Голос альтерна
Прежде всего я хотел бы поблагодарить организаторов дискуссии и лично Ирину Чечель за возможность вновь принять в ней участие. Я внимательно прочитал большинство реплик и считаю дискуссию в целом очень интересной. Все прочитанные мной выступления, включая реплики Эдуарда Надточего и Вячеслава Морозова, на которые меня попросили отреагировать, объединяет, на мой взгляд, позиция абстрактного гуманизма. Я не согласен с этой позицией и далее попробую объяснить, почему. Предварительно, я бы хотел внести ясность в свой способ использования некоторых терминов. Власть: способ контролируемого распределения набора благ, основанный на ценностном консенсусе всех участников обмена. Если у нас общие ценности, то у нас общее понимание того, что есть благо и какова иерархия благ. Контроль – это форма цензуры, эффективно исключающей этических диссидентов. Любое общество практикует ту или иную форму этической цензуры. Либерально-демократическая власть: организуется вокруг свободы как высшего блага. Иначе говоря, именно признание безусловного приоритета индивидуальной свободы лежит в основании либерально-демократического ценностного консенсуса. Другие блага имеют свободу в качестве универсального эквивалента. Свобода – клей (и базовая валюта) либерально-демократических обществ. Либеральная демократия работает как способ контролируемого обмена свободы на другие блага. Гуманизм отличает связывание свободы с человеком. Гуманисты считают, что человек (только он или по преимуществу он) свободен. Абстрактный гуманизм считает, что свобода – качество, отчуждаемое от контекста существования человека в природном мире. То есть, абстрактный гуманизм считает свободу мерилом культуры и помещает ее исключительно внутри культурного поля. Как выстраивать культурное поле, что здесь брать за точку отсчета – европейское Средневековье, Маркса, Броделя, Шмитта, что угодно еще – вопрос второстепенный. Принципиально, на мой взгляд, то, что и Надточий, и Морозов дискутируют именно внутри рамки человеческой культуры. Если приоритет – абстрактен, то и способ обхождения с ним тоже. Аппараты обмена свободы на другие блага, изъятия свободы работают как абстрактные машины. Неважно, государство ли, рынок ли обращается со свободой – что угодно. Ранее предполагалась, что абстрактность аппаратов изъятия свободы соразмерна/сомасштабна человеческому пониманию. Она – так или иначе – была обозрима (вот зачем фрески на стенах коммунальных собраний). Но сомасштабность была нарушена. Аппараты изъятия свободы сегодня находятся вне человеческого понимания. Термин «капитализм» фиксировал и фиксирует как раз эту ситуацию, когда абстрактность нарастает до степени, превосходящей понимание. Сегодня мы уже существуем в ситуации несомасштабности: кто и как распоряжается нашей свободой непонятно никому. Это, возможно, не лучший термин (а где, впрочем, есть совершенные термины), но необходимый – так как позволяет хотя бы как-то назвать ситуацию предельного торжества абстракций. Вместе с тем, в силу вышесказанного, термин «капитализм» не делает ничего понятнее. Без ссылки на «капитализм» обойтись нельзя (прав Морозов), но эта ссылка фундаментально дефицитна (прав Надточий). Критика капитализма часто строится как возвращение понятного: режимы организации личного времени, устройство городской инфраструктуры, коммунальность, регионализм и прочее в этом духе. Обойтись «по-людски», «по-человечески», соразмерно моим обстоятельствам, с учетом конкретного контекста. В этом смысле критика капитализма не отличается от критики социализма/коммунизма. Уходу в гипер-абстракцию – противостоит реакция: верните мне мое. Только одно право объявляется имеющим значение – право собственности. Это подрывает основы социального мира. Нормативная сборка сдержек и противовесов перестает работать. Идет в разнос система правовых ограничителей, поддерживающих и поддерживаемых неким абстрактным гуманизмом – потому что более нет уверенности, что в фундаменте правовых отношений находятся человеческие отношения. Можно согласиться, что критика капитализма как капитализма контрпродуктивна, следует работать с капитализмом как, например, режимом организации личного времени или определенным способом выстраивания городской инфраструктуры. Но это детали, это не атакует главный пункт. И ревизия под видом восстановления сложности права, не редуцированного до защиты собственности, тоже не помогает. Оказывается, что государство и есть самый гуманный игрок. И «людоедство» РФ здесь никоим образом не противоречит: что люблю, то и ем. Любая власть любит «человека» как ресурс, позволяющий повышать политические ставки.Укрепление гуманизма становится резонансом практик надзора и полиционирования – достаточно ли мы здесь человечны. Чисто полицейски звучат реплики Надточего, обращенные к жителям России. Опережающий ответ: мы здесь сверх-человечны. Укрепление человека, (каждый = президент, как в инаугурационной речи Зеленского) становится способом укрепления практик подавления любых альтернатив бесконечному торжеству абстракции. Каждый президент – и никто не президент. Вопрос о власти повисает в воздухе, если конечно не согласится навеки предоставить ее европейскому человечеству. (Неужели «вся Европа – периферия некоего абстрактного европоцентризма?, — скептически спрашивает Надточий. Да, именно так и есть. Или, по крайней мере, так это представляется подчас).Отказ от абстрактного гуманизма – «человечество», «люди вообще» и проч. как лидирующие субъекты политики – фактически уже происходит. Вносить специфичное содержание необходимо и далее, и оно не может быть сугубо европейским. Но задача заключается не в том, чтобы свергнув абстрактный гуманизм, оставить на месте все привилегии человека. Какие практические выходы высвечиваются в качестве реальных сегодня? 1) Территориализация прав – возвращение Средневековья. Локальные островки «учености», процветания, экономического роста и так далее. Сюда относится и анахроничная ставка на институты, как выделенные места, где всему есть место (приватизированная и приватная глобальность университета, сексуальных отношений, гастрономии и т.д.) Человечность становится в данном случае производной от привязки к конкретному островку, конкретной территории – при более или менее безответственном (читай — свободном) отношении к другим территориям. Безответственность может маскироваться воинственной, осуждающей и прочее риторикой – но на практике это не имеет никаких последствий, если не затрагивает систему территорий. 2) Детерриториализация прав – замена государственного гражданства на корпоративное и/или склеивание государственного и корпоративного в общей идеологии «сервисной» демократии. Система сделок, прямой индивидуализации, абсолютизирующей рынок (сюда же относятся и блокчейн-технологии). В ситуации возможного альянса технологических компаний США и Китая на глобальном рынке этот вариант, кажется, получил на удивление мало внимания в ходе настоящей дискуссии. Человечность в этой версии производится из работы (включая сюда и так называемый «досуг») на корпоративных платформах. Легко видеть, что территориализация и детерриториализация проникают друг в друга. Так или иначе, абстрактный гуманизм запечатывает человека между полюсами собственности и работы. Но с кем теперь состоит в отношениях обмена этот собственник-рабочий? С природой? Планетарной стабильностью? Мы называем свой отъем благ у природы этичным потреблением и продолжаем потреблять. В сценариях территориализации/детерриториализации утрачивается либо универсализм (у нас здесь так), либо ценностный консенсус (каждой воздастся по ее работе ), а чаще – и то, и другое вместе.Ложное впечатление полной победы абстрактного гуманизма вызывает у некоторых ощущение апатии и даже контринтуитивное утверждение об отсутствии будущего. (Чьего будущего – хочется спросить: папоротников, тараканов, электромагнитных волн, электрических чайников, транспортных эстакад, бактерий?) Я бы хотел высказаться здесь за переход от гуманизма к витализму: к жизни, включая собственную, как способу резонирования с планетой. Нам, людям, требуется, переместить себя из ситуации чистого (абстрактного) комфорта, безусловной победы человека над биоценозом в какую-то другую ситуацию. Любая чисто абстрактная позиция – которая не может быть сцеплена с образом жизни, резонирующим с планетой, и/или достроена до него – подлежит дисквалификации. «Клиенты расы московских господ», «жители единой Европы», и прочая, и прочая – все только ярлыки, мешающие выделить главное: отказ от фундаментального переопределения образа жизни. Отсутствие будущего – это просто удобное название для ситуации, в которой никто не хочет ничего менять, при этом парадоксально оставаясь в логике исключительно человеческого права на изменение. К этому стоит добавить практику выхода за периметр идеологии «авторства». Никто не автор своей жизни. У жизни нет автора. Соответственно, любая идея и политическая позиция, защищающая авторство (патенты, собственность и так далее) – подлежит запрету. Необходимо увидеть парадоксальный характер отношений собственности сегодня: их защищают, но как средство не уважать чью-то другую собственность, которую как как раз контрабандой можно обойти, превратив все население земли в каннибалов, поедающих сами себя на полках цифрового маркетплейса.