Заместитель директора Института
развития образования НИУ ВШЭ

 

Ирина Абанкина:

Добрый день, очень приятно вас видеть.
Я люблю выступать на этом семинаре, потому что удаётся всерьёз поговорить об
образовании, что и как у нас происходит. Всегда получается довольно живая и
интересная дискуссия. Я обязательно оставлю вам презентацию, слайдов много.

Образование
в современном мире – один из самых главных ресурсов для развития человека. Это
вклад в его возможности не только полноценного проживания, но и
профессионального самоопределения, траектории профессиональной деятельности, в
тех терминах, в которых люди сами пытаются спроектировать, продумать свои
жизненные планы. Здесь кроется некоторое изменение в отношении к образованию. Не
обязательно сначала получить образование, а потом профессию на всю жизнь,
трудиться в инженерном КБ, на заводе или в бюджетном учреждении в течение всей
своей жизни. Сегодня понимание образования таково, что, благодаря образованию,
человек может организовать и построить свою жизнь. Если говорить о наших
семьях, то это самые стратегические, самые долгосрочные планы семей, которые
каждая семья строит, длиною в 20 лет. Образование детей от 2-3-х лет до 22-х
лет, от дошкольного, которое тоже постепенно стало социальной нормой, до
высшего образования, которое превратилось в социальную норму лет 10 назад. Сначала
это было как ожидание. Теперь стало понятно, что без этого в современном мире
трудно простроить свою жизненную траекторию. Все эти 20 лет семья более-менее
представляет, что она хочет. Какая именно будет профессия своя, детей, как
будут менять работу, местожительства, покупать жильё или строить дома. Это
планируется семьями в гораздо более короткой перспективе. Образование детей –
самая долгосрочная стратегия, мотивационный ресурс на образование для себя,
своих детей. Очень часто родители вмешиваются в образование детей своих детей.
Это один из важных стержней, который сегодня удерживает и семьи как таковые,
независимо от того, как построены отношения внутри семьи, между поколениями. Это,
мне кажется, связь, очень объединяющая людей, очень долгосрочная.

Если
говорить о том, как связаны экономическое развитие и расходы на образование, то
это одна из самых сильных зависимостей в социальной действительности.
Коэффициент корреляции 0,89, здесь я ссылаюсь на Марка Львовича Аграновича. Он
самым взвешенно правильным образом делает эти сравнения тщательно
статистическими достоверными. Это делается в рамках международных сравнительных
проектов, по покупательной способности национальной валюты, то есть, через
стоимость потребительской корзины. Потом уже покупательная стоимость этой
корзины переводится в сопоставимый долларовый эквивалент, с учётом стоимости
доллара в той или другой стране. В этом смысле, все сложности измерения нивелируются,
всё это взвешивается на одного жителя, и расходы на одного обучающегося. Это
позволяет сопоставить сквозь призму стран с высокой долей доходов или большой
численностью населения. В этом тесном тренде Россия полностью находится в этой
же ситуации, подвержена этим же закономерностям. С точки зрения подушевых
доходов, мы находимся на довольно низком уровне, у нас и не очень высокие
расходы на образование. Заметное увеличение объёмов государственных расходов на
образование связано с наращиванием потенциала доходов. Страна с таким уровнем
доходов может позволить себе тратить эти средства. О том, что мы тратим намного
меньше, чем такие же страны, или наоборот, намного больше, вычленяя какую-то
приоритетность, говорить особенно не приходится. Эти международные сравнения
публикуются. Вышел тринадцатый сборник. По нему ещё не доделаны сравнения до
конца, сами по себе они относятся к статистике с двухлетним отставанием.

Посмотрим
структурно, как мы отличаемся от других стран, где те 1,5% ВВП, которые мы
недофинансируем в эту систему, по сравнению с другими развитыми странами. Здесь
мы берём показатель по странам, относящимся к экономически развитым странам. Получается
около 1,5% разницы. Мы видим, что структурно самый серьёзный провал, самый
недофинансированный уровень – это школьное образование. Наше обязательное,
всеобщее, общедоступное образование, хотя различающееся по качеству. Другие
страны вдвое больше расходуют на этот уровень образования. Чуть больше здесь
доля дошкольного образования. Это связано с тем, что мы переходим на новый
закон об образовании, где введено довольно внятное разделение на услуги по
присмотру и уходу и само дошкольное образование. Их можно увидеть порознь. До
этого у нас содержание детей, обучение – всё относилось к дошкольному
образованию, софинансировалось за счёт бюджета. Родительская плата не могла
превышать 20% от общих расходов на содержание детей. Поэтому это превышение – это
не образование, это включение в дошкольное образование значительной части
расходов на содержание. Если мы посмотрим по объёму через покупательную
способность в долларовом исчислении потребительской корзины, то мы видим, что
это примерно трёхкратное отставание.

Структурно
мы можем сказать, что у нас школьное образование принципиально недофинансировано,
а если сравнивать по всем уровням, то это примерно трёхкратно более низкие
расходы на образование, по сравнению с развитыми странами, по всем уровням образования.
Если мы включаем сюда третичное образование с учётом того, что университеты в
других странах направляют на развитие академической науки, университетской
науки, то разница окажется в 3,5 раза. Если эти исследования и разработки
исключить, то примерно в три раза.

Выход
на сопоставимый уровень связан с тем, что нам надо иметь другой потенциал
доходности, уровня развития экономики ВВП на душу населения. Налоговая
наполняемость бюджета будет такая же.

У
меня был довольно интересный разговор в одном из наших технических
университетов, в МИСиС, который входит в программу «5-100». Я спрашивала об их
позиционировании в сравнении с конкурентами. Это один из немногих
университетов, который реально по структуре своего бюджета похож на
национально-исследовательский университет. Примерно 1 миллиард 600 миллионов у
него расходы на науку и 1 миллиард 200 миллионов на образование. В этом
университете расходы на науку превышают расходы на образование. Проводится
довольно много исследований, работ. Если сравнивать с конкурентами внутри
страны и за рубежом, так как специфика довольно заметная, они говорят, что
знают такие программы за рубежом. Кембридж по металлообработке реализует такие
программы, в Техасе такие программы реализуются. По публикационной активности
мы проигрываем раза в два-три, притом, что у них из шести журналов, которые
издаются МИСиСом, пять в Scopus,
в Web-Scienceс довольно высокими показателями. Один
они тоже вводят сейчас в международную базу. На этом крае науки это журналы,
которые читаются, которые цитируются. Незнание друг о друге – такого изоляционизма,
безусловно, нет. По финансированию, как они сказали, мы проигрываем Европе раз в
пять, хотя по публикациям раза в два-три, а Америке – на порядок. Мой простой
вопрос проректору по науке. Нужно просто увеличить объём финансирования, мы это
могли бы сделать? На это он ответил, что нет. Простых решений здесь нет. Из
этих 1-го миллиарда 800-т миллионов 1 миллиард 200 миллионов – это госзадание,
бюджетные деньги. Государство, которое решило, что оно должно быть инвестором и
инноватором, заказывает им эти работы, прекрасно кладёт их, в лучшем случае, на
полку. Реально государство не является ни инвестором, ни инноватором, работы,
которые заказываются, ему абсолютно не нужны. В этом смысле, это ход вхолостую.
Примерно 350 миллионов – это реальный заказ бизнеса. Из этих средств по
мельчайшим договорам, примерно 490 договоров с бизнесом. Это принципиальное
переориентирование существа финансирования науки в университетах. На западе все
эти программы финансирует бизнес. Бизнес свои реальные задачи с учётом своих
стратегических планов видит и знает, какие разработки ему нужны. Если в
перспективные разработки бизнес не может сегодня вкладываться, потому что ему
не хватает средств, он может перепроектировать свои стратегические и
среднесрочные текущие планы, желая опережения тех или иных сегментов,
наращивает исследования, которые становятся основой технологических обновлений.
Государство выступает соинвестором, поддерживая бизнес. Он сказал, что если
сравнивать их по объёму, а не по существу, то всё надо поставить с головы на
ноги. Это должны быть действительно реально востребованные бизнесом разработки,
программы магистерские и аспирантские, которые реализуются собственно там, где
осуществляется реальная экономическая деятельность и поддержка государством
того, что есть. Они предлагают «Северстали» одну свою разработку по сокращению
вредных выбросов на 15%, предлагают дать готовую систему за 2 миллиона и
установить, но получают отказ. «Северсталь» штрафуют на миллиард в этот же год,
после это «Северсталь» возвращается за разработкой с просьбой её купить. Отдали
за 5 миллионов при штрафе в миллиард рублей, который они выплачивают ежегодно,
отравляя нас всех. Это очень серьёзные изменения во взаимоотношениях, когда
вкладываются в тот или иной уровень в образовании.

Теперь
я хотела бы показать статистику в отношении семей и попытки давления на семью.
Мы совсем недавно получили данные, они официально не опубликованы, но будут
предъявлены. У нас в сложной форме предъявляются данные ВПО, это статистическая
форма по высшему образованию. Я хотела бы в двух словах сказать об этих цифрах.
У нас была раньше популярна такая фраза: «Для миллионов школьников прозвенел
последний звонок». Для миллионов он уже давно не звучит. С 2006-2007-го года
для миллиона школьников у нас последний звонок не звучит. У нас давно выпуск
меньше миллиона, 820-880 тысяч. На последний выпуск 2013-го года прогноз был
760 тысяч. Прогноз делать сложно. Своих выпускников мы просто не знаем.
Минобрнауки предложил нам попробовать то или иное распределение с учётом именно
спроса населения. Мы понимаем, что посчитать это очень трудно. Одно дело те,
которые числятся обучающимися в 11-м классе. Другое – те, кто сдает ЕГЭ, кто
положительно сдал ЕГЭ по математике и русскому языку. Сдавших успешно
математику получается 715 тысяч. Цифры каждый раз ужимаются. Мы берём 2013-й
год, цифры приёма, и видим, что поступили на бакалавриат (тут нет магистратуры
и второго высшего, просто бакалавриат) 1 миллион 142 тысячи человек. Тут и
возникает вопрос: а откуда они? 417 тысяч на бюджетные места, мы понимаем. Их
предоставляют в определённой пропорции, на неё мы уже вышли, 56-61% по
отношению к выпускникам. Если условно посчитать, что у нас 750 тысяч
выпускников, то 417 тысяч это проценты и гарантии, в этом смысле права граждан
и обеспечивают. Вопрос: а откуда у нас 710 тысяч учатся за свои деньги? Я не
знаю.

 

Реплика:

У нас в университете получилось так.
ЕГЭ действует определённое количество лет, по-моему, 5 лет. Получается так, что
каждый год с первого курса они слетают, потом снова поступают. У нас так
получилось. Я сейчас на третьем курсе, на втором курсе у нас вылетело три
человека. Потом заново поступили. Потом ещё человек, после того, как вылетел с
первого курса, снова поступал.

 

Ирина Абанкина:

Мы посчитали средний отсев, 7,7%, он
распределён неравномерно, если брать по всем курсам. Первый курс – максимум 10%
у нас отсева. Допустим, они все перепоступают. Пусть это будет с бюджета ещё 40
тысяч, но не 700 тысяч. Выпускники прошлых лет все уже поступили. Мы специально
отследили выпускников прошлых лет. Во-первых, у них очень низкая пересдача. Если
они математику пересдают, всего 45-48% успешно пересдают математику. Поэтому их
совсем немного. Те, которые приходят из техникумов, в 2013-м году не шли в
бакалавриат на первый курс по ЕГЭ. У них у всех право по укороченной программе
поступать на второй или третий курс. Их тоже нет. Либо это вообще весь выпуск,
либо это сопоставимо с бюджетом, двойная цифра. Мы собирались посмотреть, здесь
есть разница в очных и заочных местах. Кто это? Да, мы понимаем, здесь может
быть часть людей, которая доучивается платно по другим специальностям, чем те,
которые у них были в специалитете, полученные какое-то время назад. Дело в том,
что в 2013-м году, если у людей было высшее образование, они имели право за
счёт бюджета поступать на магистерские программы по другой специальности. После
принятия закона в 2013-м году и вступления его в действие с 1-го сентября, не
имеют такого права. Идти им на четыре года в бакалавриат? Тоже вопрос. Какие-то
гипотезы у нас есть, какую-то часть платного потока мы можем объяснить. Но
тысяч 200-300 оказываются необъяснимыми. Нам хотелось бы понять, в каком-то
месте есть явное расхождение. Это первый сюжет. В министерстве на этот вопрос
нам ответить не могли, откуда эти 710 тысяч, потому что они все по договорам,
приписывать их бессмысленно. Невозможно платника приписать, можно приписать
бюджетника.

Сколько
бы мы ни говорили, что нам нужны инженеры, люди строят свою карьеру и выбирают
её с учётом престижности, привлекательности профессии. Вложение инвестиций в
самих себя и семьи, которые позволят им быть, так или иначе, успешными.

Экономика
управления. Мы можем сказать, что государство не будет его оплачивать. Что мы и
сделали. Все эти разговоры об инженерах привели к тому, что мы просто
переложили на семьи подготовку по этим направлениям. 309 тысяч инженеров, из
них 32 тысячи за счёт бюджета. Это 11%. 90% – это расходы семьи. Люди
инвестируют в это образование, считая его нужным, востребованным, считая, что
оно поможет быть успешными в жизни. По гуманитарным направлениям пропорции чуть
лучше. Из 228 тысяч на бюджете 42 тысячи, 184 тысячи за счёт своих ресурсов.
Люди рискуют деньгами, берут ответственность на себя и инвестируют в эти сферы,
в эти сегменты. Здесь у меня на картинке мы видим приём. Зелёным цветом – за
счёт бюджета, он более-менее равномерный. Красный – это то, что, так или иначе,
востребовано людьми, за что они платят. Это экономика и гуманитарные науки. Во
всех остальных, где-то сопоставимо, где-то заметно меньше, это только бюджетные
сегменты. Мне кажется, что в рамках государственной политики, если была задача
переложить это на плечи семей, то это уже переложили. Этот ресурс в каком-то
смысле исчерпан. Превышение там многократное, причём, в бакалавриате, чтобы по
этим специальностям, так или иначе, обучаться. Мой небольшой расчёт показывает,
что мы дважды возложили на семьи эту оплату. Сегодня подготовка к ЕГЭ
сопоставима со стоимостью бакалавриата целиком.

Приведу
расчёт по Москве, такой же расчёт есть и по регионам. Стоимость одного занятия
по одному предмету от 3-х до 5-ти тысяч рублей, в регионах чуть меньше. Независимо
от того, математика это, или русский язык, независимо от того, на какие баллы
человек рассчитывает. В неделю четыре занятия, то есть, 15-20 тысяч ежемесячно.
За 10 месяцев по одному предмету от 150-ти до 200-т тысяч. Если четыре
предмета, то 600-800 тысяч. Средние цены платного образования по Москве от 150-ти
до 250-ти тысяч. Я не беру топовые вузы, которых 10-12. В средних серьёзных
уверенных университетах подготовка на платных отделениях от 150-ти до 250-ти
тысяч.

 

Реплика:

В этой диаграмме вы говорите, что
очень мало бюджетных мест на экономических специальностях. Зачем тогда
организуют коммерческие места, если специалистов много?

 

Ирина Абанкина:

Почему вы говорите, что смысла нет,
если семьи инвестируют? Вы правильно задаёте вопрос, и он очень серьёзный.
Люди, инвестируя в себя, инвестируют не в специальность, тем более, не в
специальность на всю жизнь. А в некоторый свой потенциал понимания ситуации,
умение вести бизнес, разбираться в ситуации. В этом смысле, это образование,
которое, скорее, компенсирует недостатки нашей школы и делает человека
взрослым. Это коммуникативные навыки, умение просчитать все проекты,
сформировать и создать команду, увидеть риски. Это то образование, которое даёт
возможность ориентироваться в современном мире. Оно не даёт специальности в
смысле профессии. В новом законе об образовании – у нас просто высшее образование.
Подразумевается, что оно университетское, а не профессиональное. Хотите
профессии – это другое.

Вы
поднимаете, как раз, самый серьёзный вопрос. Сегодня тренд в образовании не в
том, чтобы получить профессию и по этой профессии работать всю жизнь. Школа у
нас, к сожалению, законсервирована в своей предметной фундаментальности, она
пытается её навязать, не давая человеку самого главного: возможности его
становления и умения наращивать свой потенциал в тех или других сферах.

 

Реплика:

Сейчас образование сводится к тому,
что всё больше учи, учи и учи. Я считаю, что нужны какие-то методы, чтобы
человек сам мог разобраться в ситуации.

 

Ирина Абанкина:

Совершенно с вами согласна. Ключевой
тезис моего выступления именно в этом заключается. Мы не просто недофинансируем
школу, нам надо ключевым образом эту школу перестроить. То, что мы делаем в
школе все 11 лет, главного сегодня не формирует. Возможности уметь, как ваш
семинар называется: «Я думаю», думать, находить возможности, собирать
информацию, её анализировать, делать выводы, рассуждать. Все мои картинки это и
транслируют. Ключевая задача нашего образования – это кардинальная перестройка
школьного образования.

 

Реплика:

Дальше в институте выучил предмет,
сдал сессию, и всё.

 

Ирина Абанкина:

Вы правы, это сквозная ситуация. Когда
мы говорим с международными экспертами, они считают, что всё просто. Задачи
такие: формирование самостоятельности, ответственности, демократических
ценностей и толерантности. Вот задача школьного образования. Это и есть
фундамент современного человека на всю жизнь. А знания он любые может получить,
если он самостоятельный и ответственный. Обсуждая с нашими педагогами, с
обществом, я всё время пытаюсь задать себе вопрос: хоть на каком-то уровне
образования это у нас является серьёзным, ключевым, оснащённым методически
приоритетом? На каком уровне? Где мы воспитываем самостоятельность? Даже не в
университетах, вы совершенно правы. Этот предмет сдай, тот предмет сдай, Когда
осознать ответственность за себя, свои знания, за свою программу, понять, что с
тобой происходит? Как ты мотивируешь, что для тебя является ценностью? Я не
знаю уровня образования, который бы сегодня сказал, что берёт на себя реальную
ответственность за формирование демократических ценностей и толерантности.
Именно в этом заключается самая главная проблема в образовании. Лучшее, что
было – предметную школу – мы перетащили в российское образование, улучшили,
дотянули результаты, сколько могли. Но то, что предстоит сделать, то, что надо
было сделать, первый рывок к этому был после всех этих пертурбаций. То, что
стартовало с реформами образования, с конца 80-х годов до 1992-1993-го года,
была та самая полоса авторских школ и кардинальной смены сути образования. Но
мы не смогли этого сделать. Совершенно с вами согласна, абсолютно правильно.
Нам надо изменить по существу то, что делает и детский сад, и школа, и
университет, отношение к тому, кто учится, и кто учит. Учительский и
преподавательский корпус должен помогать и содействовать человеку в становлении
самого себя.

 

Реплика:

У меня есть два аргумента, возвращаясь
назад, к тезису, что нужно реформировать школу, школа не учит мыслить. Я из
Петербурга, училась в двух школах. Всё сильно зависит от самого учреждения. Во
второй школе была сильнее программа, ребята были более мотивированы на
достижение успеха. Все сдают одинаковые экзамены, во второй школе не было
никакого особого подхода. Эта школа научила меня думать, искать информацию, так
же, как и университет. Всё зависит от самих учащихся, в каких семьях они
воспитывались.

 

Реплика:

Можно, я скажу про свою школу? Мой
выпуск – 30 человек вышли и поступили, пять человек в Ижевске остались, те, кто
совсем уж «пропащие». Школа хорошая, состав хороший. Наш преподаватель физики в
НИИ работает.

 

Ирина Абанкина:

Я вам покажу результаты. Вы правы, это
очень серьёзный вызов, и действительно с ним не все согласны. Если мы берём
предметные знания начальной и основной школы, здесь они показаны. Я немного о
них расскажу и скажу, почему с этой точкой зрения я больше соглашаюсь. За счёт
предметных знаний, за счёт того, что учителя способствуют освоению
образовательной программы, мы сумели школы, в том числе лучшие школы, подтянуть
и оказаться на довольно высоких позициях. Все наши дефициты в той самой
самостоятельности и ответственности, начиная с дошкольного возраста, так и
остаются достижением начальной и основной школы. По пятнадцатилетнему возрасту
мы проваливаемся. Начиная с 2000-го года, каждые три года проводится исследование,
и мы оказываемся среди стран с результатами статистически значимо ниже
среднего. Как только ребята становятся на порог взрослости (к взрослому
человеку мы отнесёмся как к человеку, принимающему решения), оказывается, что
все системные дефициты школьного и дошкольного образования превращают нас в
неконкурентоспособных людей. С точки зрения системы образования, когда системно
всех школьников просят ответить на вопрос. Вот эти исследования – как школьники
осваивают программу, а PISA принципиально по-другому устроена. Как с помощью
полученного образования ребята могут решать жизненные задачи, как они умеют
думать, как они могут принимать решения. Здесь у нас системный провал.

 

Реплика:

Есть такой нюанс. Некоторые
преподаватели сами отбивают желание учиться своими систематическими подходами в
образовании и элементарным поведением. Конечно, можно сваливать всё на
преподавателей. Я сам из педагогического университета Волгограда. У нас был
случай, когда из университета выгнали несколько преподавателей, потому что они
занимались тем, чем они занимались. Они обучали, брали дополнительные часы, не
выполняли бюрократические процедуры, не участвовали в каких-то сборах с
лозунгами идей университета. В результате этих преподавателей выгоняют, а
другие преподаватели занимаются тем, что заполняют разные журналы, выполняют
бюрократические процедуры.

 

Ирина Абанкина:

Здесь тоже с вами соглашусь. Это одна
из основных больных точек. В нашем исследовании больше 23% времени уделяется
этому. Это недопустимый объём времени, который уходит на ненужную отчётность,
которая формальна и бюрократизировала до предела весь этот труд, сделала его не
просто рутинным, но бессмысленно рутинным. Это очень серьёзная проблема. Творческим
людям, которые готовы по-другому работать и вкладываться, а не дотягивать до
каких-то знаний по предметам, очень трудно удержаться в школе.

 

Реплика:

Школа – это база образования. Ребята,
которые в школе посещали кружки, увлекались спортом, делали что-то выше нормы,
достигают успехов, поступают в ВУЗы. Школа очень много делает. Конечно же,
нужно развитие. Во-первых, всё от человека зависит. Во-вторых, школа школе –
рознь. Есть школы, в которых есть потенциал отвлечённой от учёбы деятельности,
которая развивает детей, даёт коммуникационные навыки, вот это конкурентное
преимущество. Я считаю, что школа – это база, а всё остальное – внеучебные
занятия и т.д., именно это даёт человеку конкурентное преимущество при
поступлении в университет.

 

Ирина Абанкина:

Можно было бы согласиться с этой
точкой зрения. Здесь есть единственное «но», которое для меня существенно. Это
время самого человека, в первую очередь, время школьника и возможности его.
Если мы из этого времени огромную долю отдаём на то, что, может, и вообще не
надо делать и осваивать, то на то, где человек может развиваться и становиться
самим собой, оказывается очень мало. Накапливается усталость, нервозность, но
самое главное – теряется мотивация, желание ходить в школу, учиться. Бессмысленностью
занято очень много времени. Здесь не просто случайность и опасение педагогов. Их
заставляют отчитываться тем, что школьник, как в начальной школе, может по
шаблону решать задачи, или производить действия в естественных и гуманитарных
областях. У нас очень хорошая начальная школа. Девятилетние школьники. У нас
очень хорошее положение по чтению. Базовые навыки чтения, умение понимать тексты,
отвечать на вопросы, выявить образную и информативную структуру у текстов очень
высокие. Мы в 2006-м году стали первыми в мире, в 2011-м году мы сумели
удержать свои позиции лидерства. Вот эти четыре страны считаются лидерами,
потому что у них статистически значимая разница меньше, чем между остальными
странами. У нас очень хороший средний, 500, как вы видите, и в математике мы
входим в десятку, и в естественных науках тоже. Среди стран-лидеров только
тихоокеанские страны, иногда мерцает Финляндия.

Это
не случайный результат. Это не просто школа плюс дополнительные занятия. Это по-другому
организованная система образования. Я как раз про неё хотела показать картинки.
Она принципиально по-другому организует и взаимоотношения в школе, и методики. Коллеги
из Сингапура сказали, что это не случайный результат, эту систему они
разрабатывали 45 лет. Это другая система. Сегодня восточным странам она даёт
лидерские позиции во всём. Только что докладывала результаты Галина Сергеевна
Ковалёва, это все её данные. На неё есть ссылка по финансовой грамотности
школьников. Мы можем делать вид, что мы такие замечательные, заняли место в
середине списка, между США и Францией. Участвовали все страны. Есть страны,
которые лучше, и те, которые находятся во второй половине списка. Это между
нами и США. Италия, Испания, Израиль – все показали результаты, ниже нас. Лидер
– Гонконг, он единственный из восточных стран участвовал. Там доля ребят,
которые справляются со своими заданиями, пятнадцатилетние ребята, 40,2%, а у
нас 4,6%. А если мы к этому добавим какие-нибудь другие направления (по
математике, по естественным наукам, по чтению, чтобы они тоже справлялись с
этим последним уровнем сложности), то у нас таких ребят остаётся 2,6%. Это
системные различия. Невозможно натренировать олимпиадников, чтобы их было 40%. Дело
не в олимпиаде.

Там
было много других чрезвычайных сведений по поводу финансовой грамотности, в
исследовании пятнадцатилетних школьников. Во-первых, все в мире узнали, что
пятнадцатилетние дети работают. 82% школьников, так или иначе, работают к этому
времени постоянно или временно. Но считать, что они учатся и работают, не
совсем можно. Мы считали, что студенты работают, получают образование в
дополнение к некой работе, с 3-4-го курса 82%. Те же 82%, оказалось, и в школе,
даже в нашей стране. К этим людям надо по-другому относиться. У нас самая
низкая корреляция между успехами, умением отвечать на вопросы финансовой
грамотности и другими предметами. В других странах очень высокая корреляция.
Там есть тонкая разница между девочками и мальчиками. Для девочек важно чтение,
поэтому даже с невысокими уровнями они справляются, потому что могут вчитаться
в задачу, понять её. У мальчиков больше способностей к математике. Среди них
много тех, кто показывает высокие результаты. А у нас здесь самая слабая
корреляция среди всех стран, которые участвовали. Некоторое развитие за счёт
себя самого, природная смекалка, культурные нормы позволяют достигнуть этого,
но школа не помогает детям, как помогает в других странах. Там есть довольно
интересные сравнения с личностными характеристиками. Там были такие вопросы:
«Что вы делаете, если сталкиваетесь с трудностями?» Сами преодолевают
трудности, зовут на помощь, уходят от этой задачи – такие разные ответы. Но
упорство американцев удивляет. Мы очень пасуем перед этими сложностями, не
стараемся позвать кого-то на помощь, а просто отодвигаемся и теряем мотивацию.
Это очень серьёзно, это основная школа – восьмой класс. Мы удерживаемся в
десятке, но это предметные знания. Это динамика наших учащихся за те годы,
когда мы участвовали. По математике мы участвовали, начиная с 1995-го года. Это
результаты советской школы. Видно, что в 2011-м году результаты советской школы
мы превзошли. Но это держится за счёт предметных знаний.

Здесь
показано, что происходит по разным уровням образования, в сравнении с другими
странами. Мы видим, что США, Германия, Финляндия почти теряют. Но если мы
говорим о восточных странах, Сингапуре, Корее, Японии, они только наращивают
долю тех, кто на самом высоком уровне справляется с заданиями. У них три
четверти ребят, которые справляются на этих уровнях. Вот это драйв
конкурентоспособности.

То
же самое по естественнонаучной подготовке. Картинки останутся, их можно будет
посмотреть. Мы там удерживаемся только потому, что умудряемся сохранить
структуру и сжать долю тех ребят, которые вообще не справляются с этим уровнем.
Но если мы возьмём вот эти типы задач, мы удерживаемся только из-за
собственного умения вычислять. А умение систематизировать, умение моделировать
для решения стандартных задач у нас, конечно, проигрывает по баллам. Именно это
проявилось и в финансовой грамотности, не в знаниях дело. В чём отличие теста PISAпо финансовой грамотности? В том, что
там вообще нет единственно правильного решения, как никогда его нет в
финансовой сфере. Там нужна ответственность того, кто принимает решения, чтобы
можно было увидеть все варианты. Квалификация заключается в том, чтобы
рассмотреть возможные варианты, взвесить их и принять решение. Оно может быть
одним или другим. Там в заданиях оценивалась обоснованность решений. Менее 5%
ребят у нас способны подумать, обосновать эти решения. Я приведу примеры из
этих задачек на финансовую грамотность. Они элементарные. То, что потом
запихнули в тесты по ЕГЭ, это на запоминание, абсолютно оторванные, никому не
нужные терминологии, которые можно либо угадать, либо вызубрить. А там всё
просто. Вот у вас в розницу помидоры по два рубля, вот у вас ящик 5 кг, но не за 10 рублей, а за
8 рублей. Спрашивается, что выгоднее купить? В области разума оптовые закупки
по стоимости за килограмм дешевле. Второй вопрос: а во всех ли ситуациях
выгодно купить? Конечно, не во всех. Достаточно написать, что вы один, или у
вас нет денег сразу это купить. Не во всех ситуациях выбор оптовой закупки
является оправданным и осмысленным. Какой вы увидите случай, исключающий из
общей логики выгодность оптовой закупки, как вы это обоснуете, это не важно.
Какую бы вы ни выделили группу позиций, как бы вы ни обосновали, это признаётся
правильным ответом.

Что
такое сингапурская модель? Это сельская школа. Сингапурская модель организована
по-другому. У учителя флэш-карта, никаких учебников нет. Каждый сидит и
работает на уроке и в младшей, и в старшей школе, в основном, коллективная
работа. Учитель ничего не рассказывает и не объясняет. У него поминутная методичка.
В каждой группе лидер группы задал вопрос на то, что они делают, ученику слева,
соседу справа, обсудили внутри, спросили другую группу. Учитель работает
модератором самостоятельной или мини-коллективной работы. Суть этой системы в
том, чтобы придя и прожив в школе эти 5-7 часов, уйти умнее и старше, чем когда
ты туда пришёл. Прожить и получить прирост в развитии своих знаний за это
время. Если ты чего-то не знаешь, то точно знаешь, какие клавиши нажать, чтобы
откуда-нибудь эту информацию получить. Как её сопоставить, как
проанализировать, как стать тем самым умным и самостоятельным, которому в жизни
это реально нужно, и приноровиться к решению сложных задач.

У
нас есть магистерская программа «Управление высшим образованием». У нас учатся
ректоры ВУЗов, которые готовятся менять управление в своих ВУЗах. Мы в разных
ситуациях приходили к ним и приводили их в разные ВУЗы. Очень хотелось бы,
чтобы они пришли в «Яндекс». Я считаю, что это лидер нашего интеллектуального
бизнеса. Очень красиво, стильно, остро организованы офисы «Яндекс». Мы там были,
у нас была небольшая встреча с Иваном Аржанцевым, он сейчас у нас в ВШЭ
возглавил факультет компьютерных наук. Он в «Яндекс» организовывал серьёзные
образовательные программы. Они рассказывали нам, как устроена жизнь. Они за год
количество сотрудников увеличили от 3000 до 6000 человек. Как это было возможно?
Наталья Зверёк сказала, что это просто. Это такой человек, у которого в жизни
всё понятно и просто. Каждый день мы об этом думаем, ищем правильных людей и
пытаемся организовать для них правильную среду. Она сказала: «Правильные люди,
которые мотивированы на решение сложных задач». Они им интересны. У них на лбу
это не написано. Они для них затеяли все образовательные программы и ищут их по
всей России. Занимаются по вечерам, летние школы проводят, все эти программы
оплачивают из своей прибыли. И все это для того, чтобы сохранить мотивацию для
решения сложных задач, Человеку по жизни становится интересно. Правильная среда
– это коммуникации. У них девять типов коммуникации, про каждый она
рассказывает подробно, включая бумажный журнал в «Яндексе». Каждую неделю проводится
открытая политинформация в большом зале, можешь и на своём рабочем месте её
слушать. Ключевые люди делают обзор, что за неделю произошло в мире в нашей
сфере, как мы должны изменить наши стратегические планы, чтобы понять, как себя
вести в этой конкурентной среде. Еженедельное выверение всей стратегии, чтобы
люди были вовлечены в неё и разделяли эти ценности. Это другая работа. Она
организована совершенно на других принципах. Это не как у учителей, которые
заполняют никому не нужные отчёты. Это коммуникация, которая становится
двигателем прогресса.

Есть
сельская школа в Татарстане, мы туда ездили на совместный проект с китайцами. У
них там есть автобусы для профориентации, это тестирование самого себя, что
тебе интересно. Эти автобусы разъезжают с разными кабинетами. Доступ в Интернет
есть обязательно. Вы на уроке работаете, у вас есть задание, вам его надо
сделать. Вы можете просидеть не на том сайте. Задача педагога – организовать
это взаимодействие, изучение и продвижение. Запретами тут не сработаешь. Вот
ключевая картинка, которую мне очень хотелось бы показать. Я хотела показать
организованное пространство в школьном образовании. Люди очень хотели понять,
что же создать, с точки зрения той самой среды общения, коммуникаций и
активности. Конечно, есть доступ в Интернет. Каждый сам сидит, у всех на руках
«флэшки», пишут туда свои задания. У всех есть индивидуальные компьютеры,
забирай его домой. Это начальная школа. Тут учитель ничего ненужного не говорит
у доски. А ты в это время сидишь в Интернете.

Вот
проект детского сада. Этот проект сделан в Лиле. Это просто стеклянная
пристройка к дому. За него вручили Лилю самую престижную премию в архитектуре.
Российские и советские архитекторы никогда её не имели. Но Лиль – город
специфический, он очень боролся, чтобы через них прошёл проект на Ла-Манш. Там
было многое сделано и в архитектуре, и в современном бизнесе. Но эта стекляшка
получила престижную премию. Когда я на неё смотрю, то думаю: за что дали?
Ответ, кстати, был простым. За развитие воображения. Это те пространства, где
развивается воображение, креативность. Без стен, групповой изолированности с
коридорами. Это прозрачное сооружение, в котором дети проживают и развиваются.
Всего два раза вручили такую премию за детский сад. В 1964-м году получил эту
премию детский сад в Японии. На 50 лет этот проект определил идеологию
строительства дошкольного образования. Он был сделан не без поддержки
премьер-министра Японии. Дети наверху, дети внизу, выбегают и бегают по крышам.
Около них никаких педагогов, за руку и строем водить невозможно. В Японии это проект
нарушил санитарные нормы и правила. Это абсолютно другое пространство для
развития, активности, самостоятельности, о которой мы говорили. Это то, что
внутри. Здесь разные секции, сегменты для того, чтобы можно было общаться, что
делать в деятельности, в содействии. Педагога вообще не увидеть. На дерево дети
лазят. Упадут – поднимутся. Это та среда, которая позволяет по-другому
организовать образование. Это тоже игровые сады и детские площадки в Японии. Мы
вбухиваем миллиарды рублей в эти бетонные коробки, законсервировав всю ситуацию
с развитием образования ещё на 50 лет, потому что те решения, которые мы
реализуем – это абсолютно отсталые решения 70-х и 80-х годов прошлого века. Мы
их делаем для наших самых юных учеников и воспитанников детского сада, в
мраморе и бронзе, бетонируя отставание навсегда. У всех мало места, у всех мало
денег, все делают игровые площадки наверху, там крошечная территория. Все крыши
обитаемы, везде играют дети, когда им хочется.

Я
хотела вам показать эти картинки, чтобы понять, что само пространство в
образовании, школа должна быть без стен, прозрачна и открыта, с выходами в
Интернет. Мы живём в этом информационном пространстве, закрыться от него
невозможно, можно только научиться в нём жить вместе со взрослыми и друг с
другом. Другого нет вообще. Чем больше стен мы городим, тем более отсталыми, изолированными,
не думающими мы оказываемся.

 

Реплика:

По теории мы хотим планы для всех, на
практике мы получаем шикарное здание, за которое заплатили огромное количество
денег, а местные чиновники купили себе несколько коттеджей. А в результате в
этом шикарном здании с садиками преподавание то же самое, что и было. А школа
эта будет для элитных, а не для простых граждан.

 

Ирина Абанкина:

Вы задаёте правильный вопрос. Вот эти
все решения, которые я показала, стеклянная пристройка, японский детский сад,
реконструкция заводских районов в Париже, они в три раза, в пять раз дешевле
того, что делаем мы. Это очень дешёвые и рациональные решения, с огромной
экономией площадей, с огромной экономией на строительных материалах,
максимально открыты и доступны. Вы видели, сколько детей в детском саду в
Японии. Они туда приезжают совершенно открыто, не надо подавать заявление,
стоять в очереди. Ты приезжаешь и играешь, там есть педагоги. Там к детям
привязывали разные измерители. Если ребёнок приходит в детский сад в Японии, то
он за первые полчаса пробегает в шесть раз больше, чем обычно. Мы считаем, что
детям нужна физическая активность. Ребёнок обязательно сбегает на второй этаж
по лестнице, пробежит по кругу наверху, спустится вниз. Мы способствуем
развитию ребёнка. Гиперактивность у детей снимается, разряжается. Это нужные
каналы выхода, успокаивания, приведения в норму, чтобы потом можно было заняться
более спокойными делами. Это выплеск и развитие, когда дети устают от
послушания, от того, что строем и за ручку. Если мы эти казарменные манеры не
уберём, с этим ничего не получится. Педагогов там не много, но они очень
высококвалифицированные.

Вот
здесь у нас одна из самых ключевых проблем. Нет у нас никакой молодёжи в
школах, а те, кто приходят, чувствуют себя не уютно, не комфортно. Америка
воспользовалась кризисом. Как только первые удары кризиса были в 2007-2008-м
году. А у них ступенчатая модель. 24 ступени в школьном образовании по зарплате
учителей, каждый год они двигаются, им повышают зарплату. Раз в два года надо
продвинуться. Там и предметные знания, и всё остальное. Они понимают, что
пожилые учителя слишком дорого для них стоят. Им надо много платить, а
эффективность гораздо ниже. Они предложили очень серьёзные бонусы, чтобы эти
люди ушли, чтобы взять молодёжь. Вы видите, какая у них структура. Кто работает
двадцать и более лет, тех четверть. Они не делают погоду в педагогических
коллективах. У них достаточная когорта опытных педагогов, которые имеют опыт.
Но у них 15% совсем молодых, до пятилетнего стажа. Европе такого не удалось.

В
нашей ситуации, что в четвёртом, что в восьмом классе работают педагоги, у
которых предыдущее образование, которые очень боятся за своё положение, загружены
совсем не той отчётностью. Им сменить свою позицию достаточно сложно. Ученики
им нужны для того, чтобы сохранить свою профессиональную позицию, заработать те
или иные стимулирующие баллы. Они обеспокоены собой, а не учениками. Эта
ситуация серьёзная. У нас нет хороших механизмов выхода на пенсию, в том числе для
педагогов. У нас очень серьёзные проблемы с тем, чтобы человек имел возможность
жить на пенсию. За год-два этого не решить. С новым законом об образовании мы
ухудшили это положение. Льготы по коммунальным платежам мы выплачиваем
проживающим и работающим в сельской местности, в посёлках городского типа. Если
бы у нас было желание помогать оплачивать, то это можно было бы решать. Задача
системная, вы совершенно правы. Создавая среду, нужно наполнить её педагогами,
которым интересно работать. 4-5% молодёжи, которые приходят, это одиночки в
школе, которые чувствуют себя не уверенно. В этой среде им очень не комфортно.
Доля тех, кто уходит, из молодёжи, даже решившись прийти работать в школу,
чрезвычайно низка. В школе ещё ничего. В детском саду совсем плохо. Не
встретишь мужчин, в отличие от детских садов в других странах. Это нормальная
профессия, в том числе, и для мужчины. Она интересная, потому что приходишь в
детский сад, не важно, в Норвегии или в Голландии, написано: «Театральная
студия», «Конструкторское бюро», будто в университете. Там сидит педагог,
который этим и занят. Ребята туда приходят, когда хотят. Ребята сами выбирают
занятия. Еда у них – шведский стол. Когда ребёнок хочет, тогда и ест, что
хочет, то и ест. Педагог помогает ему налить чай или суп. Не хочет – не надо
его есть. Вам почистят морковку, порежут яблоко. Еду привозят, никто на кухне
не стоит. Может, я резковато говорю. Но, в принципе, если родители не хотят
оставлять ребёнка в детском саду, можно поиграть до обеда, можно снова
вернуться, можно не возвращаться совсем. Еда платная, не такая дорогая. Если
семьи малообеспеченные, им стараются в этом помочь. Это отношение к человеку,
его воспитание становится реальным, если он развивается в среде, если у него развиваются
коммуникативные навыки, умение становиться лидером, общаться. В этом измеряется
его образованность, это становится его реальным внутренним ресурсом, его
потенциалом, его богатством. Тогда у него другие возможности в университете.

 

Реплика:

Правильно ведь я понимаю, что это не
только Ваше мнение по поводу того, какими должны быть у нас детские сады.
Почему же ничего не меняется?

 

Ирина Абанкина:

Я тоже иногда задаюсь этим вопросом.
Мне кажется, что несколько факторов на это влияют. Первый это очень серьёзное
сопротивление профессиональной среды на любом уровне, потому что те меры,
которые мы предлагаем, носят внешний характер, по отношению к самому главному,
к корпоративной культуре. Менять надо представления людей и корпоративную
культуру, корпоративную этику. Та культура, которая сегодня у нас удерживает
педагогов, которая позволяет человеку сказать, что он педагог, очень сильно
отличается от того, что в другом мире. Мы почти не вкладываемся в изменение
этой корпоративной культуры. Это очень сложный и тонкий процесс. Почему у нас
не приживаются демократические ценности? Почему у нас не приживается другое
отношение педагогов к детям, другие взаимоотношения педагогов с детьми? Что-то
делается из этого, но наши меры, фактически, заставляют изыскать резервы,
которые взять легче, и под эти резервы подтянуть старое, в нём что-то было
хорошее. Поэтому подтянуть старые решения, подтянуть предметную школу. Мы в
конце 90-х разболтали её, в начале 2000-х это проявилось в снижении наших
показателей в международных сравнениях. Мы решили, что нам не хочется занимать
такие низкие позиции, нам надо подтянуться. Мы подтянулись административным
давлением и использованием тех резервов, которые имела старая система. Нам не
хватает интеллектуального потенциала, мобильности, готовности людей к тому,
чтобы сделать реальные системные радикальные изменения, в первую очередь,
касающиеся именно культуры отношений и поведения. Получается всё время
консервация, потому что за два года построить то, что мы хотим построить,
невозможно. И не надо ставить эти показатели для того, чтобы освоить выделенные
миллиарды. Когда эти миллиарды выделят, ничего другого не можем, как только схватить
старый проект, зачистить давно купленную площадку, залить туда бетон.

Я
расскажу один случай. «Винзавод» (вы знаете, что это вполне креативная площадка
в Москве) вместе с «Мирбанком», вместе с нами как экспертами организовал
конкурс. Он был завершён в 2013-м году, а объявлен был в конце 2011-го года,
для молодых архитекторов, чтобы они предложили свои решения. До этого у нас был
проект вместе с «Мирбанком». Мы предложили шести регионам – Якутия,
Красноярский край, Самарская область, Московская область, Чувашия,
Ханты-Мансийский автономный округ – сделать публичный доклад по развитию
дошкольного образования для себя и для мира. Каждый из докладов этих регионов
был опубликован. Главное было – попытка понять, где ты находишься, о самом себе
высказаться публично. Отнеслись к этому все по-разному, в том числе Якутия. Она
убедила «Мирбанк» дать ей по межбанковским ставкам кредит для строительства
дошкольных учреждений. Там много делается. Ханты-Мансийск заказал эти проекты
молодым архитекторам. Вот, идёт представление этих проектов. Архитекторы
плоховато говорят. Тут они показывали свои проекты, как они сделали его из
разных небольших площадок по 50 мест, заказ был на 250 мест. Ребятам трудно,
когда их много. Показывали, как они организовали проходы и коридоры. Они
поняли, что если убрать стены и коридоры, можно сэкономить пространство. Можно
и на туалетах сократить. Это очень интересные проекты. В Белоярске проект был,
в Берёзове – это холодные северные территории. Мы пригласили СанПиН, который
сделал немало для негосударственного сектора, отдельные нормы для жилых
помещений. И тут от СанПиНа Плаксин сказал: «Как это вы сделали один туалет
вместо двух? Это недопустимо. Наша главная задача в дошкольном образовании – научить
детей высаживать на горшок». Он в этом глубоко уверен. Я его спросила: «Вы про
собак говорите, или про детей?» Все эти кирпичи у нас в головах, их нет в
действительности. Это ещё не построено, но в головах это сидит железобетонными
конструкциями. Если мы будем продолжать относиться к детям в детском саду,
реализуя главную задачу – высаживать на горшки – то все слова об ответственности,
самостоятельности, толерантности, демократических ценностях это пустой звук для
нас. Общество к этому не готово, этих ценностей не разделяет. Если люди этого
не разделяют, то какая тут мотивация к изменениям? Наоборот, сопротивление
изменениям.

Профессиональная
этика в разных профессиональных группах настолько впаяна в сознание, что иногда
мы говорим, что-то делаем, а потом, как в анекдоте, все равно получается автомат
Калашникова. У нас очень серьёзно не подготовлены именно профессиональные
сообщества к тому, чтобы осуществлять системные изменения. Нет диалога между
профессиональными сообществами. В этой ситуации, если к чему-то надо
прикладывать усилия, то к своим собственным головам, представлениям о том, как
жить и что для нас важно. Вроде бы, образование для этого и нужно, и тут у нас
тоже слегка устаревшая система. Когда к нам приезжал Майкл Фулман, который провел
очень серьёзные реформы в Анталии (в отличие от других провинций, не вполне
прогрессивной провинции), вывел её в лидеры, он писал свои семь пунктов, что
надо делать. Первый – это сама прогрессивная педагогическая концепция, потом
второе, третье. Мы это совещание проводили в огромном зале среди лучших
педагогов и профессионалов. Первый пункт у нас проскакивает, у нас своя по
жизни самая передовая педагогическая концепция, а то, что мы в ней самые отсталые,
это просто не осознаётся. Мы общество с очень большим взглядом назад в
образовании. В этом смысле мы очень мало готовы делать для того, чтобы видеть
вперёд и двигаться вперёд. Мы очень консервативны. Может быть, я резко высказалась,
но общество у нас – просто ингибитор в образовании. Само в реформах не
участвует, но тормозит любые начинания. Опереться не на кого. Не может быть
серьёзной реформы без серьёзных движущих сил.

К
вашим семинарам я отношусь так: мне кажется, что это создание и формирование
элиты ровно в одном, в умении думать. Те вопросы, которые здесь задаются,
именно про это. Про то, чтобы подумать, как изменить наше представление обо
всём. Накачать финансами, организовать те или другие курсы по переобучению –
это всё возможно. А организовать системную работу, семинары с такими ребятами,
как вы, это уникальность в нашей стране. Эти многолетние усилия делаются, это
незатухающая инициатива, но этого мало для нашей критической ситуации.

 

Реплика:

Если взять не государственное
финансирование, а частную инициативу, построить детский сад, похожий на тот,
который Вы показали. Есть СанПиН, который контролирует то, что построено. На
территории нашей страны они будут этому препятствовать, официально нельзя будет
водить детей в этот детский садик. Всего скорее, его закроют.

 

Ирина Абанкина:

Вы совершенно правы, мы с этим
сталкиваемся всё время. Их вынуждают заниматься социальными услугами по
присмотру и уходу, считают, что образованием они не занимаются. Их не
поддерживает бюджет, к ним ходят частые проверки, по 70 проверок в год, с
желанием не поддержать, а закрыть.

 

Реплика:

Можно как-то их обойти эти законы,
как-то защищаться?

 

Ирина Абанкина:

Сейчас это одно из самых серьёзных
замечаний, у Медведева намечена встреча по этому поводу. Мы как эксперты, её готовим.
Нужно, во-первых, снять барьеры развития негосударственного сектора,
инициативных проектов, чтобы их защитить, в отличие от учреждений, которые
есть. В Белгороде созданы ассоциации негосударственных учреждений, они
оказывают консультационную помощь, но перед этими проверками большинство из них
беззащитны. Все эти проверки приходят с наглыми словами: «Мы не уйдём отсюда,
ничего не найдя, наверняка, у вас что-нибудь не так». Индивидуальный
предприниматель готов открыть в своём доме, квартире детский садик, но у него
по СанПиНу должно быть три смены постельного белья на каждого ребёнка. Конечно,
нет. Он открывает какую-нибудь краткосрочную группу, но за счёт бюджета ему
никакие деньги дать нельзя. Мы уже столкнулись с этим. Группы переполнены, дети
болеют. Роспотребнадзор зафиксировал повышение заболеваемости детей. Они не
хотят ходить в сад. Они там устают от того, что их заставляют подчиняться и ходить
строем. Здесь к воспитателю нет претензий, у неё тридцать детей. Одна мама мне
сказала, что приплачивает воспитателю, чтобы её ребёнка одевали последним на
прогулку последним, а раздевали первым, потому что сорок минут надо, чтобы
одеть тридцать детей. Ребёнок вспотел, погулял, после прогулки он снова
вспотел, в итоге после каждой прогулки он две недели болеет.

То,
в какие условия сейчас поставлены воспитатели, невыносимо. Можно поднять им
зарплату, но мы как общество не договорились, что мы направим ресурсы на их зарплату.
Выход один – сократить вдвое.

 

Реплика:

Речь о том, какие именно кадры
работают, какие кадры управляют. Они, в своей основе, консерваторы. У нас в
Ростове-на-Дону была такая проблема. Мой научный руководитель, которая меня
курировала, когда я писала диплом, хотела написать о пользе инклюзивного
образования для слепых детей, детей с нарушенным слухом, и найти для этого
садик. В Ростове-на-Дону все садики были интегративные. Куда бы она ни
обращалась, с ней не хотели сотрудничать, потому что они привыкли к своему
укладу. Даже если приводить какие-то примеры пользы инклюзивного образования,
их не рассматривали в силу того, что привыкли работать по определённой системе.
Менять они ничего не хотели. Единственный садик, который она смогла найти, был
в городе Батайске. По истечении 4-х лет, когда они увидели, что это
действительно образование эффективное, пара садиков поменяла своё отношение к
этому образованию. Но в большинстве своём садики привыкли работать по
наработанной программе, так и не поняли своего отношения к образованию.

 

Ирина Абанкина:

Совершенно с вами согласна. Вы
абсолютно точно говорите, но это наши внутренние изменения, готовность,
открытость к инициативам. Мы всё время оказываемся в ситуации недружелюбной
среды, в недружелюбии, затаптывании новаций.

 

Реплика:

Я хотел привести один пример,
наблюдение. У нас много зависит от преподавателей, но очень многие из них не удовлетворены
своей жизнью и это проецируют на детей.

Например,
у меня был однокурсник в университете. У него читали два преподавателя. Один
блок читал один преподаватель, другой блок – второй. Первый преподаватель приходила
и 15 минут в начале лекции кашляла и чихала, жаловалась на жизнь, что у неё много
лекций на сегодняшний день. 15 минут слушали её притчи. Второй преподаватель
пришёл через два месяца на второй блок. Она выглядела совершено по-другому. Она
практикующий юрист, такая же нагрузка. Вела у многих групп, при этом везде
успевала, имея и семью и ребёнка, который счастлив и доволен. Но таких единицы.
Они успешны и могут заряжать примером, поделиться опытом, показать на практике
применение. Первая преподавательница всю жизнь сидит и жалуется. Читает лекции,
нигде не работала, всегда была в университете, от аспиранта до профессора, у
неё не было никаких примеров или какие-то абстрактные. В этом ещё проблема.

 

Ирина Абанкина:

Вы абсолютно правы, вы подцепляете сложную
культурную идею. Я уже сослалась на Ивана Аржанцева и Наталью Зверёк. У Вани
пять детей, у Натальи четверо, причём Наталья про «Яндекс» узнала от своей
дочери, которая победила на математической олимпиаде. Так Наталья пришла в эту
компанию работать. У меня сын ходил на олимпиады, звёзд с неба не хватал, но
задачи были сложные. Я сама пробовала их решить. Смотришь результаты, и
находится девочка, которая решает все задачи. Теперь я точно знаю, что это дочь
Наташи Зверёк. Это мотивированность себя и семьи. Она достаточно молодо
выглядит, хотя не молодой человек. Активность, жизненная позиция и энергетика
здесь очень важны. Вы правы в том, что это не единичный случай. Было такое
обследование, сравнение учителей всего естественнонаучного цикла, математиков в
том числе, и заместителей руководителей по информационным технологиям. Это
сравнение проходило по разным странам. У нас было два первых места. Одно из них
по глубокой неудовлетворённости педагогов своей работой. Мы самая
неудовлетворённая страна. И у нас самая низкая квалификация. Стали
анализировать. Все с высшим образованием. Оказалось, что в обследовании
учитывалось совсем другое. За последние три года, за последний год, за
последние пять лет, где были по своему предмету? На каких конференциях, какую квалификацию
повысили? У наших всех прочерк. Дипломы, полученные 20-25 лет назад, не
учитываются. Мы оказались страной с самым низким квалификационным потенциалом.
Это не случайно. В PISA
2012-го года тоже был вопрос по поводу счастья, опрашивались пятнадцатилетние
школьники. У нас страна с несчастливыми детьми. У нас не такие ужасные
результаты. Мы в группе стран с результатами ниже средних, мы в третьей группе,
возглавляем её. Последнее время у нас наметилась некоторая позитивная динамика.
Когда-то я работала вместе с медиками с детьми, страдающими челюстно-лицевыми
деформациями. Это врождённый дефект, который нарушает всё: речь, внешний вид,
коммуникацию общения. Этим детям всё время делают операции, в том числе, под
общим наркозом. Психологи, с которыми мы приходили, говорили, что, несмотря на
то, что есть дефекты, надо сформировать позитивную «я – концепцию». Задача
школы, куда приходят эти ребята, сформировать позитивную «я – концепцию». Это
ключ к реформированию существа образования. Мы много раз с Тиграном Шницем,
который во Всемирном банке, обсуждали результаты PISA . Мы всё время говорим, как подтянуть
ответы на вопросы. Но не в этом дело. PISA
продемонстрировала самое главное: ребята чувствуют себя почти самыми
несчастными в мире. А у наших соседей, даже у Казахстана, совсем другое
отношение к себе, чувствуют себя вполне счастливыми людьми. Вьетнам первый раз
участвовал в PISA,
так он на седьмом месте, обогнав все европейские страны. Здесь ситуация
серьёзная, одинаковых рецептов нет.

Я
хотела рассказать о довольно интересном исследовании Марка Брэя, он к нам
приезжал. Он занимается теневым образованием. Оно не существует само по себе.
Это не потому, что коррупция. Это та тень, которая либо сопровождает, либо нет
в разных странах образование. Некое репетиторство по основным школьным
предметам: математике, химии. Убери эти предметы, и это образование исчезнет
тоже. Это не музыка и танцы, это помощь в освоении основных образовательных
предметов в школе. Он смотрел, какие страны сколько на это тратят, как это
организовано. Где-то есть индивидуальные репетиторы, где-то специальные фирмы.
Россия в этом не участвовала. Он просил предоставить данные, но это не так
легко. Оказалось два полюса. На одном полюсе Южная Корея, на другом Финляндия.
Корея всё время в лидерах, у них с Сингапуром всё по 600, что рассуждать, что
думать, что отвечать, что решать задачи. Очень высокие результаты. Она тратит
2,7% ВВП на это теневое образование. Это сопоставимо с самим школьным
образованием. Теневое образование по расходам на него в размер самого
образования. Очень престижное образование. Марк Брэй говорит, что есть
сложности, дети перегружены, возникает неравенство. Есть негативы и позитивы,
но они везде в лидерах. Финляндия тратит 0% ВВП на теневое образование, там это
несуществующая реальность. Это ответственность школы. У них серьёзная
диагностика. Финляндия это та страна, в которой образование не для всех, а для
каждого. Идеология построить образование для каждого, в зависимости от его
желания, способностей, с сохранением его мотивации – задача для очень
квалифицированных людей. Это квалификация по выращиванию мотивации. Образование
– это тоже машина по выращиванию и сохранению мотивации. Мы её плохо освоили, а
натаскать на знания мы умеем. Но это не имеет прямого отношения к современному
представлению об образовании.

Поделиться ссылкой:

Ирина Всеволодовна АБАНКИНА

Заместитель директора Института развития
образования НИУ ВШЭ 

Поделиться ссылкой:

Ирина Всеволодовна Абанкина

Заместитель
директора Института развития образования ГУ ВШЭ

 

Ирина Абанкина:

Хотелось бы начать с
того, что, наверное, сегодня стратегия наших семей на образование – одна из
самых долгосрочных стратегий, которые у нас есть. Ничто люди не планируют так
долго, как образование своих детей. В общем-то, это двадцатилетняя стратегия. Не
карьеру, не жилье, не какие-то другие жизненные планы, даже личностного роста,
а образование детей на 20 лет. Начиная уже с детского сада – это такая точка
доверия. Это стало социальной нормой. Сначала мы прирастили высшее образование
как обязательную социальную норму (для семей в их стратегии), а теперь уже и
дошкольники. Сами спровоцировали, наверное, этот бум с дошкольным образованием,
эту очередность, толкание в этой очереди, наращивание ее. Держим на уровне
полутора, двух миллионов. Там все стоят, даже те, кто не собирается в этот
детский сад. Но все равно, в очереди постоять всегда приятно.

Тем
не менее, есть понимание, что образование – один из основных ресурсов человека,
который нужен в современном мире, что он помогает быть успешным и прожить
интересную жизнь. И все начинают для своих детей где-то с 2-3-х летнего
возраста. Считают, что надо отдать в детский сад, проговаривая замечательные
слова о социализации. Никто из нас точно не знает, что это такое. Но слова
говорить, конечно, надо. А как живут? Дворов нет. Няня, которая плохо говорит
по-русски. Как же ребенок научится? Поэтому, безусловно, с 2-х лет, с 3-х лет
наверняка и до окончания высшего образования, лучше даже, если магистратура. Семьи
сегодня, где бы они ни были, в городе или в селе, считают, что, конечно,
образование обязательно надо детям дать. Все остальное, как раньше, в 19-м,
18-м веке было: приданное, еще что-то. Все это имеет значение. Главные
инвестиции для семьи – это инвестиции в человеческий капитал. И это инвестиции
с 20-ти летним сроком. Самые длинные и самые серьезные из всех, которые,
наверное, сегодня планирует семья.

Мы
проводили исследование – китайцы были инициаторами этого исследования – они
хотели, чтобы в трех странах мы сравнили образовательные и карьерные
траектории, причем, сельских ребят и сельских школ. И мы выбрали: они три
региона у себя, мы три региона у себя, Казахстан тоже три региона. Анкету, весь
инструментарий разрабатывали мы. Мы это исследование провели и поняли, что у
нас точно так же, как и у них: кто бы ни жил в селе, все хотят продолжить
образование. Причем, лучше, если в ВУЗе. Уехать из села, вообще говоря,
навсегда и никогда туда не возвращаться. Даже если будут дети, даже если будет
семья, все равно остаться в городе. Причем, остаться человеком образованным – и
это такая новая волна урбанизации. Чтобы не так, с дворника начиная, в городе
прорастать. Хорошо, если дети, а то и в третьем поколении став реальными
настоящими горожанами. Нет, с самого начала, спустившись в город на золотом
парашюте, освоив именно через высшее образование, как надо жить в крупном
городе. Потому что, учась в университете, все эти 3-4-5 лет человек
одновременно осваивает город, и после этого имеет такие же шансы, как и другие,
получить интересную работу, профессию.

Разница
для наших стран заключается в том, что у нас село совершенно обезлюдело,
проблемы очень серьезные. В городе, и не в каждом, только в очень крупных
столицах так уж легко найти более современную и интересную работу. А в Китае
ситуация другая. У них действительно, реально, как они нам говорили, в селе 270
миллионов лишних людей. 270 миллионов – это просто две наши страны. И дальше
просто, как рисунок из советского учебника. У нас так много рунного труда, так
много ручного труда, нам так надо переходить на индустриальные технологии в
сельском хозяйстве. А людей очень много, участочки очень маленькие. Вы не
помните, но я-то точно помню, у нас был такой рисунок в учебнике: стоит мужик,
большой, большой, в лапте, на таком маленьком участочке с заборчиком и не
знает, куда ему ступить на таком крошечном участочке. Им тоже нужно укрупнение
сельхозтерриторий, угодий, чтобы перейти к современным индустриальным методам и
способам. И поэтому для них сельское образование и качество этого образования –
это просто билет на выезд в одну сторону, без обратного билета.

Они
у нас спрашивали: «Что такое у вас село?». Ответить на этот вопрос довольно
сложно. Сложно было сравнивать, даже нам, что такое у них село и у нас село,
очень сложно. Мы говорили: «Вот, виды сельскохозяйственной деятельности». Но,
ни тип жилья, ни способ времяпрепровождения, ни тип экономической деятельности,
ничто село не характеризует. У них села тоже по 20-30 тысяч – для нас просто
город. Там стоят заводы, точно такие же, как и в городах. С точки зрения жилья
и его качества, они тоже приближаются к городам. Поэтому, конечно, здесь очень
трудно нам было понять друг друга.

Для
них рубеж 9-го класса, когда мы проводили это исследование, последний год
бесплатного образования в Китае. После этого у них все платно. Поэтому,
конечно, для них очень важно было понять, как в других странах происходит
переезд, адаптация, выбор профессии, что предпочитают ребята. Ну вот,
оказалось, что у нас, у них, да и в Казахстане, конечно, мы предпочитаем, в
основном, переезд в город, образование. Инвестиции именно в свое развитие для
того, чтобы выровнять шансы, для того, чтобы иметь жизненные планы, которые
позволяют их реализовывать, где бы ты ни был.

Если
говорить про нашу страну с точки зрения того, сколько мы тратим на образование,
мы находимся точно в международном тренде. Мы тратим в соответствии с доходами
нашей страны. ВВП на душу населения, по покупательной способности, конечно,
сравнивая, то есть, с учетом стоимости доллара, с учетом стоимости
потребительской корзины, позволяет сопоставлять разные страны. И как вы видите
на этом рисуночке, – вон там Россия в тренде – у нас не очень высокий ВВП на
душу населения, но, в соответствии с этим ВВП, мы ровно в той когорте стран,
которые на образование тратят столько же, сколько здесь есть.

Но
если мы будем структурно смотреть, в процентах ВВП, данные 10-го года (это
последние, которые публикует международная статистика), у них запаздывание
довольно большое. Это было в конце 12-го года опубликовано за рубежом. Это вот
в 13-м году, естественно, появились, эти данные и у нас. Мы видим, что самый
главный недофинансированный уровень – это у нас уровень как раз обязательного
школьного образования. Да, мы чуть-чуть больше финансируем дошкольников, но это
скорее оплата нами услуг по присмотру и уходу, по питанию детей, оно у нас
действительно достаточно дорогое. Но там не столько дорогая образовательная
составляющая, сколько в целом эта связь и присмотра, и ухода, и образования. И
третичное образование, куда относятся и наше среднее профессиональное, и высшее
образование, и послевузовское образование. В принципе, мы совершенно
сопоставимы.

Все-таки
наше отставание от общего объема в процентах ВВП, если измерять образование,
конечно, связано с тем, что мы принципиально недофинансируем школы. Если мы
будем сравнивать в расчете на одного студента, конечно, более богатые страны с
пропорцией к своим доходам тратят, несомненно, в расчете на одного студента или
обучающегося, гораздо больше, чем мы. Но если мы сравниваем не абсолютные
значения, а структурно, то здесь вот очевидно, что у нас недофинансирована
школа. Поэтому мне хотелось бы сейчас показать вам результаты нашего
позиционирования международных исследований, где и как мы находимся, но с
учетом того, что финансирование у нас раза в 2 меньше, чем могло бы быть.
Поэтому, с точки зрения эффективности, нас, пожалуй, можно отнести к
суперэффективной стране, с учетом тех результатов, которые мы имеем, когда
говорим о том, что мы здесь делали.

Мы
участвуем с 95-го года, где-то с середины 90-х годов и стали проводиться эти
международные сравнительные исследования. В двух словах про них скажу. Галина
Сергеевна Ковалева, у нас, как правило, возглавляет она, руководитель
большинства международных исследований, которые есть в этой области. Поэтому по
всем вот этим ссылкам (они у вас останутся) можно проследить довольно длинную
историю. Я выковыряла как раз небольшое количество слайдов, чтобы говорить.

Исследования
проводятся, во-первых, по согласованным довольно долго международными
экспертами специальным измерительным процедурам. Их задают школьникам, которых
нельзя заранее предупредить, это должен быть срез в том состоянии, в котором
должен быть. Не надо готовиться, не надо заранее выискивать ответы. Страна
имеет право участвовать, если в ней участвует не меньше половины всех регионов,
входящих в состав этой страны. То есть, у нас это 45 субъектов Российской
Федерации. Случайная выборка. Она делается сначала пропорционально типам школ,
образовательных учреждений, если это не только школы. Там у нас, например,
включаются иногда и учреждения начального профессионального образования, по
разным уровням, когда проводится сравнение. И после того, как выбрана структура
этих школ, выбраны регионы, делается уже случайная выборка обучающихся. Все
говорят, что, с точки зрения достоверности этих результатов, они, конечно, максимально
достоверны, насколько их можно сделать. Поэтому не доверять этим результатам,
вообще говоря, возможности нет.

А
в основном ПИРЛС и ТИМС исследовали 4-й и 8-й класс, это три направления
сопоставления: функциональная грамотность чтения, математика и
естественнонаучная грамотность. Они берутся именно как функциональные. То есть,
чтение – это умение читать, делать выводы по тексту и отвечать на вопросы по
тексту, причем, как по его информационной, так и по образной составляющей.
Исследуются учащиеся по окончании начальной школы, 8-9-ти летние школьники. Мы
к концу начальной школы это проводим. После этого уже грамотность чтения не
оценивается, потому что считается, что это первая ступень, первый уровень
образования. А следующий тем и отличается, что умение читать дает возможность
дальше изучать другие предметы, оно становится инструментом уже для
образования, а не собственно его целью и задачей, как на первом уровне. Есть
замечательная фраза Майкла Барбера. Он был министром образования Великобритании
в период реформ, один из очень известных реформаторов вообще в мире, потом
работал в Гарварде, сейчас преподает в университете в Китае, его пригласили,
публикует довольно много работ, многократно бывал в нашей стране. Поэтому его
считают одним из очень серьезных экспертов в этой области. Он говорил, что «по
тому, как ребенок читает в восемь лет, я смогу сказать, сколько он зарабатывает».
Судя по успехам наших детей, наверное, мы могли бы зарабатывать больше всех в
мире.

ТИМС
мерит точно так же предметные компетенции в области математики и естественных
наук комплексно: химии, физики, биологии. То есть, представление о
естественнонаучной картине мира, решение задач, умение отвечать на вопросы и
так далее. Ровно это измеряет то, чему школа учит. Базы, которые я пока не
представлю, это уже другое исследование 15-ти летних ребят, которое говорит о
том, как ребята умеют применять свои знания к решению реальных жизненных,
практических задач. Вот там начинаются наши проблемы и дефициты.

В
отношении наших результатов. Мы и раньше демонстрировали неплохие результаты,
но, начиная с 2007-го года, у нас очень высокие результаты. В 2007-м году
фактически стали по ПИЗА первыми, скакнув сразу на 13 мест. И мы умудрились в
11-м году, когда было это обследование, удержаться в тройке лидеров, удержать
эти высокие результаты. По чтению – это результаты начальной школы, 9-ти летние
школьники, у нас средний возраст скорее ближе к 9,5 годам, то есть, когда
ребята заканчивают школы. Если говорить о чтении, мы умудрились в течение четырехлетнего
периода, с 6-го по 11-й год, удержаться на очень высоком уровне. Как вы видите
– это баллы из тысячи возможных – разница между баллами, разброс между нами,
Гонконгом и Финляндией, даже Сингапуром незначительный. Эти страны считаются
безусловными лидерами. И все остальные 45 стран, которые участвовали в
исследовании, ниже нас. Среднее значение по европейским развитым странам 500
баллов, практически по всем этим предметам. У нас, как вы видите, существенно
выше, все-таки, пятисот. И Германия, и Израиль, и Португалия, и все остальные
тоже ниже.

В
отношении математики мы немножечко хуже. Впереди нас находятся 5 стран. Мы на
6-7-м месте, если так можно сказать. Но тут уже только страны тихоокеанского
региона, никаких других стран здесь нет. Только они демонстрируют такие
результаты. Причем, Сингапур, как вы видите, здесь с Кореей и Гонконгом,
страны, которые имеют результаты выше шестисот баллов. Если говорить про
естествознание, Финляндия сюда снова возвращается. У нас здесь тоже очень
высокие результаты. Вот это количество стран, которое после нас: 35 в
математике и 44 в естествознании – это в зависимости от того, сколько стран участвует.
Так или иначе, конечно, мы выше, чем среднеевропейское значение, и мы
находимся, несомненно, в странах-лидерах, которые демонстрируют эти баллы.

Если
мы говорим про 8-й класс, основную школу. В основной школе у нас тоже
результаты очень хорошие. Мы выше, чем среднее значение по этим шкалам, в том
числе и по ОСР. И в 8-м классе, как мы видим, европейцев в лидерах не появляется
вообще. Только в естествознании Финляндия на одном уровне с нами. Все остальное
– это страны Тихоокеанского региона, с очень сильными возможностями Сингапура,
Кореи.

Про
Корею и Финляндию хотела рассказать. Довольно интересный результат, о котором у
нас рассказывал Марк Брей, тоже английский ученый. У него было очень интересное
межстрановое исследование. Он назвал это «теневым образованием». Теневым, в
смысле тени, которую отбрасывает школьное образование. То есть, это
репетиторство по основным школьным предметам. Не по музыке, танцам и всяким
другим, которые способствуют развитию человека и всему прочему. А тень, потому
что репетиторствовать по химии, физике или математике нет смысла, если эти
предметы не изучают в школе, причем, по тем программам, которые изучают. И
очень важно было понять, сколько занимаются дополнительно по предметам, которые
изучают школы. Причем, разные страны. И сколько денег на это тратят. «Теневая»
не значит, что она какая-то коррупционная. Теневая, потому что она тень к
школьной системе образования. Но формы занятий могут быть разными: это и фирмы,
которые занимаются, индивидуальные занятия с репетитором, на платной основе,
индивидуальные занятия и групповые. И он заявил, почему это хорошо. С одной
стороны, может, это помогает показывать высокие результаты. А плохо потому,
что, конечно, это перегружает детей, ведет к некоторой несправедливости в
образовании. Одни, вроде, могут платить, другие нет, кто-то может себе нанять в
дополнение дорогих репетиторов, кто-то не может. Ну, и перегрузки, которые,
конечно, сказываются на детях очень сильно.

Так
вот, оказалось, что Корея здесь, конечно, лидирует. Она тратит 2,7% ВВП на эту
теневую школьную репетиторскую систему. Это огромные деньги. Если сравнивать,
мы тратим, 4,2% ВВП вообще на образование. То есть, это 2/3 наших расходов.
Корея платит немножко больше, около 6% ВВП, но все равно, почти половину тратит
на репетиторство. Результаты очень высокие.

Финляндия,
которая подтягивается, правда, только по естественным наукам, по чтению с математикой
Финляндия хвастаться не может, хотя у Финляндии очень высокие результаты.
Финляндия тратит 0 на такое репетиторство. Это страна, в которой в принципе не
принято репетиторство. Они считают, что все должны сделать в школе, причем,
бесплатно. Учитель должен заниматься учеником столько, сколько нужно. Я бы
охарактеризовала эту систему, как систему, которая учит не всех, а каждого. В
этом смысле, у них очень сильно тестирование на входе в школу. Примерно 40-45%
детей считают, что нуждаются в индивидуальных образовательных планах с самого
начала. Это значит, что результаты и программы, которые они изучают, те же
самые. Просто траектория освоения этой программы у каждого разная, подстроена
под его способности, под его возможности, под то внимание, которое ему должно
быть уделено.

Здесь,
конечно, очень интересный феномен. Корея – страна, в которой примерно по 40-42
человека в классе, с самым высоким соотношением учитель-ученик, с очень жесткой,
авторитарной системой образования. Финляндия – страна с глубоко
индивидуализированными образовательными траекториями. Тем не менее, мы видим,
что и та, и другая системы приводят к высоким результатам.

Как
менялась вся эта траектория, и что мы здесь умудрились сделать в период всех
наших реформ? С точки зрения чтения, и в начальной школе у нас, несомненно,
очень серьезный прирост. Я говорю, мы в 2001-м году 13-е место занимали, в
2006-м стали буквально первыми и в 2011-м сохранили свой результат уже в тройке
лидеров. В отношении математики тоже есть улучшения. Но особенно заметны
улучшения в начальной школе у нас в естествознании. В общем-то, действительно,
в 2003-м году, когда впервые проводилось это исследование, у нас здесь
результаты были заметно ниже. В отношении 8-го класса у нас были провалы,
особенно по математике, в начале 2000-х годов. 2011-й год позволил нам
превысить наши результаты даже 95-го года. Ну, и в естествознании тоже удалось
преодолеть спадание и выйти на траектории, которые позволяют нам удержать эти
позиции.

За
счет чего у нас это получается? С одной стороны, мы все-таки умудряемся сжать
группу ребят с результатами очень низкими или низкими. Группа со средними
результатами у нас практически остается на том же самом уровне. Но мы сумели
прирастить, особенно в 8-м классе, по математике, как вы видите, группу ребят с
высокими и самыми высокими результатами. И, в общем-то, сегодня у нас почти
половина ребят, которые умеют демонстрировать результаты не просто высокие, но
и очень высокие. Если сравнивать это с другими странами – понятно, что у Сингапура
и Кореи, которые находятся в начале, высшего уровня ребят больше 40%. А еще
когда к ним 35% высокого уровня добавляется, то понятно, что это, в общем-то,
80% ребят, которые демонстрируют высший и самый высокий уровень. И это,
конечно, очень серьезная конкуренция. Трудно даже представить, как можно
придвинуться к этому уровню, потому что мы вот, сразу после них, с показателями
около 50% с высоким и высшим уровнем. Да, нам удалось, как мы помним, сжать эту
группу, но все равно с низкими и самыми низкими результатами у нас пока
остается ребят в три раза больше. После нас, практически с такими же
результатами, США, Финляндия. Но даже Германия уже хуже, как вы видите, потому
что группа лидеров, которые показывают наивысшие результаты, у них всего 5%. По
отношению к Сингапуру и Корее – это просто другой порядок ребят, которые могут
демонстрировать такие результаты.

И
в 8-м классе мы умудряемся сохранить это же позиционирование. У Германии
результаты даже не попадают здесь уже в лидеров, а США и Финляндия, конечно, оказываются
здесь в лидерах. Но, как вы видите, они скорее сокращают ребят, которые
демонстрируют такие результаты. Мы держимся на том же уровне, а наши конкуренты
в лице Сингапура и Кореи доводят самый высший уровень уже практически до 50%. И
это, конечно, то самое наращивание потенциала усиления образования от ступени к
ступени, которое идет не с потерями, а, конечно, с наращиванием. Причем, за
счет сжатия ребят с низкими результатами и за счет наращивания высоких.

Что
же в естествознании? Картина тоже похожая. Как вы видите, мы здесь тоже сумели
с 25% снизить практически до 15% долю ребят, которые не осваивают программу. В
8-м классе она, конечно, немножко побольше, скорее, 20%. Но все равно это
неплохие результаты. Если мы сравниваем с другими странами, то картина примерно
та же. Единственное, что здесь уже по 50% с высокими результатами вряд ли
кто-то демонстрирует. Тем не менее, мы видим, что Сингапур оказывается в
несомненных лидерах, даже по сравнению с Кореей. США примерно так же, как и мы.
А перед Германией мы здесь выглядим действительно лучше, чем школьники.

Теперь
мы возьмем – и вот это, наверное, одна из самых главных картинок – и поймем, за
счет чего нам удается удерживать высокий результат, и где у нас все провалы и
дефициты, которые потом сказываются очень сильно уже при исследованиях PISA в
15-ти летнем возрасте. Действительно, мы, в основном, имеем высокие результаты
за счет предметной школы, за счет знания предметов, за счет знания компонентов
того, что называется knowing, именно знания. А
вот если нам надо показать умение их применять, анализировать, рассуждать,
делать выводы, тут у нас, конечно, ситуация хуже. То есть, наши 539 баллов
складываются за счет того, что мы можем сделать 548 за счет знаниевой
компоненты. А если мы говорим о том, чтобы рассуждать, делать выводы, уметь
решать нестандартные задачи, вот тут, конечно, у нас ситуация хуже. Но, на
самом деле, по этим показателям 36 стран, которые сравнивались, хуже нас. А
выше только 5 стран, как вы видите, и все это страны Тихоокеанского региона.
Причем, следует отметить, что Корея, любого типа и вида задачи решает одинаково
хорошо. У Сингапура, может быть, как у нас, есть некоторое снижение, но
все-таки гораздо менее заметное и важное. А у Японии даже обратная картина. Они
как раз восполняют свои позиции умением решать и стандартные, и нестандартные
задания, применять полученные знания. И в этом смысле, конечно, для них важна не
только предметность, но еще и те самые навыки по решению задач, которые есть.

Тут
хотелось бы сослаться на исследование Высшей школы экономики совместно с
Всемирным Банком, где мы опрашивали работодателей. Были примерно 1200 работодателей.
В том числе, из них специально выделены инновационные предприятия, кто
выпускает инновационную продукцию, применяет новые технологии и так далее. Тоже
специальная анкета была, чтобы вычленить. И вот, если спрашивать, в чем основные
дефициты наших ребят, они тоже говорят, что в умении принимать решения в
нестандартных ситуациях. Если ситуация нестандартна, то умение найти эти нестандартные
решения, умение работать в команде, стать лидером этой команды, разработать
стратегию для решения тех или других практических задач – это, конечно,
действительно реальный дефицит. Практически ни у кого из работодателей не было претензий
к профессиональным знаниям. Они считают, этого вполне достаточно. Это даже не
обязательно. Это серьезно сказывается, и у 15-ти летних школьников при PIZE мы
скатываемся в группу стран с результатами ниже средних. Да, мы сейчас там
улучшили свои результаты. Последнее обследование было в 12-м году, сейчас
должны быть публично предъявлены эти результаты. Они уже доведены. Мы снова не
смогли попасть в группу со средними результатами, хотя очень старались. Именно
потому, что там уже задачи вообще не касаются, как правило, школьных программ.
Задачи не такие сложные, но они требуют именно вот этих навыков: посмотреть
чуть шире, вспомнить задачи из разных областей и соединить знания из физики,
химии и биологии. Причем, как говорят многие исследователи, которые наших
школьников исследуют, если нашим ребятам сказать, что это задача по физике, она
решается гораздо лучше. Если не сказать, что это задача по физике, она решается
гораздо сложнее. Все равно, даже если сказать, что она по физике, там нужны знания
и из других областей, причем, иногда самые простые. Например, надо понять
задачу с учетом того, что машина заворачивает, происходит сбрасывание скорости
на повороте. Нужно просто понять, оценить эту ситуацию. И тогда она решается.
Или предложили оценить площадь Антарктиды, которая, вообще говоря, если на нее
посмотреть – карта специально приводится – очень похожа на круг. И нужно
применить с учетом этого П*R^2. 8-10-12% на то, что она не совсем круглая. Но
вот это вот взять, взглянуть со стороны оказалось довольно сложно. И в этом
смысле, конечно, оказывается, что и наши педагоги, и наши школьники не в
состоянии приподняться над жесточайшей предметностью, разлинованной у нас на
эти 5-6-7 уроков, который каждый по-своему, и никуда. И педагоги тоже говорят:
«Вы хотите, чтобы мы научили детей лидерству, или работать в команде? Ну,
скажите, как нам это сделать на нашем предмете». Потому что за пределами
предмета тоже для них ничего нет.

У
нас есть уже регионы, которые очень жестко пошли по модели Сингапура – это
Татарстан. Я хотела показать несколько фотографий, во что это выливается.
Причем, это сельский район. А, нет, тут вот еще один слайд. Он, собственно,
демонстрирует, что, в отличие от Сингапура и Кореи, которые наращивают
результаты при переходе со ступени на ступень, из класса в класс, мы не всегда
можем это сделать. То есть, у нас это получается в естествознании. Ведь в 7-м
году писали естествознание, учась в восьмом классе, те ребята, которые
показывали определенные результаты в четвертом классе. И, соответственно, в
11-м году те, которые учились в 7-м. И, как мы видим, у нас в естествознании,
хотя некоторое ухудшение, но сохранение позиций, а в математике у нас даже есть
некоторое снижение. Нам не удается обеспечивать эту поступательность. Понятно,
что те задачи, которые задаются в 8-м классе, конечно, сложнее, чем в этом.

Но
что такое переход на сингапурскую систему? Показываем сельскую школу.
Азнакаевский район в Татарстане. В городе у них еще большая оснащенность. Мы
как раз с партнерами из Китая туда ездили. Наши сельские туда приехали, потом
они к нам. Поэтому у меня сегодня под рукой были эти фотографии, и я их сюда
накидала. Интерактивные доски, с которыми все уже работают, компьютер у
каждого. Дальше будет видно, вот здесь, работают действительно. Ну, и
галстучки, как вы видите, татарские. В принципе, это, конечно, уже та
технология, которая называется One-to-one. У каждого свой компьютер. Каждый
работает с ним. Он остается в школе, но, в общем-то, и сельские школы, и другие
уже сделаны. Да, вот здесь хотела показать, вернуться. Вот видите, у них такие
браслетики. Это флешечки, на которые они все записывают. С этой флешечкой они
уходят домой. Естественно, можно и в библиотеке сделать домашнее задание. Вот
так флешечку прикладываешь, на нее все записывается, на этот манжетик у
каждого. Видите, там вот, у каждого такие синенькие? Если не хочется в
библиотеке сидеть или в школе в компьютерном классе, то можешь дома все
сделать. Эти все компьютеры, все оснащение здесь, а с этим они ходят.

Но
как только они начинают работать уже в более старшей школе, конечно, уже
никакого сидения в ряд за партами нет. Конечно, это уже работа в командах, уже
складываются и лидеры этих команд. Причем, эти команды могут быть разные по
разным предметам. Но, тем не менее, это уже переход на работу в мини-группах с
интерактивными досками. И, как мы говорили, это у них такой мобильный автобус,
который они сами в своем сельском районе производят. Это профориентация. Здесь
и компьютерное тестирование. Он так объезжает постепенно все школы, знакомя
ребят с профессией, давая им возможность себя протестовать, чтобы им сказать,
насколько они годятся к тем или иным профессиям. Потому что, конечно, в каждой
школе в селе этого не реализуешь, а это у них, в том числе, еще и медицинская
помощь, и стоматологические кабинеты мобильные, которые ездят и делают. Вот
этот переход от сидения за партой, от авторитарной модели, к работе самому, на
своем компьютере, с ответственностью за свои результаты, мы надеемся, будет
давать результаты. На самом деле, многие регионы перешли к этой технологии
one-to-one. Москва-то просто «макинтоши» закупила всем детям, это понятно. А
это Татарстан посчитал, что совершенно не целесообразно на это раскошеливаться.
Но, тем не менее, это не только в городах, но уже и в селе.

Теперь
я перехожу к главной проблеме, которая у нас есть. Почему нам все-таки довольно
трудно вырваться дальше? Мне кажется, что мы на некотором исчерпании своих
ресурсов. Потому что, на самом деле, разрыв в поколениях между нашими учителями
и учениками только усиливается. Конечно, мы не можем обновить кадры и пустить в
школу молодых учителей. Ну, не получается у нас это. Мы видим, что синенькое –
это учителя, у которых стаж работы 20 и более лет, те, которым сейчас уже по 50
лет. Это, фактически, то самое поколение, которое мы называем беби-бумерами,
которое родилось в 60-е годы, когда во всем мире был отмечен бум с этими
рождениями. В США таких учителей, как вы видите, всего 25%. Вы видите, какая у
них уравновешенная структура. Среднее международное значение это 40% на 30%.
Хуже здесь Япония с Германией, тут немножко больше. Конечно, молодежи у нас в
школе нет абсолютно, ни в 4-м, ни в 8-м классе. И 5% в педагогических
коллективах при такой структуре это люди, которые не могут делать погоду в
образовании.

Это,
конечно, та самая, на последнем издыхании, предметная школа, которую мы тащим. В
которой мы можем и умеем-таки детям ногами в голову запихнуть. Но эти учителя,
эти люди имеют такую систему ценностей, что они, вообще говоря, не могут
всерьез что-то изменить, принципиально. Мы надеемся на переоснащение школы,
переход на другие технологии, на работу самих ребят, замкнутых друг на друга,
когда они уже сидят, собственно, работают за партами сами, в своих группах. Кстати,
следующая PIZA будет именно уже на мини-коллективную работу: то есть, не
класса, не каждый за себя, а вот такие мини-коллективы, для них будут предлагаться
задачи. Конечно, Татарстан тут немножко в лидерах. Другие хуже. Летом из Челябинска вернулась, они тоже показывают. У них
много ребят, которые в международных олимпиадах сейчас уже тоже выиграли. Вообще
хорошие, сильные ребята, действительно, и в компьютерных технологиях, и в
математике. Но я смотрю на классы, это опять с учителем, опять, как они
называют, комбинированный урок. Но все равно это урок, из которого не
вырваться. Очень мало проектов, практики, исследований, которые перегружены в
школу.

И
здесь мне хотелось бы сказать. Было такое исследование, Галина Сергеевна
Ковалева им руководила, это пока впервые было проведено, международное
сравнение учителей. Но каких учителей? Выпускников педагогических
университетов. Только по математике. Потому что международное сообщество не
договорилось, как измерять учителей и качества учителей. 17 стран участвовало,
страны очень серьезные и солидные, это и США, и Канада, Чили как наиболее
продвинутая из стран Латинской Америки. Из Европы много: и Испания, и Италия,
Германия, Норвегия, Финляндия, Грузия. В общем, серьезно было представлено.
Чехия, Словакия, Литва, у которых хорошие результаты. Мы участвовали, Россия.
Ботсвана тоже как одна из реформаторских стран в Африке. Ну, и страны
Тихоокеанского региона: Сингапур и Тайвань, Гонконг. Китай всегда участвует,
пока еще, очень странно. У них очень серьезные результаты, но они либо отдельно
участвуют, либо у них отдельно Тайвань, отдельно Гонконг, отдельно Шанхай
участвует. Они не всегда пока единым Китаем. Сейчас Китай начинает уже целиком
участвовать, хотя, с точки зрения олимпиад школьников, у них, конечно, очень
хорошие и серьезные результаты.

Так
вот, у нас участвовали все наши 88 ВУЗов, которые дают диплом педагога. Это у
нас 73 педагогических ВУЗа полюс 15 классических университетов, которые дают
диплом учителя математики. Учителя, не преподавателя. И мы заняли очень хорошие
места. Наши выпускники очень сильные. Мы готовим почти что лучших учителей в
мире. Очень похожих на наших ребят. По старшей школе мы на 3-м месте. Впереди,
естественно, только Тайвань и Сингапур. У них за 600. У нас примерно 540-580,
по-разному получается. Но в целом мы занимаем очень высокие позиции. И то же
самое в начальной школе. В начальной школе впереди нас еще Швейцария, но
среднестатистическая разница между отклонением и нашими средними, меньше, чем
это отклонение, поэтому считается, что 3-е и 4-е значение по начальной школе мы
с ними делим. И, несмотря на разброс по нашим педагогическим университетам,
который у нас довольно большой, все равно все наши, даже худшие университеты
демонстрируют результаты, в среднем, выше пятисот, а не ниже. На последнем
месте, надо сказать, Грузия, у нее 340 баллов.

Наши
ребята справляются со всем. И мотивация у них, настрой на работу в школах, и
знания, как достигать образовательных результатов, то есть, собственно знания
педагогических технологий, и современные знания предметов, все оказывается достаточно
высоким.

Галина
Сергеевна Ковалева не поленилась и провела исследование работающих педагогов. Результаты
в 2 раза хуже, ровно на уровне Грузии, примерно 350-380 баллов. Причем, это
сказывается во всем. Вот примеры задач, которые даются. Учитель пришел в класс,
и предлагает ученикам в начальной школе измерить свою тетрадочку, приложив к
ней сначала учебник, потом ластик, потом карандашик. Только в самом конце урока
им предлагают приложить линейку, записать результаты измерения и,
соответственно, их сопоставить. Спрашивается, что, собственно, делал учитель,
какие образовательные результаты он достигал? Выпускники, которые у нас
отвечают на этот вопрос, прекрасно говорят, что учитель пытался сначала сказать
вообще о процедуре измерения, о том, что единицы измерения бывают разные.
Соответственно, только к концу, что была выбрана единая единица измерения, что
она дает такие-то результаты. Вот блестящее понимание, считывание того, что,
собственно, делал учитель и зачем. Те учителя, которые у нас работают в школе,
говорят другое. Вот буквально их ответы: «Надо было в самом начале урока
прикладывать линейку. Приложить ее 5 раз, чтобы натренировать правильное
прикладывание линейки. А все остальное было зря потраченное время».

В
этом смысле, действительно, утрачивается не только знание предметов. Допустим,
была диаграмма, разные картинки с кругами: перекрещивающимися, вложенными,
концентрическими и так далее. Ну, и одна с пересекающимися. И было сказано, что
учитель предложил ребятам на уроке работать с диаграммой Венна, ученики выбрали
вот этот вариант. Ответьте, правильно они выбрали, или нет? И почему?
Собственно, ничего не надо, кроме того, что знать, что такое диаграмма Венна.
Ее ни с чем никогда не спутаешь. Понятно, что на другие картинки не
среагируешь. Но если ты не знаешь, ты этого точно не скажешь. У всех наших
выпускников вообще проблем не было. Все они прекрасно отвечают на этот вопрос.
Работающие учителя – уже нет. И в этом смысле, конечно, это достаточно
серьезно. То есть, утрачивается и знание предметов, в том числе, современное
знание предметов, и методики преподавания. Поэтому начинается зацикливание
просто натаскивание. Это стресс учителя, на самом деле. Не ученики, а он
отстает, он не знает о современных образовательных технологиях и сам предмет.
Конечно, дети оказываются заложниками этих недостаточных квалификаций.

Решить
эту проблему мы, вообще говоря, не очень-то знаем, как. Повышение зарплаты
только консервирует ситуацию, ухудшает. Я сейчас по регионам езжу, у нас уже
даже малый бизнес в селе убили. Поверьте, 30 тысяч зарплата педагога в селе: в
Брянской области, в Смоленской, в Калужской. 30 тысяч зарплата, еще и оплата
коммунальных, и отопление, и освещение бесплатны, причем, это распространяется
на все парники и все остальное. Бизнесом в селе уже бессмысленно заниматься,
потому что никто таких денег не может там заработать, да еще с учетом
рискованности всего земледелия, где бы мы ни находились. Поэтому, конечно, хорошо,
до 12-ти часов поработал в школе, заработал эти деньги, еще и устойчиво. Даже и
для городов. Причем, во всех. В Москве очень высокие зарплаты уже у педагогов,
гораздо выше, чем у работников ВУЗов. Но и в других регионах они уже стали
вполне конкурентоспособны. Но это только консервирует ситуацию. Только
консервирует.

А
сейчас мы еще новым законом об образовании сказали, что льготы по отоплению для
сельских учителей – только для проживающих и работающих. Поэтому, конечно,
человек понимает, что если он уйдет на пенсию, то уже что говорить, пенсии не
хватит на то отопление, которое компенсируется. Это примерно 10-11 тысяч.
Конечно, эти компенсации выше пенсий.

И
проблема действительно серьезная. Она серьезная еще и потому, что, на самом
деле, ценностные характеристики тех поколений, которые у нас есть, очень
разные. Во всем мире те, кто родился в этот период, поколение 40-х – 50-х –
начала 60-х годов, уже уходит с рынка труда. Те, для которых «Песни о главном»,
так условно назовем это поколение. Но, каждый имеет право иметь в своем
поколении те ценности, которые имеет. А у нас они составляют еще значительную
долю. То есть, в основном, поколение Х работает в школе, а учит оно уже сейчас
поколение Z. И разрыв в представлениях о мире, в том, что
востребовано и нужно, через поколение не прорастает.

Для
дошкольников это возможно. Возможно, чтобы учили бабушки и дедушки. Молодых
людей-то у нас вообще в дошкольниках нет. Онтологическое отсутствие мужчин в
дошкольном образовании. Просто детей надо же учить, что люди бывают двух полов,
особенно если они заняты образованием. Просто портретики такие ставить и учить:
вот такой еще пол бывает, вы не думайте, что только женский. Там это еще
возможно, потому что это компенсируется некоторой добротой, поддержкой, всем
остальным гуманитарным окружением самого ребенка. Когда мы говорим уже
собственно об образовании, в том числе, в школе, этого оказывается совсем не
достаточно. Через поколение, увы, не прорастают эти ценности, и здесь возникают
проблемы культурные, проблемы нестыковки ценностей. И в этом смысле педагоги у
нас, профессиональное сообщество, а иногда вместе с ним и общество живет «глазами
назад». И, конечно, этот взгляд назад в образовании, в том числе, некие идеалы
советской школы, глубоко идеологизированный, догматичный, не справляется со
своими задачами. В селе мы имели очень низкие образовательные результаты. Сейчас
у нас хотя бы 30% не справляется со школьной программой, а тогда больше
половины не справлялось. 54% уходили в ПТУ. Даже не будем комментировать, что
это было в советские времена, Хазанов про это все уже в свое время рассказал.
Поэтому вот здесь, конечно, все довольно серьезно.

При
этом у нас вообще в целом старение населения, несомненно, есть. Те, которым
сейчас 20-24 – это самое дефицитное поколение в нашей стране. Их вообще, по
сравнению с 2000-м, 54%. Поэтому, конечно, у них другие шансы выбора. Конечно,
они расхватываются другими сферами, гораздо более перспективными. И этому
поколению оказаться в школе, оказаться в образовании достаточно сложно. Каждый
из них понимает, что, в общем-то, спрос на него вдвое выше, а их очень мало.
Да, у нас чуть лучше с теми, которые сейчас оканчивают школу, начинают учиться
в ВУЗе, вы в том числе. Таких у нас уже все-таки 80%. Потом те, которые сейчас
пошли из начальной школы в основную. Таких уже 120%. Это уже увеличение, мы уже
вышли на какой-то такой цикл. Хотя это все равно потом будет волнами и будет
спадать.

Но
в отношении вот этих – это, конечно, дети из семей с одним ребенком. И
психологически, кстати, другие дети в такой семье. И при общей тенденции
сокращения населения мы здесь еще имеем вот эти когорты. И когда у нас
заканчивают ВУЗы, то работодатели, конечно, говорят о том, что у них нет
никаких претензий к профессиональным знаниям, но вот современных навыков, быстрой
ориентации и умения учиться, ориентироваться в современной ситуации,
формировать команды, вообще работать в режиме творческого фрилансерства,
конечно, их не хватает. И мы видим, что тут вот МГУ, Вышка, тут доля тех, кто минимально
соответствует тому, что они хотят, совсем невелика. И, в общем-то, очень высока
доля тех, кто максимально соответствует тому, что они хотят. Но уже даже для
МИФИ где-то 35%, даже больше, минимально соответствуют тому, что требуется. Мы
можем ругать наш рынок труда и говорить, что он сам по себе плохой. Тем не
менее, плохой он или хороший, диспропорция между требованиями работодателей и
выпускниками даже лучших ВУЗов очевидна.

Ну,
и еще, так как у меня совсем немножко остается времени, буквально два слайда.
Самое удивительное, что наше образование выйти на отрасль креативной экономики,
как во многих станах, сейчас пока не может. Оно работает пока еще в
индустриальной модели. В первую очередь, конечно, высшее образование. Но высшее
базируется на всем школьном образовании. То есть, оно работает, как бы, для
других. Вот, для других оно работает, как ни странно, не плохо. Мы умудрились
создать и обеспечить более или менее внятный уровень, отвечающий современным
требованиям. Уровень даже, по крайней мере, внутри страны, вполне
конкурентоспособный для новых рынков.

Как
мы видим, доля лиц с высшим образованием по видам экономической деятельности с
7-го по 11-й год, в общем-то, довольно заметно растет. И в операциях с
недвижимостью, и в сервисной экономике, которая у нас приобретает гораздо более
современное лицо, чем это было раньше, в государственном управлении, в
обеспечении военной техники, даже в обрабатывающей промышленности, в
строительстве, в транспорте, в финансовой деятельности, в здравоохранении. То
есть, везде мы умудряемся подготовить кадры, которые находят свое место в этих
отраслях. Мы умудрились без огромных заимствований, в принципе, силами своих
университетов создать и новый финансовый рынок, и новый рынок недвижимости, и
новый рекламный рынок, новый рынок IT-технологий, которых
у нас, в общем-то, просто не было. Действительно, у нас сотни молодых
специалистов, у нас очень молодые команды, которые работают. Средний возраст
работы в них очень невысокий. И в этом смысле образование на них работает.

Если
говорить об отрасли образования как отрасли самой креативной экономики, то тут
мы находимся в ужасном положении. Образование – единственная отрасль, которая
теряет кадры с высшим образованием. Вы видите, всего потери за этот период составляют
40 тысяч. Из них 32 тысячи – это общее образование, 16%. И даже сфера высшего
образования тоже 7 тысяч, примерно 3,5% теряет. То есть, сфера себя не
воспроизводит.

Ричард
Флорида в своей книжке «Креативный класс» на примере американских городов
вычленяет те отрасли, которые относятся к этому классу. Шоу-бизнес, рекламный
бизнес, IT, арт-галереи входят. Потому что, по определению
креативной экономики, креативного класса – это, конечно, получение добавленной
стоимости на интеллектуальных продуктах, на эксплуатации интеллектуальной
собственности, творческих способностей и потенциала. Это не просто новое
производство и создание добавленной стоимости, а ровно то, которое создают с
помощью интеллектуального ресурса. И в этом смысле образование он относит точно
к отраслям креативной экономики.

Так
вот, оказывается, одна из ключевых отраслей креативной экономики у нас просто
не воспроизводится. И если мы возьмем индексы валовой и добавленной стоимости,
то опять-таки. Да, всех коснулся кризис. Да, все остальные как-то
восстановились. Образование до сих пор восстановиться не может. Даже в 2011-м
году, как мы видим, по сфере ВПО это вообще чуть больше 90% по отношению к
предыдущим этапам. Причем, это же цепные индексы, это 90% по отношению к 95%
предыдущего года. А предыдущие 95% по отношению в другому. Но если мы будем
сравнивать с лучшим периодом 2005-го – 2007-го года, мы понимаем, что оно пока
находится в довольно серьезном, глубоком кризисе. Мы здесь сами перерасчитывали
по методологии Росстата сферу ВПО. Росстат ВПО отдельно не дает. Поэтому, глядя
на Росстат, вроде бы, образование ничего. 99% же все-таки, а 98% перед этим. В
общем, выглядит не очень угрожающе. Но если мы вычленим собственно уже сферу
университетскую, то увидим, что ситуация в ней гораздо хуже, что добавленная
стоимость здесь очевидно имеет тенденцию к снижению.

Поэтому,
конечно же, эта отрасль у нас оказывается отраслью, пока еще работающей в
индустриальной логике, в инерции подготовки для других отраслей. Нет осознания
себя именно как креативной отрасли, отрасли, умеющей не только тратить
направляемые в ее сферу наши общие налоги, но и воспроизводить интеллектуальный
продукт, интеллекттехнологии, в том числе и образовательные программы, и
патенты, и научные исследования. Не умеем вообще работать на рынках
интеллектуальных продуктов, на рынках брендов – на этих рынках только и
работает современное образование – даже внутри страны это пока не
конкурентоспособно. И на международных таких рынках это тоже оказывается
ситуацией довольно сложной. Конечно, мы пока еще страна, скорее импортирующая
образование. Мы работаем скорее в технологии выдачи 2-3-х дипломов. Это другие
приходят к нам с дипломами, которые пользуются спросом, которые считаются
брендовыми. А наши дипломы, в общем-то, пока еще не очень-то вывозные.

Это
не означает, что наших ребят кто-нибудь плохо берет на работу во многих
международных компаниях. Конечно, у нас есть очень серьезные, сильные,
талантливые ребята, которые прекрасно устраиваются в любых международных
компаниях. Но мы говорим о стране и о том, на нефти она, или на образовании в
состоянии зарабатывать деньги. Если она может позиционироваться не только на
рынках сырья, но и на рынках интеллектуальных продуктов, то, конечно, на рынках
интеллектуальных продуктов позиционируются страны, которые представлены
университетами, причем, с интеграцией науки и образования. И, в общем,
практически все мировые рейтинги университетов это оценка не образовательных
программ, а публикационной активности, научных достижений, цитирований, премий
и так далее.

Вот,
меня пригласили не так давно, с прошлого года я тоже эксперт QS
рейтинга. Это наиболее рыночноориентированный, скажем, рейтинг. Там не то, что
свою страну, регион свой нельзя оценивать, нужно выбрать другие регионы, где ты
специалист. Помимо того, что ты как эксперт там университеты, программы
оцениваешь, там еще и спрашивается, какие мы можем выделить научные работы,
которые считаем значимыми в той либо другой сфере. Почему? Обосновать, дать все
ссылки и так далее. Понятно, что я должна писать про работы, которые связаны с
другими странами, регионами. Очень большие регионы, которые я выбираю. Поэтому
ни Россия, ни даже вся Восточная Европа для меня, например, в это не попадает.
Я себя ставлю на позицию тех экспертов, которым достался наш регион, Восточной
Европы и России. И думаю: а на каком, собственно, языке они могли бы прочитать
эти работы, чтобы про них сказать, что они считают их ценными, значимыми
потому-то, потому-то? Причем, там вопрос про 3 года и про последний год,
естественно, и со ссылками в интернет, где могли бы и международные эксперты
это оценить.

Поэтому,
конечно, у нас здесь довольно серьезные задачи. Задачи, связанные, в первую
очередь, с творческим потенциалом самих ребят. Это та сфера, та отрасль, в
которой невозможно получить продукт за счет чужого оборудования, за счет чужих
технологий. Этот продукт делается только на вашем ресурсе, на ваших
способностях, на ваших интеллектах, на ваших, в этом смысле, навыках и
компетенциях, умении создавать интеллектуальные продукты. Я человек очень
оптимистичный, я верю в будущее, я верю, что у нас ребята очень сильные. Да,
нам не хватает пока сильных навыков. Да, у нас очень серьезные задачи, чтобы и
в школы, и к дошкольникам пришли работать, причем, люди разного пола, особенно
мужского, молодые ребята. Потому что она должна поменять лицо, эта сфера. Сегодня
Татарстан и другие начинают уже заимствовать технологии. В общем, как правило,
все понимают, что надо смотреть глазами на Восток. Технологии Сингапура. Даже в
школьном образовании Сингапур работает на вывоз своих образовательных
технологий. А мы, скорее, импортирующая страна в этой области. Но в
образовании, конечно, все связано с выходом на эти рынки.

Да,
у нас проблемы и в законодательстве. Долбим уже много раз. В законе «Об
образовании» нам это провести не удалось. Да нам почти ничего там не удалось
провести. Было такое социальное давление, закон стал такой
социально-ориентированный, что нам зарубили все. Конкретно я могу сказать, что
мы говорили о франчайзинге для некоммерческих организаций, потому что нет никакого
другого способа выхода на рынок технологий интеллектуальных продуктов, кроме
франчайзинга. У нас можно, но только для коммерческих организаций. Вся сфера
образования категорически некоммерческие организации. Вот, хоть умри.
Образовательная организация это некоммерческая организация, у которой основная
деятельность – образование. И это запрещено по Гражданскому кодексу, и это
нельзя изменить, и это просто препоны. В Гражданском кодексе в 4-й части
написано, что идеи и концепции эти не являются у нас предметом авторских прав, нет
возможности оформления исключительного права. То есть, это тоже просто закрыто.
Плюс к этому технологии. То, как они описаны у нас в гражданском
законодательстве. К ним никакие образовательные технологии, научные, в том
числе, в общем-то, не подходят. Там зашито определение производственных
технологий. В очередной раз с дорожной картой по расширению части
негосударственного сектора пытаемся это пробить, изменить, в том числе, и в
Гражданском кодексе. И это не получается. У нас нет возможностей и доступа, в
том числе и негосударственного сектора, к ресурсам развития. Не могут наши
государственные и муниципальные ВУЗы и учреждения взять кредиты взаймы под
будущее, потому что у нас для бюджетных учреждений это не предусмотрено. Хотя налицо
рывок Китая, Шанхайского университета, да у них и Пекинский уже не то, что в
сотне, в двадцатке. Ровно потому, что они взяли очень серьезные кредиты,
заимствования. Они развивались взаймы у будущего. Да, сейчас многие не могут
вернуть эти кредиты. Ну и что? Это же банки страдают. Это же не университеты,
они-то уже в лидерах, они уже в рейтингах. Да, конечно, задачи реструктуризации
долгов стоят. Да, конечно, сложновато. Но защитные механизмы работают.

Нам
не удалось добиться никаких современных страховых механизмов, кредитных
механизмов. Ну, не кредит для студента, чтобы взять и учиться, а для самих
университетов. У нас нет современных кампусов. У нас ребята, как и вы,
наверняка, тратят по полтора-два часа на дорогу, хорошо, если в оба конца, а то
и в один конец. В результате, вместо того, чтобы работать в проектах, создавать,
они едут. Это же удивительное время, удивительное место – университет – для
использования этого потенциала, когда разные возрасты, с разным опытом, с
разными ценностями в состоянии создавать интеллектуальный продукт. Они же не
потом создаются, а именно в университетах. А мы его разбазариваем на дорогу, на
транспорт, вместо того, чтобы делать современные кампусы, лаборатории,
действительно фабрику мыслей, знаний и так далее.

Ну
вот, я уже 5 минут съела лишних, но я уже точно закончила. Если есть вопросы,
готова ответить на вопросы. Постараюсь ужаться и побыстрее ответить.

 

Юлия Шманцарь,
Ростов-на-Дону:

У меня два вопроса.
Первый вопрос. Да, все прекрасно, Российская Федерация занимает, так сказать,
хорошее положение по уровню образования, замечательно. Мы даже видели, что она
находится в некоторой позиции выше среднего. Но вопрос в следующем: как вы
относитесь к системе подготовки школьников к ЕГЭ, которая не позволяет им
мыслить, не дает им полета фантазии? Впоследствии этих школьников встречают преподаватели
высших учебных заведений с комментариями, что школа не дает знаний для того,
чтобы в дальнейшем студенты, а потом специалисты могли вырабатывать
всевозможные продукты своей деятельности, и так далее. Может быть, вы видите
какие-то преимущества этой системы подготовки к единому государственному
экзамену? И второй вопрос сразу озвучу. Для расширения собственного кругозора.
Соединенные Штаты Америки являются, так сказать, «нашими друзьями». Хотелось бы
узнать их систему образования, какое место они занимают в рейтинге. Спасибо
большое.

 

Ирина Абанкина:

Спасибо большое. Давайте,
со второго начну. В отношении школы Соединенные Штаты Америки по всем предметно
ориентированным сравнениям нам уступают. Но вы видели здесь, я показывала,
баллы у них несколько ниже. Вообще средняя школа в Америке сильной никогда не
считалась. По PIZA они в той же группе, что и мы. Да, где-то немножко
повыше нас. Как ни крути, ни верти, в Америке школа – это полномочия штатов.
Единых стандартов у них нет. У них есть и сильные школы, и школы гораздо более
слабые. Сегодня у них достаточно много проблем в той же школе, в том числе с
языком. На каком языке эта школа могла бы быть, как она может преодолевать и
способствовать, в том числе, культурным различиям и стартовым различиям, и
влиянию семьи и так далее. Поэтому вот здесь и перед ними стоят очень серьезные
задачи, и перед нами. У них такого потенциала, может быть, сильной предметной
школы нет.

Зато
у них есть другой потенциал, гораздо более сильный, чем у нас, которого у нас
нет. У них, все-таки, культивация выбора учащимся, формирования ими самими
своей образовательной программы начинается довольно рано. И уже в основной
школе учащийся сам формирует свою образовательную программу. Он сам выбирает 7
предметов, которые изучает. Причем, это 28 часов, по 4 часа на каждый из семи
предметов, которые он выбрал. Поэтому классы перемешиваются, работают в
мини-группах. И главное, на следующий семестр ты себе эти предметы можешь
поменять. В этом смысле, умение выбрать, сформировать свою образовательную
программу, конечно, формируется. Это очень серьезный навык.

И
очень многие говорят о том, что наши студенты часто отличаются тем, что, когда
они приезжают в зарубежные университеты, даже на магистерские программы, они, в
общем, не очень хорошо понимают, что им учить и зачем. Просто учатся, потому
что им всегда, и в нашей школе, и в наших ВУЗах образовательная программа
навязана. И поэтому, зачем им это нужно, как это им пригодится? Умение
понимать, что я учу, зачем, почему именно в этом ВУЗе, в этом университете или
в другом. Мне нужна эта программа, у этого профессора или у вот этого? Американцы
такой навык у своих школьников формируют. Мини-исследования у них всегда
происходят. У них, конечно, исследования, оснащение школы тоже лучше. В этом
смысле, да, у них есть свои дефициты.

Да,
школы, может быть, не очень хорошие, уж точно, не лучше наших. Они тоже сейчас
считают, что нужны, может быть, где-то и такие общие стандарты, как у нас. Они
подтянули дошкольников, сделали образование обязательным с 4-х лет. У нас
дошкольное образование считается чуть ли не с 2-х месяцев, но с 3-х лет сделали,
как бы, 100% охват. Но проблемы там есть. А вот университеты – это совсем
другое.

Университеты
– это у них сильнейшие интеллектуальные центры с очень серьезной системой финансирования
из разных источников. Многие из них имеют мощнейшие endowmentы,
за счет которых они финансируются. В этом смысле, они и финансово не зависят ни
от государства, ни от платы студентов, которую они вносят. Они в состоянии за
счет своих endowmentов проводить мощнейшие исследования. И,
собственно, наука в Америке реализуется, конечно, в университетах. При этом
студенты к ним приезжают со всего мира. В этом смысле это, конечно, экспортная
отрасль. Они приезжают туда, учатся там, лучшие остаются там, другие уезжают. И
в этом смысле это очень серьезная разница. Это действительно креативная отрасль
американской экономики.

Теперь
в отношении ЕГЭ. Да, нам нужна независимая система оценки и знаний, и навыков,
и компетенций наших школьников и на уровне 9-го класса, и на уровне 11-го
класса. Да, она должна быть независимой от школы. Но абсолютно с Вами
соглашусь, что та технология ЕГЭ, которая применяется сегодня, конечно, очень
далека от того, что хотелось видеть. Особенно в 11-м классе, когда человек
должен иметь возможность пользоваться помощью всех ресурсов,
продемонстрировать, чего он достиг, насколько он может решать жизненные задачи,
применять знания. Он окончил школу, но это та же самая проблема, что у нас и в
школе. У нас есть предметные комиссии, которые формируют эти
контрольно-измерительные материалы, которые в принципе заточены на то, чтобы
сделать каверзные вопросы и поймать на незнании. Которые бессмысленно
заучивать. Их надо просто либо где-то подсмотреть, либо забить свою голову тем,
что ты можешь воспроизвести в течение вот этого короткого периода, пока
вызубрил. И остаточность этих знаний ценности почти вообще не имеет.

Действительно,
мы не можем под творческий разворот подстроить систему измерений, сравнений,
сделать ее по аналогам PIZA, даже той же. Просто
потому, что, скажем так, во-первых, общественно раздираемы процессы вообще создания
ЕГЭ, и так далее. Во-вторых, очень много заинтересованных в искажении
результатов. Фактически нет почти никого, кто бы был заинтересован
действительно в честной, открытой и прозрачной информации, именно в честных
результатах. Ну и, в-третьих, трудно преодолеть профессиональное лоббирование
учителей-предметников, которые все время возвращают. Вернуться к сочинению. Более
бессмысленного я просто не знаю, чем вообще все это сочинительство, эти
сочинения как таковые. При мне они вводились как обязательные для оканчивающих
школу даже для технических, математических и естественных наук. Просто был
некий такой караул. Так же, как и средний балл аттестата. Тоже вполне
бессмысленное дело.

Действительно,
нужна – причем, не надо в один день и все под гребенку – в течение всего 11-го
класса возможность прийти, несколько раз сдать, пересдать этот экзамен. Во
время этого экзамена нарастить свои результаты, увидеть свои проблемы, выбрать
лучшие результаты. Отнестись к этому как к серьезному действию. Так, чтобы
система тебе позволяла, если ты в состоянии, проявить свои лучшие качества и
знания, умения работать и решать те самые нестандартные задачи, иногда, может
быть, даже в коллективе. Совсем не обязательно с таким варварством считать, что
это должно быть индивидуально. Хотя, в общем-то, понятно, что это навыки не
только индивидуальные. Выбрать себе, наверное, те сферы и области, в которых ты
в состоянии это сделать. Поэтому с точки зрения технологий, конечно, все надо
менять.

В
любом случае, дети всегда опережают в своем информационном развитии на два
поколения, и угнаться за ними бессмысленно, какие бы глушилки мы ни делали.
Потом, человек, вообще-то, все равно со всеми своими гаджетами уже нечто единое
целое. Ну, так давайте дадим возможность вместе с ними и отвечать на все эти
задания, вопросы и так далее. Продемонстрировать, на что он способен. Что
отрывать эти телефоны и эти гаджеты от наших ребят, если мы все ими пользуемся?
Что мне это запоминать, если я могу это нажатием кнопки посмотреть в интернете?
Я же в интернете не могу посмотреть, каким образом мне применить, решить,
сделать, и так далее. Дело же не в возможности списывания задач, которые есть.
Это касается 11-х классов.

В
отношении 9-го класса. Наверное, там знаниевая компонента должна быть больше.
Наверное, по отношению к 9-му классу предметные компетенции должны быть больше.
То есть, с точки зрения задач, наличие в стране прозрачной, честной, не
зависимой от школы системы оценки достижений школьников имеет необходимость. Страна
не может считать себя современной и цивилизованной, если она такой системы не
имеет. Это одна из главных социальных инфраструктур: честная, прозрачная
система независимой оценки достижений.

Вопрос,
как ее сделать? Плохо мы делаем. Не смогли пока ни одну из задач с помощью ее
решить, с точки зрения ЕГЭ. Предыдущие системы бессмысленны. Ну, натаскивали на
те задачи, которые в ВУЗах надо было решать, причем, платно. Причем, лучше с
тем преподавателем, который точно знает, какие будут задачи в ВУЗе на этом
экзамене. На это натаскать. Эта технология натаскивания, конечно, плоха. С
точки зрения достижения эффектов, вообще хороши ли репетиторство и теневая
школьная система? Вы видите, я специально привела примеры. Есть Финляндия, где
этого нет, есть Корея, у которой это точно всегда есть, потому что ценность
образования высочайшая. При этом Корея это совершенно авторитарная система
гигантских классов с одним учителем и жесточайшей дисциплиной. Как тут выбрать?
Довольно сложно выбрать.

Все
претензии к ЕГЭ, я считаю, абсолютно справедливы. Да, это не очень честный экзамен,
предметноориентированный, на заучивание, на каверзы в определенной смысле,
который пока не может решить вот этих вот задач. Это еще сцеплено и с оценкой
учителей и достижений самой школы, еще и вызывает дикий стресс у педагогов,
которые просто боятся и не верят, что на их уроках они в состоянии ребятам
обеспечить хорошие результаты сдачи ЕГЭ. С точки зрения ВУЗов, по баллам ЕГЭ.
Да, у нас бюджетных мест больше, чем вообще выпускников школ. В этом смысле,
здесь уже даже не вопрос поступления, здесь уже вопрос некоторых амбиций семей,
поступления в хорошие или не очень хорошие ВУЗы. Хотя никто точно не знает,
какие именно хороши, какие плохи. Поэтому здесь, конечно, есть, я бы сказала,
общественный накал, общественная истерия. Здесь, несомненно, есть политиканство.
Здесь есть непрофессионализм тех, кто готовит этот экзамен. Но главное – нет
доверия и общественного согласия о том, чтобы сделать современную,
интеллектуальную, действующую систему оценки достижений. Конечно, она нужна.

Поделиться ссылкой: