) во втором туре не за действующего мэра Анатолия Собчака, а за его «зама» Владимира Яковлева, Петербург по сути продемонстрировал отказ от «большой городской мечты», суть которой сводилась к возрождению «былой петербургской столичности», под которой в годы Перестройки и в самом начале 1990-х понималось неформальное культурно-политическое лидерство Санкт-Петербурга по отношению к остальной России и его хозяйственно-политическая «равновеликость» Москве. Эту мечту пытался олицетворять собой Анатолий Собчак. Однако воплотить её в жизнь сумел. В итоге, убедившись в бесплодности попыток «поймать журавля в небе», Петербург в значительной массе своих граждан решил удовлетвориться «синицей в руке», которая показалась им в тот момент более уловимой.

Избрав себе в градоначальники губернатора «лужковского типа», Петербург – что было вполне логично – оказался в положении «младшего брата» Москвы, ожидавшего от «старшего брата» покровительства, хотя бы морально-психологического.

«27 июня [1996 года — Г.К.] Юрий Михайлович прибыл с дружественным визитом на берега Невы. По тому, как встречали Юрия Лужкова, и по тому, как он подавал себя сам, было ясно: приехал начальник. С Москвой Санкт-Петербург также заключил весьма помпезный, однако никого ни к чему не обязывающий договор»^[116].

         Однако далеко не всех петербуржцев удовлетворила демонстративная роль столичного вассала, в которой вдруг оказался город на Неве. И в этом в очередной раз проявилась его ментальная двойственность.

Именно в период после смены «пропетербургского» мэра «промосковским» губернатором общественный дискурс о петербургской автономии резко активизировался.

Катализатором в данном случае стало фактическое поражение федеральной власти в Российско-Чеченской войне, что было официально закреплено подписанием Хасавюртовских соглашений 31 августа 1996 года. Для всей России и особенно для политизированной части российского общества это явилось совершенно новым фактом государственно-правовой реальности, который необходимо было осмыслять и на который следовало реагировать. О том, как на произошедшее отреагировали петербургские регионалисты, рассказывает один из их тогдашних лидеров – Даниил Коцюбинский:

«Оказалось, что Чечня эту войну выиграла. И нам тогда показалось, что Россия вступила на путь, благодаря чеченскому прецеденту, договорно-правового демонтажа, что она продолжила движение к имперскому самораспаду, которое начал ещё СССР. И мы оценивали эту тенденцию как безусловно позитивную»^[117].

Именно в этот период в статье Даниила Коцюбинского «Свободный Петербург: миф или виртуальная реальность», опубликованной 25 декабря 1996 года в газете «Час пик», была в развёрнутом виде оформлена идея петербургской независимости. Её польза для города, по мнению автора, заключалась в том, что вхождение в «Европейский дом» должно было стать для города на Неве, ментально чуждого остальной России, цивилизационно органичным и потому благотворным:

«…отделение Санкт-Петербурга от России – это реальный путь вхождения Великого города в “Европейский дом”»;

«Оставшись наедине с самим собой, Петербург стал бы гораздо более спокойным и европейским по духу, поскольку перестал бы жить по тем законам и под теми лидерами, которых навязывает ментально чуждая ему Великороссия»^[118].

         Тогда же возникла первая петербургская регионалистская организация — «Санкт Петербург – движение за автономию» (ДА). И хотя в её программных документах и статьях не было требования отделения СПб от РФ, некоторые участники движения видели его конечной целью политическую независимость города на Неве и его интеграцию в европейское сообщество.

«Если Петербург входит в Европу, — писал, в частности, член ДА, директор Центра независимых социологических исследований В.М. Воронков, — то все вопросы о судьбе демократии в городе решаются автоматически. Сегодня все образцы политического поведения нам задает Россия, — в случае нашего отделения это будет делать Европа»^[119].

Виктор Воронков

И всё же главным требованием ДА стала не городская сецессия, но придание Санкт-Петербургу в составе РФ статуса автономии. Профессор Виталий Старцев в этой связи подчеркивал:

«Конечно, никто не собирается “отделяться от России”, речь идет о расширении прав города, его самоуправления»^[120].

 Виталий Старцев

         Своего рода статусной кульминацией организационной активности ДА стало проведение круглого стола в Федеральном доме (резиденции президентского полпреда в СПб С.А. Цыпляева), в котором принял участие поддержавший идею петербургской автономии^[121]известный писатель Даниил Гранин, а также выдвижение Виталия Старцева кандидатом от «Движения за автономию Петербурга» на выборах в Законодательное собрание СПб в 1998 году. Правда, в избирательном округе № 40 Старцев занял лишь десятое место, заметно уступив демократическим кандидатам, шедшим от общефедеральных партий и объединений.

Как наглядно продемонстрировала политическая реальность, петербургский регионалистский дискурс, лишённый традиционной для Петербурга российско-европейской и державно-демократической ментальной двойственности, – оказался не востребован горожанами.

Рядовые избиратели в массе предпочли ориентацию на привычные федеральные политические дискурсы и структуры. Член ДА, известный петербургский журналист С.Г. Балуев так пояснял причину электорального провала кандидата петербургских регионалистов на выборах в ЗакС:

«Идея отделить Санкт-Петербург от всей остальной России – это идея элитарная. Поэтому на выборах в ЗакС кандидат от ДА не был поддержан народом»^[122].

Что касается петербургского бизнеса, то он также оказался равнодушен к регионалистской идее и не стал вкладывать средства в столь радикальный политический проект, не имевший поддержки в уже существующих властных структурах и представлявшийся, в силу этого, как максимум, рискованным, а как минимум – бесперспективны. Данила Ланин обрисовал организационную реальность ДА так:

«Всё держалось на энтузиазме. Никаких финансов к нам не подтекло. Бизнесмены не рисковали давать деньги тем, у кого нет “крыши”, грубо говоря, ни в Смольном, ни Кремле, ни хотя бы Государственной думе. Никто из статусных политиков с нами прямых контактов не установил. Наш проект даже в те либеральные времена казался слишком радикальным. С ним попросту опасались связываться те, у кого был ресурс»^[123].

Таким образом, Петербург так и не воспользовался исторической возможностью к обособлению от кремлевских сил. Воспетый Иосифом Бродский петербургский ночной кораблик негасимый^[124], в период Перестройки вдруг качнувшийся влево и продолживший в 1990-е годы размышлять о себе не только в контексте российской идентичности, но и вне оного, – к концу десятилетия политических свобод предсказуемо качнулся вправо, вернувшись в родную, а точнее, успевшую на протяжении советских десятилетий стать привычной имперско-второсортную «гавань »…   

… в путинскую эпоху

После поражения на местных парламентских выборах 1998 года активность петербургских регионалистов и популярность городской автономистской идеи стали постепенно стала снижаться, что явилось своего рода преддверием их резкого обвала после того, как президентом РФ стал выходец из Санкт-Петербурга Владимир Путин.

Даниил Коцюбинский так поясняет причины резко наступившего коллапса петербургского регионализма:

«Данную ситуацию отчасти можно было сравнить с тем временем, когда на смену непопулярному коммунистическому руководству СССР пришел популярный президент-демократ Ельцин, на которого в одночасье сориентировалось подавляющее большинство петербуржцев, что повлекло за собой моментальное падение популярности идей петербургского регионализма. Примерно то же самое произошло и в 2000 году, когда на смену непопулярному президенту РФ Б.Н. Ельцину пришел популярный, особенно в нашем городе, петербуржец В.В. Путин. Разница заключалась, правда, в том, что если в начале 1990-х гг. большинство петербуржцев жаждало демократических реформ, то в начале 2000-х стремилось к “сильной руке” и “порядку”…»^[125].

Впрочем, «имперско-антиимперская» двойственность петербуржцев и на сей раз не исчезла. Правда, она существенным образов видоизменилась. Градо-ориентированная, регионалистская составляющая петербургского гражданско-политического сознания с этого момента перестала претендовать на самостоятельную политическую активность, либо идя в фарватере общероссийских политических структур и инициатив, либо приобретая подчёркнуто аполитичные, «культурнические» формы.

На смену попытке, продолжив политически заострённую линию «Движения за автономию», создать партию «Свободный Петербург», быстро сошедшей на нет, пришла продолжительная и во многом успешная культурно-просветительская активность «практикующих краеведов» движения «Ингрия», постепенно превратившегося в по сей день действующее сетевое сообщество. Несмотря на то, что в текстах «Ингрии» присутствует политическая составляющая, она не является доминирующей и вообще хоть сколь-либо значимой. Один из видных лидеров движения «Ингрия» и редактор одноимённого сетевого паблика Д. Витушкин так пояснил содержательно-целевую суть движения:

«Мы являемся и общественным, и политическим, и культурным движением. Есть в объединении Субъектов Федерации политическая составляющая, но мне кажется, в большей степени составляющая экономическая и культурная»^[126].

Таким образом, под влиянием президентских выборов 2000 года, резко изменивших российский политический дизайн и в очередной раз породивших иллюзию петербургского культурно-политического доминирования в масштабах страны в целом, европейски ориентированная часть петербургского городского самосознания практически престала быть политически заметной, и город на Неве в очередной раз попытался ощутить себя успешным «филиалом Москвы».

Последняя попытка петербургских регионалистов предложить согражданам подискутировать о политических перспективах петербургской региональной эмансипации была предпринята в ситуации общероссийского оппозиционного оживления 2011-2012 годов, связанного с событиями на Болотной площади^[127]. 1 июня 2012 года Даниил Коцюбинский опубликовал на сайте радиостанции «Эхо Москвы» карту возможного в будущем, в случае гипотетического распада РФ, независимого государства – «Республики Санкт-Петербург» в составе города Санкт-Петербурга и западной части Ленинградской области. Предложенные границы автор проекта пояснил следующим образом:

«По сути, западная часть Ленобласти представляет собой петербургский хинтерланд (“примыкающая земля”) — огромную зону развития и рекреации, теснейшим образом интегрированную с “петербургским ядром”»^[128].

Помимо экономических, высказывались также политические аргументы, связанные с эмансипаций Петербурга как культурно значимого и цивилизационного самодостаточного центра:

«Создание большой Республики Санкт-Петербург помогло бы Петербургу навсегда преодолеть комплекс “великого города областной судьбой” и стать по-настоящему самодостаточным, свободно дышащим и развивающимся вширь европейским мегаполисом, тесно интегрированным в “балтийское кольцо”, а через него – в Европу в целом»^[129].

Также была предложена новая, «балтийская» символика Республики Петербург, уходящая от «имперских геральдических канонов» и задающая «иной – более древний (ниенский) и органичный Невскому краю балтийско-европейский вектор…»^[130].

Вариант флага и территориальных границ «Республики Санкт-Петербург»

 Однако этот проект, хотя и вызвал публичный скандал, повлекший за собой жалобу самого Даниила Коцюбинского в правоохранительные органы (которые в итоге провели с голословно обвинившим его в попытке «захвата власти» писателем Н.В. Стариковым разъяснительную беседу^[131]), остался не только не поддержанным, но практически не замеченным петербургской общественностью.

 

Современный Петербург: путь или вечное перепутье?

Несмотря на длящуюся уже два десятилетия видимую деполитизацию петербургского гражданского дискурса, он не только не исчез, но продолжает развиваться, «уйдя вглубь» и в известной мере вернувшись к корням, а именно, к градозащите – архитектурной и культурной в целом. То есть к тому, с чего когда-то стартовала петербургская гражданско-политическая активность в период перестройки, когда общественность боролась за «Дом Дельвига», «Англетер» и возрождение «Музея обороны Ленинграда».

Лозунг «Это наш город», стихийно родившийся 3 марта 2007 году, в ходе Марша несогласных, прошедшего успешно, несмотря на сопротивление ОМОНа^[132], как нельзя лучше описывает эту устойчивую идентичность петербургского регионального сообщества, протестующую против любых попыток политически (в том числе градостроительно и общекультурно) манипулировать Петербургом и решать его судьбу «извне», а конкретно – «из Москвы».

Разрушение исторического центра города, резко активизировавшееся в 2000-е годы, стало ключевым сюжетом петербургской гражданской повестки. В 1990-е годы экономика Петербурга находилась в упадке, и в центре города фактически не строилось новых зданий. В этой связи потребность в градозащитном активизме временно снизилась. Однако в начале 2000-х, особенно с приходом в Смольный губернатора Валентины Матвиенко, ситуация значительно ухудшилась. В историческом центре начался массовый снос домов, а интересы чиновников и бизнеса оказались важнее интересов сохранения архитектуры города, исторический центр которого входит в Список всемирного наследия ЮНЕСКО. Городскую общественность тревожили и потрясали все новые и новые случаи разрушений памятников архитектуры, в том числе культурно знаковых.

Так, в 2002 году город передал здание бывшей Пробирной палаты в ведение инвестора – ООО «Легион». По заявлению последнего, в данном историческом здании после реконструкции должен был открыться отель сети Radisson. Это здание было ценно не только как памятник архитектуры, но и как место, где некогда «работал» знаменитый литературный герой – Козьма Прутков (литературная маска Алексея Толстого и братьев Жемчужниковых – Алексея, Владимира и Александра). В итоге 2008 году эта постройка, числившаяся вновь выявленным объектом культурного наследия, оказалась снесена^[133] в интересах ООО «Легион». И до сих на месте разрушенного здания ничего нет – ни восстановленного памятника архитектуры, ни отеля. По последним сведениям, Пробирную палату на набережной канала Грибоедова, 51, воссоздадут и отдадут под Еврейский музей и центр толерантности^[134].

Место, где стояло здание Пробирной палаты

         Другой вопиющей градостроительной ошибкой того времени, с точки зрения петербургских градозащитников^[135], стало строительство огромного и уродливого здания Regent Hall на Владимирской площади. Это дом-монстр не только де-факто убил всю площадь целиком, но и архитектурно придавил некогда спасенный от сноса Дом Дельвига.

«Регент-холл» на Владимирской площади

Застройщик – компания «Фастком», получившая это здание еще в период губернаторства Владимира Яковлева, – должна была восстановить фасад стоявшего здесь исторического здания Епархиального училища, называемого по приходу Владимирским, постройки 1870 года, снесенного в 1980-х гг.^[136] Но уже при Валентине Матвиенко был одобрен видоизменный проект — и город получил восьмиэтажный торговый центр, радикально диссонирующий с Владимирской площадью. Обозреватель «Новой газеты» Т. Лиханова, в прошлом – член той самой «Группы спасения», которая некогда спасала Дом Дельвига, так прокомметировала случившееся:

«Получивший добро при Владимире Яковлеве проект торгово-офисного центра Regent Hall к 2004 году все еще оставался лишь на бумаге. Но именно Валентина Матвиенко — сколько бы она ни возлагала вину за эту градостроительную ошибку на своего предшественника — несет ответственность за полученный результат. В 2005 году документация по проекту прошла процедуру полного пересогласования. Годом позже — новое распоряжение губернатора, вновь милостиво продлившей дважды сорванные сроки сдачи объекта. Чудовищное восьмиэтажное сооружение развязало хамскую перебранку с храмом Владимирской иконы Божьей Матери и нависло всей своей массой над бедным Домом Дельвига»^[137].

Примеры с Пробирной палатой и Регент-холлом – лишь одни из многих, регулярно травмировавших петербургское городское самосознание на протяжении «нулевых».

         Самым резонансным и мобилизовавшим градозащитную общественность Санкт-Петербурга событием стал анонсированный компанией «Газпром» в 2006 году план по строительству на Охтинском мысе так называемого «Охта-центра» – полукилометрового небоскреба, сразу же получившего у петербуржцев прозвище «Газоскрёб».

Первым крупным выступлением градозащитных сил стал «Марш в защиту Петербурга» 8 сентября 2007 года, в ходе которого именно проект «Охта-центра» стал основным протестным сюжетом.

История борьбы горожан против строительства «Охта-центра» наглядно показала, что тема сохранения аутентичного архитектурного облика Санкт-Петербурга является тем пространством, в пределах которого исчезает эффект «петербургской ментальной раздвоенности». Многочисленные протесты против Газоскрёба по факту отразили солидарное мнение петербуржцев, независимо от их политических и каких-либо иных взглядов. И наоборот, независимых городских инициатив в поддержку строительства «Охта-центра» так и не появилось, хотя руководство «Газпрома» пыталось заинтересовать своими планами петербуржцев, задевая их, казалось бы, самые чувствительные гражданские струны.

Так выглядела бы Дворцовая набережная со Стрелки Васильевского острова в случае, если бы «Охта-центра» был построен

 Так, глава «Газпрома» Алексей Миллер попытался убедить горожан в том, что задуманный его компанией проект придаст Петербургу черты столичности, на сей раз – газово-нефтяной:

«Это больше, чем конкурс. Речь идет о новом экономическом символе Петербурга. Город должен претендовать на звание энергетической столицы страны»^[138].

Однако для массы петербуржцев газпромовское начинание оставалось не только архитектурно неприемлемым, но и глубоко чуждым, навязанным «извне» силами, не считающимся с интересами города на Неве. Об этом, в частности, говорил автор и ведущий популярной радиопередачи «Блеск и нищета Петербурга» Г. Васюточкин:

«Последние 15 лет петербургские градоначальники придерживаются курса на привлечение в город внешних инвестиций. Начало этому положил еще первый мэр Анатолий Собчак, его курс продолжил губернатор Владимир Яковлев, так же действует пока и Валентина Матвиенко. Сохранение же исторического облика, модернизация городской инфраструктуры отошли на второй план. А когда главным становится привлечение чужого капитала, то этот самый капитал в какой-то момент начинает руководить. Газпрому очень важно сейчас быть рядом «с трубами», несущими газ из Ямала в Европу, со строящимися ветками газопровода, идущего из Вологодской области в Ленинградскую. Вот основная подоплека его переезда из первопрестольной в северную столицу, регистрации в Петербурге»^[139].

         При этом бурная реакция петербургской общественности отнюдь не была иррациональной. Горожан возмущали вполне конкретные нарушения закона. А именно, то, что намеченное строительство игнорировало официально утверждённый высотный регламент, что игнорировало мнение горожан, а также игнорировало факт обнаружения на Охтинском мысе ценнейших археологических памятников, нуждавшихся в сохранении и музеефикации.

В конце концов горожане смогли добиться переноса строительства небоскрёба на северную окраину города — в район Лахты.

Таким образом, именно отказ от попыток продолжать развивать политический регионалистский дискурс привёл к появлению феномена устойчивой гражданской консолидации петербуржцев на теме градозащиты и в известно смысле становления их как современной региональной нации^[140]. И это в очередной раз продемонстрировало внутреннюю противоречивость, «раздвоенность» петербургской гражданско-культурной ментальности, по причине которой горожанам удавалось почувствовать себя единым и солидарным регионально-национальным целым лишь при условии отказа от политики и осознания себя в роли гражданских активистов, настойчиво апеллирующих к власти, но не пытающихся добиться её смены или реформирования политических реалий как таковых.

Тем не менее, борьба против Газоскрёба и за сохранение исторического центра в целом обозначила точку гражданского, регионально-национального роста петербуржцев. Как только чиновники и бизнесмены всерьёз покусились на святое для петербуржцев – на архитектуру и вообще на городскую культурную среду, одним словом, на их региональный дом^[141], – город граждански консолидировался и превратился в регионацию^[142]. Бывший до этого на протяжении продолжительного времени неясной в гражданско-политическом отношении «вещью в себе», Петербург вновь, как и в период Перестройки, вдруг стал для горожан «вещью для себя и для нас».

Это подтвердила череда сюжетов, также связанных с успешным противодействием контркультурным по отношению к Петербургу проектам городских и федеральных властей.

В 2017 году город был атакован «большим начальством» сразу с нескольких сторон.

Еще в конце декабря 2016 года появилась официальная информация о том, что Исаакиевский собор будет передан Русской Православной церкви, перестав быть музеем, и что это, как заявил губернатор СПб Георгий Полтавченко в начале января 2017 года, «вопрос решенный»^[143].

Практически сразу же возле Исаакиевского собора стали проходить массовые акции протеста в форме митингов и «живых колец», окружавших храм. На митинге, прошедшем 13 января, петербурженка Лидия Ивановна выразила отношение горожан к начальственным планам, подчеркнув, что петербуржцы протестуют против них как гражданская нация и защищают своё национальное достояние:

«Два человека — Полтавченко и патриарх — договорились между собой и решили, что заберут у горожан их национальное достояние. Это неправильное поведение. Вера должна быть созидающей, а не отнимающей силой»^[144].

Схожий гражданско-национальный посыл содержался и в вступлении на митинге 28 января известного городского политика и депутата ЗакСа О.Г. Дмитриевой. Она сравнила оборону «Исакия» с обороной Ленинграда во время Блокады. Вот как описал этот момент выступления Оксаны Дмитриевой портал «Медуза»:

«“Поднимите руку, у кого в ходе войны, в ходе блокады Ленинграда погибли родственники”. Руки подняли почти все. Дмитриева — опытный политик, депутат прошлых созывов Госдумы — говорила, что как тогда
петербуржцы смогли отстоять свой город, так произойдет и сейчас»^[145].

Акция противников передачи Исаакиевского собора Русской православной церкви на Марсовом поле. 28 января 2017 года

 В том же году в Москве, в недрах Минкульта возник план слияния Российской национальной библиотеки («Публички») и Российской государственной библиотеки («Ленинки»), что вызывало у горожан аналогичную протестно-оборонительную реакцию.

Практически сразу несколько известных петербургских учёных провели у здания Публички серию одиночных пикетов^[146], после чего был создан Комитет спасения Российской национальной библиотеки^[147], который повёл планомерную борьбу за отмену проекта слияния двух библиотек и фактического превращения крупнейшей петербургской библиотеки в филиал московской. Один из создателей комитета историк Д. Коцюбинский оценивал данный план по слиянию РНБ и РГБ так же, как оценивали выступавшие на митингах в защиту Исаакия план по его передаче РПЦ, а именно – как идущую со стороны Москвы агрессивную атаку на петербургскую культуру:

«Петербург зачищают от культуры, от его культурной идентичности, которую никакой “Зенит-ареной” не компенсировать»^[148].

Об этом же гласил текст плаката двух студентов-филологов — Д. Тороевой и А. Сторожевой, также проведших пикет у Публички:

«Петербуржцы! Забирайте книги! Москва и их отберёт!»

Дина Тороева в одиночном пикете у здания РНБ

 В конце концов обе протестные градозащитные кампании – и против передачи Исаакиевского собора РПЦ, и против слияния Публички и Ленинки, закончились отказом власти от намеченных планов^[149], против которых солидарно выступили петербургские гражданские активисты и городская общественность в целом.

В то же время далеко не все эпизоды активной градозащитной борьбы петербуржцев за сохранение городской архитектуры и культуры в целом завершились столь же успешно, как наиболее значимые и резонансные из них, упомянутые выше.

По сей день не восстановлен горельеф Мефистофеля на фасаде дома архитектора А.Л. Лишневского на Лахтинской улице, разрушенный в 2015 году «доброжелателями», связанными с «Единой Россией»^[150];  по вине Смольного, не внявшего голосам градозащитников, погиб дом Рогова на Щербаковом переулке^[151]; по-прежнему – под вопросом судьба дом И.И. Басевича на Большой Пушкарской, а также историко-культурного ансамбля Пулковской обсерватории… И т.д, и т.д.

Утраченный горельеф на Лахтинской ул., д. 24

Дом Басевича, Большая Пушкарская ул. д..7

 Собственно, по-другому вряд ли и может быть, если учесть, что сам формат городской протестной активности петербуржцев ограничивается «коллективными уличными челобитными» и не ставит перед собой структурно-политических целей, реализация которых могла бы сделать городскую власть институционально более чувствительной к интересам и требованиям горожан.

Более того, когда оппозиционно настроенные городские политики выступают не только с протестными заявлениями против очередных начальничьих градостроительных планов, но пытаются предложить согражданам альтернативную градостроительную повестку, эти предложения не получают со стороны сограждан выраженной поддержки и в итоге «повисают в воздухе», а сами политики о них вскоре «забывают».

Так, в 2019 году, когда в Петербурге проходили выборы нового губернатора, депутат ЗакСа «яблочник» Б.Л. Вишневский (до этого – один активных организаторов кампании по защите Исаакиевского собора^[152] и за восстановление горельефа Мефистофеля^[153]), собиравшийся баллотироваться, обнародовал несколько «пробных пунктов» своей программы, которые оказались посвящены градозащитной тематике. В том числе Борис Вишневский предложил не только полностью прекратить разрушение зданий исторического центра, но«поставить вопрос о демонтаже наиболее уродливых “градостроительных ошибок”», а также создать археологический музей на всей территории Охтинского мыса и восстановить горельеф Мефистофеля.

Борис Вишневский выступает на митинге против передачи Исаакиевского собора РПЦ

 Но дальше «пробных пунктов» дело так и не сдвинулось. И не только потому что Вишневского не допустили до губернаторских выборов. Широкого резонанса предложенный им проект предвыборной программы не вызвал даже среди той части общественности, которая в целом поддерживала Вишневского как кандидата. Как можно предположить, сам политик также не воспринимал заявленные программные пункты как своё первоочередное и важнейшее дело. В итоге дальнейшего развития данная программная разработка не получила, так и оставшись рекламным предвыборным наброском.

Косвенным образом это свидетельствовало о политической ограниченности градозащитной проблематики в качестве фактора, граждански консолидирующего петербуржцев.

 

Почему Петербургу так важен Охтинский мыс?

Самый свежий градозащитный сюжет, в очередной раз активизировавшийся в конце 2020 года^[154], будто закольцовывает очередной этап развития петербургского городского самосознания: спасённый от газпромовской застройки в начале 2010-х, Охтинский мыс, на котором располагается целый комплекс ценнейших археологических памятников^[155], вновь оказался под непосредственной угрозой. На сей раз владелец этого участка «Газпром» обнародовал проект строительства на территории мыса масштабного комплекса
офисных зданий «Хрустальный корабль»^[156].

«Хрустальный корабль» — проект офисного здания «Газпрома»

 Градозащитники сразу же отреагировали множественными протестами, в том числе уличными – серий одиночных пикетов непосредственно на Охте^[157].

Т.А. Жеглова, координатор Группы в поддержку создания археологического музея-заповедника на Охтинском мысе, проводит одиночный пикет 5 декабря 2020 года

 Это вызвало быструю реакцию не только городской и российской общественности, но и президента РФ В.В. Путина, который, в отличие от руководства «Газпрома» и Смольного, на заседании Совета по развитию гражданского общества и правам человека высказался против строительства офисного центра на Охтинском мысе^[158] и поддержал идею создания там историко-археологического музея-заповедника, дав чуть позже Минкульту, Смольному и Газпрому поручение по разработке соответствующего проекта^[159].

Об этой беспрецедентной для РФ ситуации, когда президент страны и градозащитники солидарно выступили противниками бизнес-планов крупнейшей госкорпорации и региональных чиновников (при этом поручение президента РФ по сей день остаётся не выполненным теми, кому оно было дано^[160], что позволяет градозащитникам публично заявлять о саботаже президентских указаний^[161]), активно стали писать не только петербургские, но также крупнейшие федеральные СМИ:

«“Газпром нефть” планирует построить на Охтинском мысу общественно-деловой комплекс с общественным пространством и ландшафтным парком. Градозащитники, ссылаясь на мнения археологов и краеведов, утверждают, что реализация проекта уничтожит находящиеся там остатки шведских крепостей Ландскрона и Ниеншанц, поскольку “Газпром нефть” соглашается предоставить музею лишь часть территории с потенциальными ценными историческими находками»^[162].

Как можно предположить, Владимир Путин изначально не стал принимать однозначно сторону «Газпрома» и выразил сочувствие идее создания на Охтинском мысе музея-заповедника в том числе потому, что исходил из понимания особой значимости данного места для петербургской общественности (Охтинский мыс уже вошел в петербургский градозащитный дискурс как «историческое сердце Петербурга»^[163]), до того уже не раз демонстрировавшей свою способность к продолжительной протестной активности по наиболее значимым и знаковым для неё вопросам градозащиты.

Одна из активных защитниц Охтинского мыса, археолог и педагог Тамара Жеглова, говоря об общекультурной ценности этого места, подчеркнула его значимость с точки зрения именно петербургских приоритетов и интересов:

«Ведь это — прекрасное пейзажное место (хоть и испорченное уже отчасти архитектурным новоделом последних десятилетий). Из него можно сделать невероятную красивую парковую зону»^[164].

Здесь уместно вспомнить, что градоцентричные аргументы приводил, выступая в 2007 году, против строительства «Охта-центра», и директор Эрмитажа М.Б. Пиотровский:

«Это, конечно, будет уродство. Это станет позором для города и для тех, кто это сделает»^[165].

Михаил Пиотровский

В связи с вышесказанным встаёт вопрос: почему именно Охтинский мыс явился своего рода сосредоточением актуального петербургского самосознания?

Всё дело в том, что за прошедшие два десятилетия представления многих петербуржцев об истории их родного города существенным образом расширились и видоизменились, по сравнению с традиционной «державной» версией городской истории, утвердившейся ещё в имперский период и затем продолжившей существовать в советскую эпоху. Этому способствовали в том числе два резонансных события. Во-первых, празднование в 2003 году «300-летия Петербурга», которое стало мощным толчком к развитию интереса горожан к прошлому Невского края. Во-вторых, разведывательные археологические раскопки, которые проходили на Охтинском мысу в 2007-2009 годах и которые в обязательном порядке должны были предшествовать намечавшемуся в тот период строительству «Охта-центра».

В итоге петербургская историческая память существенным образом эволюционировала. То, что русский царь Петр I якобы создал город «на берегу пустынных волн» ex nihilo, — ныне признается не только учёными, но и широкими кругами петербургской общественности^[166]лишь в качестве культурно-мемориального мифа, увековеченного во Вступлении к стихотворной повести А.С. Пушкина «Медный всадник»^[167]. Примечательно, что сам Пушкин в «Истории Петра» описал берега невских волн исторически корректно, упомянув о «городе Нейшанце» и называв его уцелевших жителей первыми петербуржцами: «Город Нейшанцбыл упразднен, и жители оного переведены, — и были первые петербургские поселенцы»^[168].

Сегодня уже общеизвестным и, так сказать, мемориально интегрированным является тот факт, что, начиная с 1611 года, в дельте Невы (близ устья впадающей в нее реки Охты) существовала шведская крепость Ниеншанц, рядом с которой вырос город Ниен, в 1642-1656 годах бывший столицей шведской провинции Ингерманландия. Также в Петербурге сегодня уже хорошо знают и о том, что на Охтинском мысу находятся остатки не только крепости Ниеншанц, но и других археологических памятников. В частности, неолитической стоянки V тысячелетия до н.э., Мысового городища XII-XIII вв., крепости Ландскрона 1300-1301 гг., поселения Невское устье XV-XVI вв.

Таким образом, история Охтинского мыса не просто «удревняет» историю Петербурга, но и креативно воздействует на самосознание петербуржцев, делая его более исторически самодостаточным. Ведь, как выясняется, крупный и процветающий город в устье Невы возник задолго до Петра I, а обживать невские берега, в особенности в районе Охтинского мыса (недоступного наводнениям и удобного для строительства там укреплённого поселения), люди стали с ещё более древних времён.

Важным информационным толчком в осознании многими петербуржцами новых историко-археологических реалий города на Неве стала инициатива группы активистов, предложивших в 2011 году отметить 27 мая, в День города, не 308-летие, а 400-летие Петербурга, начав отсчёт его истории от момента основания крепости Ниеншанц весной 1611 года. В качестве одного из аргументов в пользу такой городской историко-мемориальной реформы отмечалась преемственность городской жизни Ниена и Петербурга:

«Жизнь Петербурга, по сути, являлась продолжением жизни Ниена. Наглядный символ этого – знаменитый Домик Петра Первого, представляющий собой не что иное, как типичный шведский деревянный дом, оказавшийся в тот момент “под рукой” у русского царя»^[169].

Ключевым доказательством того, что Петербург как городское пространство органически вытекает из исторического Ниена, являлся, по мнению активистов, следующий исторический факт:

«…не будь Ниена, не было бы и Петербурга. Если бы район Невской дельты не был капитально обжит предшественниками московского царя, у него, скорее всего, не возникло бы даже мысли о том, чтобы создать «с нуля» город в столь сложном для строительства и опасном месте. А если бы и возникла, навряд ли смогла бы быть реализована без такого важного подспорья, как градостроительный ресурс завоеванного Ниена»^[170].

Высказывались мысли и о культурно-исторической преемственности Ниена и Санкт-Петербурга.

Константин Жуков

 Так, участник группы активистов, историк Константин Жуков в выпущенной в 2010 году книге «История Невского края» отмечал, что в устье Невы уже в XVII веке, как и позднее, в российскую эпоху, жили и плодотворно взаимодействовали представители самых разных народов: шведы, финны, немцы, корелы, ижора, русские^[171]. Стоит пояснить, что и сегодня в Санкт-Петербурге зарегистрировано более 200 национальных объединений, 33 общеобразовательные школы с национально-культурным курсом в образовании, 10 национальных воскресных школ, где изучаются национальные языки и культура, традиции народа, более 60 национальных фольклорных ансамблей^[172].

И хотя предложение радикально пересмотреть возраст Санкт-Петербурга не было поддержано ни городской властью, ни широкими слоями петербургской общественности ни в 2011 году, ни позднее^[173], оно стало одним из толчков к дальнейшей популяризации темы охтинских древностей и формированию у петербуржцев устойчивого интереса к допетровскому прошлому «града Петрова».

Под воздействием новейших археологических открытий и гражданско-краеведческих инициатив историей и судьбой Охтинского мыса стала увлекаться в том числе молодежь. Так, студентка СПб государственной консерватории им. Н.А. Римского-Корсакова Екатерина Виноградова опубликовала статью, в которой поделилась своим недавно пробудившимся интересом к Охтинским древностям:

«В моем крепостефильском представлении, Петербургу – городу уникальному, но еще очень молодому – пара-тройка древних крепостей вовсе бы не помешала»^[174].

По сути история борьбы за Охтинский мыс в начале XXI века стала не чем иным, как новейшим, адекватным актуальным реалиям этапом в развитии политически не оформленного (в силу двойственной, европейско-российской природы петербургской гражданской ментальности) культурно-исторического противостояния «невской/петербургской цивилизации» – и окружающего её российско-державного («московского») цивилизационного контекста.

Подтверждением того, что эта борьба носит не столько градостроительно-прагматический, сколько культурно-символический характер, является не только последовательная многолетняя активность в этом вопросе петербургской градозащитной общественности, но и не менее упорное сопротивление, которое оказывает ей кампания «Газпром», олицетворяющая собой новейшую российскую – углеводородную – сверхдержавность (еще В.С. Черномырдин называл «Газпром» «становым хребтом России»^[175]). «Газпром» раз за разом, начиная с 2006 года, стремится перекопать и застроить мыс, уничтожив таким образом материальные свидетельства дороссийской, или, лучше сказать, «внероссийской» истории этого места и Невской дельты в целом. Петербуржцы же, в свою очередь, напротив, стремятся во что бы то ни стало эту региональную память сохранить.

При этом не только сторонники застройки территории мыса офисными зданиями (соответствующее высказывание главы «Газпрома» Алексея Миллера выше уже цитировалось), но и её категорические противники настаивают, помимо чисто петербургского, также на глобальном – всероссийском и международном – значении своей версии преобразования этого древнейшего очага невской цивилизации. Так, публикуя в своем блоге в 2013 году пост против строительных планов «Газпрома» на Охтинском мысе, Борис Вишневский специально пояснил: «Этот пост — о преступлении против российской и мировой культуры, которое готовится сейчас в Петербурге»^[176].

Петр Сорокин

 Один из наиболее активных борцов за спасение памятников Охты – археолог П.Е. Сорокин, который ещё в 2011 году предложил создать на Охтинском мысу археологический музей, также всегда подчёркивает его значимость не только для города, но и для страны и мира в целом:

«Памятники Охтинского мыса имеют огромную историко-культурную ценность не только для предыстории нашего города, но и для российской и мировой истории. В настоящее время существует уникальная возможность создания здесь археологического музея Санкт-Петербурга, чтобы навсегда сохранить в городском ландшафте чудом дошедшие до нашего времени остатки исторических крепостей»^[177].

В данном случае, думается, проявляет себя не только стремление привлечь максимальное внимание к судьбе Охтинского мыса российской и мировой общественности, а также – что ещё важнее – российских властей, от которых, конечном счёте, и зависит его дальнейшая судьба. Восприятие Петербурга и его культурного наследия в неразрывной связи с глобальным культурно-историческим контекстом – прежде всего российским, но также общеевропейским и всемирным, – как уже отмечалось выше, является важнейшим элементом петербургского культурного кода и самосознания представителей петербургской регионации.

Именно это обстоятельство, повторюсь, позволяет петербуржцам, вне зависимости от их политических пристрастий, граждански консолидироваться и выступать единым фронтом по вопросам, связанным с защитой общегородского архитектурного и общекультурного ландшафта. И в то же время этот же фактор препятствует становлению петербургского регионализма как культурно-политического, а не чисто культурно-эстетического феномена.

И всё же значение чисто культурных сюжетов для развития гражданского самосознания петербуржцев как самостоятельной регионации не стоит недооценивать. Так, на примере истории Охтинского мыса и борьбы за его спасения петербуржец получает возможность воочию убедиться в том, насколько многообразна история его родной земли, всегда бывшей пространством пересечения многих культур и в то же время сохранявшей собственный уникальный культурный облик.

Блокадная память, о эволюции и месте которой в структуре петербургского культурного кода уже рассказывалось выше, также выступает в качестве пространства, потенциально способного консолидировать петербуржцев на базе общего восприятия трагической блокадной героики^[178] и независимо от тех или иных частных политических пристрастий. Однако тесная сопряжённость современного блокадного нарратива с актуальной военно-исторической политикой, осуществляемой российской властью и вызывающей очень разные, зачастую полярные реакции у горожан^[179], не позволяет блокадной памяти реализовать свой граждански интегрирующий потенциал так же успешно, как в случае градозащитной и общекультурны проблематики.

 

Что есть петербургский культурный код и каковы его перспективы?

Петербургская идентичность, отличная от идентичности других регионов, безусловно, существует. Её основным свойством является «евро-российская» культурно-политическая двойственность. Как пел Юрий Шевчук ещё в 1991 году:

Эй, Ленинград, Петербург, Петроградище

Марсово пастбище, Зимнее кладбище.

Отпрыск России, на мать не похожий

Бледный, худой, евроглазый прохожий^[180].

Даже в самый разгар Перестройки «петербургский текст», в данном случае – в его поп-версии — продолжал рассматривать Петербург как своего рода
культурно-исторический парадокс: не похожий на Россию её евро-отпрыск.

Юрий Шевчук

 Но именно эта парадоксальная двойственность Петербурга, – даже с поправкой на то, что одной из частей петербургского культурного кода, по-прежнему остаётся тяжелозвонкое скаканье сил и стихий, обрекающих маленького человека на вечный страх и трепет, – превращает невский город в нечто цельное и магнетически притягивающее.

А культура, вспотев в целлофане дождей,

Объявляет для всех Ночи Белых Ножей

И боимся все мы, что дойдём до войны…

<…>

Сэр Ленинград, Вы теплом избалованы,

Вы в январе уже перецелованы.

Жадной весной ваши с ней откровения

Вскрыли мне вены тоски и сомнения.

Пан Ленинград, я влюбился без памяти

В Ваши стальные глаза…^[181]

 В то же время этот двоякий петербургский культурный код не просто органически сочетает приверженность европейским – либеральным, демократическим, стилистическим (и во многом – абстрактно идеализированным) с одной стороны – и российским, державно-имперским, авторитарным началам с другой. В итоге этого внутренне противоречивого двуединства «самый европейский город России» оказывается в перманентном плену имперского синдрома^[182].

Продолжая образный ряд «Истории одного города», Петербург правильнее было бы сравнить не с «бывым прохвостом» Угрюм-Бурчеевым, а с градоначальниками Двоекуровым или Грустиловым (аллюзии на императора Александра I, трагически запутавшегося в диаметрально противоположных идейно-политических импульсах).

Кукрыниксы. Градоначальник города Глупова Семён Двоекуров

И.А. Капралова. Градоначальник города Глупова Эраст Грустилов

 Внутренняя противоречивость петербургской ментальности, как уже подчёркивалось, позволяет горожанам, придерживающимся различных идейно-политических предпочтений, находить общий язык и обнаруживать способность к общему, притом независимому от власти и даже противостоящему ей, действию в вопросах, касающихся сохранения и воспроизводства именно этой внутренне противоречивой культурно-исторической идентичности – городской и в то же время «надгородской».

И в то же время эта противоречивая двойственность жёстко табуирует независимую, не санкционированную «сверху» гражданско-политическую консолидацию и активность горожан.

Данный тип регионационального менталитета является не столько креативным, сколько реактивным. Петербургское гражданское самосознание «включается» по большей части в моменты, когда власть (обобщённо понимаемая петербуржцами как «Москва») грубо вторгается в пространство города, пытаясь разорвать и уничтожить его уникальное архитектурно-культурное полотно. Собственной конструктивной повестки, даже в сфере градозащитной политики, у Петербурга и его интеллектуально-политической элиты при этом нет.

Петербургская культурно-гражданская оптика по-прежнему рассматривает город на Неве как драгоценный, но всё же инструмент, призванный служить интересам большой Родины. При этом специфические петербургские самоидентификаторы – «европейскость», единый архитектурный ансамбль центра города, высокий уровень образованности населения, более выраженная демократическая политическая культура, – должны, с точки зрения петербургской общественности, оказывать позитивное воздействие на Российское государство в целом. Интересы самого Петербурга не отделяются при этом от интересов страны и не рассматриваются как могущие ей хоть в чём-то противоречить. А любые конфликты с федеральным центром оцениваются исключительно как случаи досадной некомпетентности конкретного столичного руководства, но не как симптомы наличия институциональных противоречий, в том числе культурно-политических, между российской державой с одной стороны – и петербургским регионом с другой.

В то же время в недрах петербургского культурного кода есть элементы, способствующие развитию его целостной и внутренне независимой гражданско-политической культуры.

Петербуржцам присуще осознание своего города как особого места, обладающего атрибутами сакральности. Борьба за Охтинский мыс (как до этого – за Исаакиевский собор, Публичную библиотеку, «Англетер», «Дом Дельвига» и т.д.) в этом смысле является весьма наглядной. При этом именно история с Охтинским мысом позволяет убедиться в том, что представление петербуржцев о своем городе как культурно-исторической святыне имеет тенденцию к контекстуальному расширению и постепенному преодолению монополии росийско-державного фактора. Петербуржцы всё более проникаются пониманием и чувством того, что территория их родного города исторически была включено в разные культурно-государственные образования: Новгородскую Республику, Шведское королевство, Россию – притом самых разных эпох: Московского царства, Петербургской империи, СССР, РФ…

Важнейшим элементом осознания петербуржцами своей гражданско-культурной особости является выдержанный в единой европейской стилистике исторический центр города, подчеркивающий тот факт, что Петербург по-прежнему остаётся российским гордом, в наибольшей степени перенявшим западную культуру, притом не только архитектурно, но и гражданско-политически.

Ещё одной специфической и культурно значимой чертой Петербурга является его институциональное культурное многообразие. Город является концептуально толерантным пространством (что подчёркивается его историей, архитектурой, топонимикой и т.д.), в котором, как и 200, и 300, и 400 лет назад сосуществуют представители самых разных национальностей и культур, при этом будучи органично вписанными в общепетербургский культурный контекст.

К числу элементов петербургского самосознания, способствующих укреплению его внутренне автономности, следует также отнести ресентиментное по духу и порождённое как реальными, так и мнимыми обидами, нанесёнными бывшей имперской столице её правопреемницей, стремление к сопротивлению любому «московскому фактору» и внутреннее отторжение любых инициатив, идущих из Москвы. Петербуржцы с одинаковым неприятием относятся как к газпромовским девелоперским затеям, так и к ценным градостроительным указаниям, периодически исходящим от столичных «модных интеллектуалов» и молодых политиков. Петербург не принял некоторые внедренные Смольным элементы московского урбанизма: сконструированная по столичным образцам Малая Конюшенная, например, так и не стала оживлённым московским Арбатом.

Иными словами, несмотря на исходную фундаментальную двойственность петербургского культурного кода, до известной степени парализующую его гражданско-политическую активность, у Петербурга в XXI столетии, думается, есть всё же основания для постепенного становления внутренне независимой гражданско-региональной культуры, ориентированной в первую очередь на устойчивое развитие петербургской регионации, а не на выполнение городом на Неве тех или иных глобальных «функций», предписанных ему внешними факторами.

Правда, для того, чтобы эта тенденция получила дальнейшее развитие, нужна самая малость – возможность открыто и свободно обсуждать важные для города общественно-политические сюжеты. Именно в ситуации относительной свободы слова, существовавшей в Ленинграде-Петербурге в период Перестройки и в течение 1990-х годов, городская общественность «проговорила» и укрепила в структуре своего культурного кода базисные элементы своей идентичности. Фактическая реставрация бюрократического самодержавия, произошедшая в начале «нулевых» (притом в значительной мере силами «петербургской команды», что оказалось возможным благодаря всё той же двойственной природе петербургской ментальности) и сопровождавшаяся активным «закручиванием гаек», положила конец либерализации предшествующих лет. Конструктивное развитие петербургского гражданско-политического дискурса на сегодня пресечено, и город в этих условиях лишь отчаянно защищается, как бы сохраняя себя на будущее, «до лучших времён»…

^[1] Жуков К.С. О пользе и вреде петербургской мифологии // «Петербургский Час пик» 02.06.1999

^[2] Коцюбинский Д.А. Городу на Неве – 400 лет // Фонтанка — 08.06.2011 — URL: https://www.fontanka.ru/2011/06/08/176/ (Дата обращения: 15.08.2021)

^[3] Ключевский В.О. Афоризмы и мысли об истории // Альдебаран—URL: https://aldebaran.ru/author/klyuchevskiyi_vasiliyi/kniga_aforizmyi_i_myisli_ob_istorii/read/pagenum-15/ (Дата обращения: 15.08.2021)

^[4] Тредиаковский В.К. Похвала Ижерской земле и царствующему граду Санктпетербургу // Классическая русская поэзия — URL: http://ru-poetry.ru/poetry/13086 (Дата обращения: 15.08.2021)

^[5] Бобров С.С. Торжественный день столетия от основания града св. Петра // Русская поэзия — URL:

http://russian-poetry.ru/Poem.php?PoemId=14261 (Дата обращения: 15.08.2021)

^[6] Пушкин А.С. Медный всадник // Интернет библиотека Алексея Комарова — URL: https://ilibrary.ru/text/451/p.1/index.html (Дата обращения: 15.08.2021)

^[7] Там же.

^[8] Там же.

^[9] Агнивцев Н.Я.  Блистательный Санкт-Петербург // Русская поэзия — URL: http://russian-poetry.ru/Poem.php?PoemId=6219 (Дата обращения: 15.08.2021)

^[10] Постановление II Съезда Советов СССР от 26.01.1924 «О переименовании города Петрограда в Ленинград» // КонсультантПлюс — URL: http://www.consultant.ru/cons/cgi/online.cgi?req=doc&base=ESU&n=6185#Mc6zYfS6gCpOMZBz (Дата обращения: 15.08.2021)

^[11] Путеводитель по Ленинграду. — Ленинград: Изд. Леноблиполкома и Ленсовета, 1935. — С.9.

^[12] Кривулин В.Б. Будущее Петербурга в его независимости. От Москвы // «Новая газета» — 14-20.09.1998 — URL: https://kotsubinsky.livejournal.com/391172.html (Дата обращения: 15.08.2021)

^[13] Архитектурный путеводитель по Ленинграду. — Ленинград: Издательство литературы по строительству, 1971. — С.6.

^[14] Архитектурный путеводитель по Ленинграду — С.16.

^[15] Яковенко О. Непокоренный трудовой Ленинград // Коммунистическая партия Российской Федерации, Санкт-Петербургское отделение — URL: http://www.cprfspb.ru/12428.html (Дата обращения: 15.08.2021)

^[16] Коцюбинский Д.А. Новейшая история одного года. Очерки политической истории Санкт-Петербурга. 1989–2000. — СПб: ООО «Издательство «Лимбус Пресс», 2004. — С. 61

^[17]Там же. – С. 61.

^[18] Там же. – С. 62

^[19] Собчак А.А. Как Россия потеряла флот на Балтике и кто в этом виноват? На днях прокуратура Санкт-Петербурга объявила о прекращении уголовного дела против руководителей Балтийского морского пароходства // Московские новости. — 06.10.1998 — URL: https://web.archive.org/web/20131029211741/http://datarhiv.ru/51/85 (Дата обращения: 15.08.2021)

^[20] Там же.

^[21] Коцюбинский Д.А. Новейшая история одного города… – С. 70

^[22] Цит. по: Коцюбинский Д.А. Новейшая история одного города… — С. 79

^[23] Rabia Yasmeen. Top 100 City Destinations. 2019 Edition // Euromonitor International — URL: http://go.euromonitor.com/rs/805-KOK-719/images/wpTop100Cities19.pdf?mkt_tok=ODA1LUtPSy03MTkAAAF-gglSehJziPvJk9DlufXZ5eixL9vhUmuTLbTQyttympGlZxoFj4bDCPQB5A-fKQ-HHtaY6Hb9yEaOlHvqSSdRKMTtY77EfWMMahtIlReeeO1ivUM (Дата обращения: 15.08.2021)

^[24] Статистика въездного туризма // Mitt — 12.12.2019 — URL: https://mitt.ru/Stati/statistika2019 (Дата обращения: 15.08.2021)

^[25] Василеостровская пивоварня // «Пивное дело» — URL: https://pivnoe-delo.info/vasileostrovskaya-pivovarnya/ (Дата обращения: 15.08.2021)

^[26] Традиционный Пивной фестиваль пройдет в Санкт-Петербурге летом // «Пивное дело» — 06.03.2003 — URL: https://pivnoe-delo.info/2003/03/06/tradicionnyij_pivnoij_festival_proijdet_v_sankt-peterburge_letom/ (Дата обращения: 15.08.2021)

^[27] Санкт-Петербург — криминальная столица России? // Первый канал — 08.08.2001 — URL: https://www.1tv.ru/news/2001-08-08/276474-sankt_peterburg_kriminalnaya_stolitsa_rossii (Дата обращения: 15.08.2021)

^[28] Лурье Л.Я. Петродеградация // Коммерсантъ —17.12.2012 — URL: https://www.kommersant.ru/doc/2087160(Дата обращения: 15.08.2021)

^[29] Юрьев А.И. Продукт политики: сознание общества. Психологическая тайна предназначения Петербурга // Сайт профессора Юрьева — URL: http://www.yuriev.spb.ru/spb/taina-spb (Дата обращения: 15.08.2021)

^[30] Смысл Санкт-Петербурга: к проблеме осмысления стратегических принципов развития города на Неве // Всемирный Русский народной собор — URL: https://vrns.ru/news/smysl-sankt-peterburga-k-probleme-osmysleniya-strategicheskikh-printsipov-razvitiya-goroda-na-neve/ (Дата обращения: 15.08.2021)

^[31] Валентина Матвиенко выиграла выборы губернатора Санкт-Петербурга // Лента — 06.10.2003 — URL: https://lenta.ru/news/2003/10/06/spb2/ (Дата обращения: 15.08.2021)

^[32] Явка на выборах губернатора СПб в 2014 и 2019 не превышала 39%. Цит.по: http://www.st-petersburg.izbirkom.ru/news/11656/, http://www.st-petersburg.izbirkom.ru/news/13388/ (Дата обращения: 15.08.2021)

^[33] «Губернатором будет Собчак». Соцсети об отставке Георгия Полтавченко // Радио Свобода — 04.10.2018 — URL: https://www.svoboda.org/a/29524781.html (Дата обращения: 15.08.2021)

^[34] Алексей Миллер: «Победа «Зенита» – знаковое событие для всего российского футбола» // Sports.ru — 30.08.2008 — URL: https://www.sports.ru/football/5606566.html?sl=1 (Дата обращения: 15.08.2021)

^[35] Фурсенко поставил перед «Зенитом» цель выиграть Лигу чемпионов // РБК — 03.06.2017 — URL: https://sportrbc.ru/news/5932a82f9a79470e058da3e8?ruid=uUjlA12pRvGQAEmxAwhqAg== (Дата обращения: 15.08.2021)

^[36] Трофеи // Официальный сайт футбольного клуба «Зенит» — URL: https://fc-zenit.ru/club/prizes/ (Дата обращения: 15.08.2021)

^[37] Олимпиада 2018. Состав сборной России по хоккею // Мир хоккея — 25.01.2018 — URL: https://www.hockey-world.net/sostav-sbornoj-rossii-na-olimpiadu-2018 (Дата обращения: 15.08.2021)

^[38] Миссия Санкт-Петербурга // Официальный сайт «Стратегия экономического и социального развития Санкт-Петербурга до 2030 года» — URL: http://spbstrategy2030.ru (Дата обращения: 15.08.2021)

^[39] Там же.

^[40] География и экология Санкт-Петербурга и Ленинградской области: Учеб. пособие для 8-9 классов общеобразовательной школы / Под ред. С.В. Васильева, О.В. Гаврилова. — М.: Изд-во МГУ, 2006. — С. 3.

^[41] Ермолаева Л.К. Санкт-Петербург. История и культура. Часть 1 (С древнейших времен до конца XVIII века). Учебник по истории и культуре Санкт-Петербурга для учащихся 7 класса / Л.К. Ермолаева, И.З. Захваткина, И.М. Лебедева, Н.Г. Шейко, Ю.А. Кораблина. — СПб: СМИО Пресс, 2014. — С. 5.

^[42] Даринский А.В., Фролов А.И. География Ленинградской области. — СПб: Издательство «Глагол», 2003. — C. 54.

^[43] Жуков К.С. О пользе и вреде петербургской мифологии // «Петербургский Час пик» — 02.06.1999.

^[44] Пушкин А.С. Медный всадник // Интернет библиотека Алексея Комарова — URL: https://ilibrary.ru/text/451/p.1/index.html (Дата обращения: 15.08.2021)

^[45] Мицкевич А. Стихотворения и поэмы // Мир поэзии. Литературный портал — URL: http://mirpoezylit.ru/books/7357/137/ (Дата обращения: 15.08.2021)

^[46] Гоголь Н.В. Невский проспект // Интернет библиотека Алексея Комарова — URL: https://ilibrary.ru/text/1332/p.1/index.html (Дата обращения: 15.08.2021)

^[47] Гоголь Н. В. Петербургские записки 1836 года // lib.ru/Классика — URL: http://az.lib.ru/g/gogolx_n_w/text_1837_peterb_zapiski.shtml (Дата обращения: 15.08.2021)

^[48] Анциферов Н.П. Петербург Гоголя // «К уроку литературы» — URL:http://literatura5.narod.ru/anziferof.html#14(Дата обращения: 15.08.2021)

^[49] Некрасов Н.А. Говорун (Записки петербургского жителя А.Ф. Белопяткина) // NIV — URL: http://nekrasov-lit.ru/nekrasov/stihi/001.htm (Дата обращения: 15.08.2021)

^[50] Некрасов Н.А. Дружеская переписка Москвы с Петербургом // Викитека — URL: https://ru.wikisource.org/wiki/Дружеская_переписка_Москвы_с_Петербургом_(Некрасов) (Дата обращения: 15.08.2021)

^[51] Достоевский Ф.М. Преступление и наказание // Классика.ру — URL: https://klassika.ru/read.html?proza/dostoevskij/prestup.txt&page=23 (Дата обращения: 15.08.2021)

^[52] Достоевский Ф.М. Записки из подполья // Интернет библиотека Алексея Комарова — URL: https://ilibrary.ru/text/9/p.2/index.html (Дата обращения: 15.08.2021)

^[53] Павлова И.Б. Образ Петербурга у Салтыкова-Щедрина // Научная электронная библиотека elibrary.ru — URL: https://www.elibrary.ru/item.asp?id=15853204& (Дата обращения: 15.08.2021)

^[54] Салтыков-Щедрин М.Е. Собр. соч.: В 20 т. Т. III. — М., 1965. — С. 145-146.

^[55] Салтыков-Щедрин в воспоминаниях современников. Т. I. — М., 1975. — С. 265

^[56] Салтыков-Щедрин М.Е. История одного города // Lib.ru/Классика — URL: http://az.lib.ru/s/saltykow_m_e/text_0010.shtml (Дата обращения: 15.08.2021)

^[57] Пыляев М.И. Старый Петербург. Рассказы из былой жизни столицы. — Паритет, 2007. — С. 30-31

^[58] Замятин Е.И. Андрей Белый //Lib.ru/Классика — URL: http://az.lib.ru/z/zamjatin_e_i/text_0400.shtml (Дата обращения: 15.08.2021)

^[59] Белый А. Петербург // Lib.ru/Классика — URL: http://az.lib.ru/b/belyj_a/text_0040.shtml (Дата обращения: 15.08.2021)

^[60] Оборин Л. Андрей Белый. Петербург // Полка — URL: https://polka.academy/articles/536 (Дата обращения: 15.08.2021)

^[61] Там же.

^[62] Топоров В.Н. Петербургский текст русской литературы. Избранные труды. — Санкт-Петербург: Искусство., СПБ, 2003. — С. 25.

^[63]Бокаева К.С. Неоднородность акмеистический поэзии О. Мандельштама // URL: https://revistaseug.ugr.es/index.php/cre/article/download/2605/2748/ (Дата обращения: 15.08.2021)

^[64] Вольтская Т. Опасный город. Правда ли, что Сталин не любил Ленинград? // Радио Свобода — 30.06.2019 —  URL: https://www.svoboda.org/a/30015044.html (Дата обращения: 15.08.2021)

^[65] Цит. по: Вольтская Т. Опасный город. Правда ли, что Сталин не любил Ленинград? // Радио Свобода — 30.06.2019 — URL: https://www.svoboda.org/a/30015044.html (Дата обращения: 15.08.2021)

^[66] Там же.

^[67] Зощенко М.М. Иностранцы // Михаил Зощенко. Рассказы и произведения — URL: https://zoshhenko.ru/zoshchenko-rasskazy-i-7.html (Дата обращения: 15.08.2021)

^[68] Зощенко М.С. Нервные люди // Михаил Зощенко. Рассказы и произведения– URL: https://zoshhenko.ru/zoshchenko-rasskazy-n-36.html (Дата обращения: 15.08.2021)

^[69] Хармс Д. Утро // Даниил Хармс. Творчество Даниила Хармса – URL: http://xapmc.gorodok.net/prose/1246/default.htm (Дата обращения: 15.08.2021)

^[70] Вагинов К.К. Я стал просвечивающей формоймирискус // РуСтих. Стихи классиков – URL: https://rustih.ru/konstantin-vaginov-ya-stal-prosvechivayushhej-formoj/ (Дата обращения: 15.08.2021)

^[71] Ильин Л.А. «План развития Ленинграда и его архитектуры» // Архитектура Ленинграда. 1. 1936. С. 18-34. С. 18

^[72] Там же. С. 23

^[73] Коцюбинский Д.А. Как помнить Блокаде? Парад на Дворцовой площади 29 января 2019 года и столкновение двух версий блокадной памяти // Фонд «Либеральная миссия» — 25.01.2021 — URL: https://liberal.ru/excurses/kak-pomnit-o-blokade (Дата обращения: 15.08.2021)

^[74] Там же.

^[75] Бранденбергер Д. «Репрессированная» память? Кампания против ленинградской трактовки блокады в сталинском СССР, 1949-1952 гг. (на примере Музея обороны Ленинграда) // Новейшая история России. – 2016. – № 3 (17). – С. 182.

^[76] Цит. По: Бранденбергер Д. «Репрессированная» память?… – С. 182.

^[77] Гавриэлова А. Одноклассница Тани Савичевой // Новая газета в Санкт-Петербурге — 27.04.2015 — URL: http://novayagazeta.spb.ru/articles/9648/ (Дата обращения: 15.08.2021)

^[78] Коцюбинский Д.А. Как помнить Блокаде?…

^[79]  Гранин Д.А. История создания «Блокадной книги» // Дружба народов. № 11. 2002. – С. 166.

^[80] Берггольц О.Ф. Здесь лежат ленинградцы… // Читай и пиши стихи — URL: https://pishi-stihi.ru/zdes-lezhat-leningradcy-berggolc.html (Дата обращения: 15.08.2021)

^[81] Коцюбинский Д.А. Как помнить о Блокаде?…

^[82] [Соколов Б.] Цит. по: Соколов М. Пляски на блокаде // Радио Свобода — 29.01.2019 — URL: https://www.svoboda.org/a/29739818.html (Дата обращения: 15.08.2021)

^[83] Гранин Д.А. История создания «Блокадной книги» // Дружба народов. – № 11 – 2002. – С. 156-166.

^[84] Там же. С. 157-159.

^[85] Цит. по: Елена Ливси. Даниил Гранин: беспощадная правда о блокаде в Ленинграде // Комсомольская правда Петербург. – 05.07.2017 – URL: https://www.spb.kp.ru/daily/26701.4/3724986/ (Дата обращения: 15.08.2021)

^[86] Клемент Л. Дождь на Неве // Советская эстрада — URL: http://sovetskaya-estrada.ru/load/klement_lidija/quot_dozhd_na_neve_quot/109-1-0-2537 (Дата обращения: 15.08.2021)

^[87] Как это было: Митинг за спасение Дома Дельвига в 1986 году // Cogita — URL: http://www.cogita.ru/pamyat/iz-istorii-obschestvennoi-zhizni-leningrada-peterburga-i-severo-zapada/kak-eto-bylo-miting-za-spasenie-doma-delviga-v-1986-godu (Дата обращения: 15.08.2021)

^[88] Васильев С. Группа спасения. Как это начиналось // Градозащитный Петербург — URL: https://protect812.com/2017/03/04/gruppa-spasenija-kak-jeto-nachinalos/ (Дата обращения: 15.08.2021)

^[89] Англетер. Группа Спасения // Живой город — URL: https://www.save-spb.ru/page/actions/angleter.html?section=actions (Дата обращения: 15.08.2021)

^[90] Дмитриева А. Живая цепь у гостиницы. Как сносили «Англетер» // Санкт-Петербургские Ведомости — 02.04.2021 —  URL: https://spbvedomosti.ru/news/nasledie/zhivaya-tsep-u-gostinitsy-kak-snosili-angleter/ (Дата обращения: 15.08.2021)

^[91] Цит. по: Резунков В. Защита «Англетера» в 1987 году и современная ситуация в Петербурге // Радио Свобода — 11.04.2007 — URL: https://www.svoboda.org/a/391633.html (Дата обращения: 15.08.2021)

^[92] Предвыборные платформы // Cмена. — Л.: Ленинградский обком и горком ВЛКСМ, 1990. — 9 февраля (№ 54). — С. 3.

^[93] Там же.

^[94] Хроника последнего Ленсовета // Ленсовет-XXI — URL: http://lensovet.su/node/37#Pervi0 (Дата обращения: 15.08.2021)

^[95] Цит. по: Коцюбинский Д.А. Новейшая история одного года… — С. 29

^[96] Ленинградская зона свободного предпринимательства: документы и материалы. — Л.: Наука, 1991. — С. 24

^[97] Кривулин В. Будущее Петербурга в его независимости от Москвы // «Новая газета» — 14-20.09.1998

^[98] Коцюбинский Д.А. Новейшая история одного года… — С. 11

^[99] Цит. по: Коцюбинский Д.А. Новейшая история одного года… — С. 28

^[100] Лихачёв Д.С. Письма о добром и прекрасном. — СПб: Наука; М.: Logos, 2006. – С. 34-38.

^[101] Ланин Д.А. Мы остались одним, потому что в Москве интеллигенции больше нет // «Час пик». – 26.11.1997.

^[102] Запесоцкий А. Дмитрий Лихачев и русская интеллигенция // Нева. – 2006. – № 11. – С. 129-140.

^[103] Мельман О.Ф. История Петербургских регионалистских движений 1990-х — 2000-х гг. — URL: https://dspace.spbu.ru/bitstream/11701/4875/1/MELMAN.pdf С.18. (Дата обращения: 15.08.2021)

^[104] Коцюбинский Д.А. Новейшая история одного года… — С. 61

^[105] Цит. по: Мельман О.Ф. История Петербургских регионалистских движений… — С.19.

^[106] Первая чеченская война // Википедия — URL: https://ru.wikipedia.org/wiki/Первая_чеченская_война (Дата обращения: 15.08.2021)

^[107] Цит. по: Мельман О.Ф. История Петербургских регионалистских движений…  — С.27.

^[108] Жуков К.С. Петербургская нация: краткий очерки истории // Дело — 15.01.2003

^[109] Селин М. Что такое «Петербургская нация»? // « Час пик» — 11.03.1995

^[110] Вдовин Ю. Слово конфедерата, или развод по-петербургски // «Петербургский Час пик» — 21.01.1998

^[111] Жуков К.С. Петербургская нация: краткий очерк истории // «Дело» — 15.01.2003

^[112] Старцев В. Санкт-Петербург и Москва: две культуры — две политики // «Петербургский Час пик» —  29.07.1998, 05.08.1998

^[113] Собчак А.А. «Единственное, что нам нужно, — это чтобы федеральные власти соблюдали Конституцию // «Час пик» — 15.05.1996

^[114] Беляев А. «Я категорический противник суверенизации регионов» // «Час пик» — 21.02.1996

^[115] Там же.

^[116] Коцюбинский Д.А. Новейшая история одного года… — С. 128-129

^[117]  Цит. по: Мельман О.Ф. История Петербургских регионалистских движений… — С.37.

^[118] Коцюбинский Д.А. Свободный Петербург: миф или виртуальная реальность // «Час пик» —  25.12.1996

^[119] Коцюбинский Д.А. Петербургский независимой: pro et contra (Материалы «круглого стола» в Федеральном доме) // «Петербургский Час пик» — 18.02.1998

^[120] Старцев В. Республика №22 // «Петербургский Час пик» — 10.06.1998

^[121] Даниил Гранин: «Я склоняюсь к мысли, что единая Россия нам больше не нужна» // «Петербургский Час пик» — 31.12.1997

^[122] Мельман О.Ф. История Петербургских регионалистских движений… — С.61.

^[123] Цит. по: Мельман О.Ф. История Петербургских регионалистских движений… — С.60.

^[124] Бродский И.А. Рождественский романс (1961) // World Art. – URL: http://www.world-art.ru/lyric/lyric.php?id=7375#:~:text=Книга%3A%20Иосиф%20Бродский.%20Стихотворения%20и,Александровского%20сада%2C%20ночной%20фонарик%20нелюдимый  (Дата обращения: 15.08.2021)

^[125] Мельман О.Ф. История Петербургских регионалистских движений… — С.65.

^[126] Там же. С.82-83.

^[127] Протестное движение в России (2011—2013) // Википедия — URL: https://ru.wikipedia.org/wiki/Протестное_движение_в_России_(2011—2013) (Дата обращения: 15.08.2021)

^[128] Коцюбинский Д.А. Республика Санкт-Петербург? // Эхо Москвы — 01.06.2012 — URL: https://echo.msk.ru/blog/daniel_kotsubinsky/894483-echo/ (Дата обращения: 15.08.2021)

^[129] Коцюбинский Д.А. Республика Санкт-Петербург?

^[130] Там же.

^[131] Астафьева Н. За что писатель Стариков хочет посадить в тюрьму петербургского журналиста Коцюбинского // Online812.ru — 19.06.2012 URL: https://online812.ru/2012/06/19/012/?cmt_re=13119 (Дата обращения: 15.08.2021); Стариков Н. Сепаратист Даниил Коцюбинский не знает флага России // Николай Стариков — 09.06.2012 URL: https://nstarikov.ru/separatist-daniil-kotsyubinskij-ne-zna-18452 (Дата обращения: 15.08.2021)

^[132] Коцюбинский Д.А. Это наш город! // «Дело» — 05.03.2007 — URL: http://www.idelo.ru/454/1.html (Дата обращения: 15.08.2021)

^[133] Здание Пробирной палаты снесено на канале Грибоедова // «Канонер» — 27.02,2008 — URL: http://kanoner.com/2008/02/27/968/ (Дата обращения: 15.08.2021)

^[134] Пробирную палату на канале Грибоедова воссоздадут под центр толерантности // «Канонер» — 02.07.2021 — URL: http://kanoner.com/2021/07/02/168211/ (Дата обращения: 15.08.2021)

^[135] Лиханова Т. Петербургский диссонанс // Новая газета в Санкт-Петербурге — 11.06.2014 — URL: http://novayagazeta.spb.ru/articles/8845/ (Дата обращения: 15.08.2021)

^[136] Торгово-офисный центр «Regent Hall» // CITYWALLS — URL: https://www.citywalls.ru/house9491.html (Дата обращения: 15.08.2021)

^[137] Лиханова Т. Дом Дельвига: второй призыв // Новая газета в Санкт-Петербурге — 10.08.2009 — URL: http://novayagazeta.spb.ru/articles/5205/ (Дата обращения: 15.08.2021)

^[138] Зайцева Н. Новая архитектурная доминанта: початок кукурузы вместо Адмиралтейства // Фонтанка.ру — 01.12.2006 — URL: https://www.fontanka.ru/2006/12/01/181303/ (Дата обращения: 15.08.2021)

^[139] Опять эпопея с «кукурузой» // Труд — 05.03.2007 — URL: https://www.trud.ru/article/03-05-2007/115571_opjat_epopeja_s_kukuruzoj/print/ (Дата обращения: 15.08.2021)

^[140] Коцюбинский Д.А. Что такое регионации, и чем они отличаются от вымирающих «наций-монстров»? // Регион-эксперт — 15.04.2019 — URL: https://region.expert/regionations/ (Дата обращения: 15.08.2021)

^[141] Коцюбинский Д.А. Свободный и надёжный региональный дом как глобальная цель XXI века // Фонд «Либеральная миссия» — 10.02.2020 — URL: https://liberal.ru/globalization/svobodnyi-i-nadejnyi-regionalnyi-dom-kak-globalnaya-cel-xxi-veka (Дата обращения: 15.08.2021)

^[142] Коцюбинский Д.А. АбакоНст! или Регионация как экзистенциально переживаемое, а не конструктивистски воображаемое сообщество // Фонд «Либеральная миссия» — 14.08.2020 — URL: https://liberal.ru/globalization/abakonst (Дата обращения: 15.08.2021)

^[143] Вопрос о передаче Исаакиевского собора РПЦ решен // ТАСС — 10.01.2017 —  URL: https://tass.ru/obschestvo/3930570 (Дата обращения: 15.08.2021)

^[144] Александров А. Акция протеста в Петербурге против передачи Исаакиевского собора Русской православной церкви. Репортаж «Медузы» //. Медуза — 13.01.2017 — URL: https://meduza.io/feature/2017/01/13/aktsiya-protesta-v-peterburge-protiv-peredachi-isaakievskogo-sobora-russkoy-pravoslavnoy-tserkvi-reportazh-meduzy (Дата обращения: 15.08.2021)

^[145] Козенко А. Митинг против передачи Исаакиевского собора РПЦ. Как это было // Медуза — 28.01.2017 — URL: https://meduza.io/feature/2017/01/28/miting-protiv-peredachi-isaakievskogo-sobora-rpts-kak-eto-bylo (Дата обращения: 15.08.2021)

^[146] У стен Российской национальной библиотеки проходит пикет // Санкт-Петербург.ру — 28.03.2017 — URL: https://saint-petersburg.ru/m/society/bespalov/357126/ (Дата обращения: 15.08.2021)

^[147] В Петербурге начал работу Общественный комитет спасения РНБ // Деловой Петербург — 16.02.2017 — URL: https://www.dp.ru/a/2017/02/16/V_Peterburge_nachal_rabotu (Дата обращения: 15.08.2021)

^[148] Шкуренок Н. Нет слиянию Публички и Ленинки // Новое время —10.02.2017 — URL: https://newtimes.ru/articles/detail/116083/ (Дата обращения: 15.08.2021)

^[149] Мисник Л. «Никакая передача не нужна»: петербуржцы отстояли Исаакий // Газета.ру — 29.03.2019 — URL: https://www.gazeta.ru/social/2019/03/29/12272342.shtml; Слияния РНБ и РГБ не будет, но могут объединить их электронные фонды // Телеканал «Санкт-Петербург» — 13.04.2017 —  URL: https://topspb.tv/news/2017/04/13/sliyaniya-rnb-i-rgb-ne-budet-no-mogut-obedinit-ih-elektronnye-fondy/ (Дата обращения: 15.08.2021)

^[150] Беглову напомнили о разрушенном горельефе Мефистофеля // Деловой Петербург — URL: https://www.dp.ru/a/2021/02/19/Beglovu_napomnili_o_razru; Мухин А. Как люди спасавшие Мефистофеля связаны с теми, кто его разрушал // Город 812 — 31.03.2018 — URL: https://gorod-812.ru/kak-lyudi-spasavshie-mefistofelya-svyazanyi-s-temi-kto-ego-razrushal/ (Дата обращения: 15.08.2021)

^[151] Дом Рогова сносили ради общего блага // Фонтанка — 25.02.2010 — URL: https://www.fontanka.ru/2010/02/25/131/ (Дата обращения: 15.08.2021)

^[152] Борис Вишневский: «Передать Исаакий? Это вопрос не веры, а жадности» // Фонтанка — 29.12.2017 — URL: https://www.fontanka.ru/2017/12/29/140/ (Дата обращения: 15.08.2021)

^[153] Вишневский добивается возвращения Мефистофеля на фасад дома Лишневского до конца года // ЗакС.ру — 18.02.2016— URL: https://www.zaks.ru/new/archive/view/210080 (Дата обращения: 15.08.2021)

^[154] Скандал вероятен: «Газпром нефть» готовится к застройке Охтинского мыса // РБК — 14.01.2020 — URL: https://www.rbc.ru/spb_sz/14/01/2020/5e1da6449a79474639200348 (Дата обращения: 15.08.2021)

^[155] Почему мы за музей? // Спасём Охтинский мыс —  URL: https://bashne.net/?page_id=2143 (Дата обращения: 15.08.2021)

^[156] На Охтинском мысу появится «хрустальный корабль». Каким будет офис «Газпром нефти» // Фонтанка — 03.03.2020 —  URL: https://www.fontanka.ru/2020/03/03/69006124/ (Дата обращения: 15.08.2021)

^[157] Флешмоб за сохранение «Русской Трои» // Спасём Охтинский мыс — 18.03.2020 —  URL: https://bashne.net/?p=5774 (Дата обращения: 15.08.2021)

^[158] Путин оценил идею создания археологического заповедника на Охтинском мысе // Телеканал «78» — 11.12.2020 —  URL: https://78.ru/news/2020-12-11/putin_ocenil_ideyu_sozdaniya_arheologicheskogo_zapovednika_na_ohtinskom_mise (Дата обращения: 15.08.2021)

^[159] Перечень поручений по итогам заседания Совета по развитию гражданского общества и правам человека // Президент России — 28.01.2021 —  URL: http://kremlin.ru/acts/assignments/orders/64952 (Дата обращения: 15.08.2021)

^[160] Охтинский мыс: почему не исполнено поручение Путина и что теперь будет // РБК — 09.06.2021 — URL: https://www.rbc.ru/spb_sz/09/06/2021/60c0d8619a7947752cc46aa9 (Дата обращения: 15.08.2021)

^[161] Шалина И.А. Битва за спасение памятников охтинского мыса продолжается, или Почему я считаю деятельность петербургского КГИОП преступной // Город 812. – 20.08.2021. –URL: https://gorod-812.ru/bitva-za-spasenie-pamyatnikov-mysa/  (Дата обращения: 15.08.2021)

^[162] Грязневич В. Музей раздора: конфликт вокруг Охтинского мыса вышел на новый виток // РБК — 30.04.2021 — URL: https://www.rbc.ru/spb_sz/30/04/2021/608c05b59a7947d4697f5b64 (Дата обращения: 15.08.2021)

^[163] Активисты провели флешмоб в защиту Охтинского мыса // Спасём Охтинский мыс — 07.12.2020 —  URL: https://bashne.net/?p=5950 (Дата обращения: 15.08.2021)

^[164] Сюткина М. Что до сделать Путину, чтобы войти в историю // Город 812 — 06.12.2020 — URL: https://gorod-812.ru/chto-nado-sdelat-putinu-chtoby-vojti-v-istoriyu/ (Дата обращения: 15.08.2021)

^[165] Панкрашин В. Пиотровский о коллекции Ростроповича и небоскребах // Русская служба BBC — 04.10.2007 — URL: http://news.bbc.co.uk/hi/russian/russia/newsid_7028000/7028163.stm (Дата обращения: 15.08.2021)

^[166] Коцюбинский Д.А. Городу на Неве – 400 лет; «Предшественники Петербурга: Ландскрона — Невское устье — Ниеншанц». П.Е.Сорокин, 2003 // Окрестности Петербурга — URL: https://www.aroundspb.ru/nienskans.html (Дата обращения: 15.08.2021); Кундышева Э. Петербургу – 300 лет. Плюс еще 400 // Новая Газета — 28.04.2003 — URL: http://novayagazeta.spb.ru/articles/714/ (Дата обращения: 15.08.2021)

^[167] Коцюбинский Д.А. Петербург между прошлым и будущем // YouTube — URL: https://youtu.be/lPQ9oiXLSBw

^[168] Пушкин А.С. История Петра I // Русская виртуальная библиотека — URL: https://rvb.ru/pushkin/01text/09petr/1182-full.htm (Дата обращения: 15.08.2021)

^[169] Коцюбинский Д.А. Петербургу — 400 лет // Живой журнал — 15.06.2011 — URL: https://kotsubinsky.livejournal.com/190046.html (Дата обращения: 15.08.2021)

^[170] Коцюбинский Д.А. Петербургу — 400 лет

^[171] Жуков К.С. История Невского края (с древнейших времен до конца XVIII века). — СПб.: Искусство-СПБ, 2010. — С. 154.

^[172] По материалам Лиги наций Санкт-Петербурга, Ассамблеи народов России

^[173] Коцюбинский Д.А. Как Петербург не стал старше на 92 года // Город 812 —12.07.2018 —  URL: https://gorod-812.ru/kak-peterburg-ne-stal-starshe-na-92-goda/ (Дата обращения: 15.08.2021)

^[174] Виноградова Е. Я хочу, чтобы в Петербурге сохранились валы Ниеншанца и башни Ландскроны // Город 812 — 09.12.2020 — URL:  https://gorod-812.ru/ya-hochu-chtoby-v-peterburge-sohranilis-valy-nienshancza-i-bashni-landskrony/ (Дата обращения: 15.08.2021)

^[175] 70 лет исполняется одному из самых ярких политиков России Виктору Черномырдину // Первый канал — 09.04.2008—URL:https://www.1tv.ru/news/2008-04-09/193594-70_let_ispolnyaetsya_odnomu_iz_samyh_yarkih_politikov_rossii_viktoru_chernomyrdinu (Дата обращения: 15.08.2021)

^[176] Вишневский Б.Л. Чудеса контрамоции // Эхо Москвы — 12.07.2013 — URL: https://echo.msk.ru/blog/boris_vis/1113518-echo/ (Дата обращения: 15.08.2021)

^[177] Сорокин П.Е. Нужен ли Петербургу Археологический музей? / Культурные инициативы Петра Великого. Материалы II Международного конгресса Петровских городов. СПб. 2011. С. 136-144 — URL: https://bashne.net/wp-content/uploads/2018/02/Sorokin_nuzhen_muzei.pdf (Дата обращения: 15.08.2021)

^[178] Коцюбинский Д.А. Как помнить Блокаде?…

^[179] Там же.

^[180] ДДТ. Ленинград  // Репродуктор – URL: https://reproduktor.net/ddt/leningrad/ (Дата обращения: 15.08.2021)

^[181] Там же.

^[182] Коцюбинский Д.А. В плену имперского синдрома. Несколько актуальных интервью. – СПб: «Вольная петербургская типография», 2008. – 236 с.

Поделиться ссылкой: